— Я был в душе, — ответил Патч с едва сдерживаемым гневом. — Привет, Хильди, — продолжил он, даже не глядя на меня. Он смотрел на Джейка, и его голова дергалась взад-вперед в такт ударам головы сына.
— Привет, Патч, — ответила я.
— Давай, Джейк. — Патч ухватил мальчика за запястья. — Идем, посмотрим «Улицу Сезам». Посмотрим Элмо.
— Шлепка, Шлепка, — повторял Джейк и продолжал подвывать, пока Патч не поднял его на руки, как младенца.
— Мы найдем Шлепку, — сказал Патч. — Не дерись, Джейк.
Кэсси постояла несколько мгновений, стараясь унять дыхание, потом беспомощно улыбнулась мне.
— Он уже слишком тяжелый для меня.
— Да, вижу, он такой… большой… — ответила я.
Ну а что было сказать?
Кэсси провела меня по дому. Дом оказался, мягко говоря, развалиной. Вся штукатурка в дырах. На полу в чулане, похоже, высохшая какашка. Стена в ванной в пятнах крови; подгузники взрослого размера торчат повсюду — в ванной, в спальнях, на кухне. Весь дом замусорен лекарствами, грязной одеждой, медицинскими счетами и вырезками из журналов. Кэсси почти ничего не объясняла. Не было нужды. Как я и говорила, дом сам рассказывает свою историю.
В кабинете (когда-то здесь собирались устроить комнату для второго ребенка) висели фото Джейка в костюме зайчика — он уставился куда-то вдаль, без улыбки. Были и свадебные фотографии Кэсси и Патча — оба выглядели лет на двадцать моложе. А они не прожили вместе и десяти.
Я спросила у Кэсси, что под заляпанными коврами в гостиной. Она рассеянно взглянула на меня:
— Пол? Кто его знает.
Патч предположил, что его отец уложил там дубовый паркет, и обещал приподнять потом кусок ковра, чтобы проверить. Джейк стоял перед телевизором, раскачиваясь под песенку из «Улицы Сезам».
Дуайты хотели переехать в Ньютон, ближе к лучшей в Бостоне и округе школе для Джейка. Но сначала им следовало продать свой дом. Мы с Кэсси присели к кухонному столу, чтобы кое-что посчитать. В соседней комнате топал и пел Джейк. Хотя слов не было, явно слышалась мелодия. Все это напоминало индейский медитативный напев, будто коренной американец бьет в барабаны.
Джейк сидел на полу и, отвернувшись от телевизора, раскачивался взад-вперед с закрытыми глазами. На коленях мальчика разлегся большой рыжий кот. Таких толстых котов я редко видела — манерный, со статной, царственной головой, с длинным густым мехом и пушистым хвостом, который то и дело подергивался самым кончиком, как погремушка у гремучей змеи. Перевернувшись на спину, кот массивными белыми лапами помесил воздух, потом снова улегся на живот и легонько цапнул коготками пижаму Джейка, потом мурлыкнул; его зеленые глаза то широко распахивались, то сужались в маленькие полумесяцы. Пение Джейка превратилось в мурлыкающее урчание, и кот раскачивался туда-сюда, прижимаясь к раскрытой ладони мальчика то одной усатой щекой, то другой.
— Хорошая киса, — сказала я искренне, хотя я и не кошатница.
— Это Шлепка — и он действительно великий кот. Они любят друг друга. — Кэсси светилась, глядя, как ее сын обнимает любимца. — Тебе лучше, Джейки? — спросила она, улыбнувшись ему, но мальчик, похоже, не замечал нас. — Ему нравится гладить мех кота, а трудотерапевт сказал, что кошачье урчание каким-то образом успокаивает.
— Хорошо, — кивнула я.
— Мы не собирались заводить животных. Не думали, что Джейк с кем-нибудь уживется, но этот кот сам однажды пришел, год назад, видимо, потерялся. Несколько дней околачивался у нас на крыльце, мы начали его кормить. Когда мы с Джейком куда-нибудь выходили, кот за нами следом. А главное, Джейк всегда понимал, что с котом нужно обходиться аккуратно. Нам не пришлось его учить.
Джейк терся щекой о шерсть на спинке кота; кот спокойно вылизывал подушечку лапы.
— Пришлось перевесить замки повыше несколько месяцев назад, — объяснил Патч, выпуская меня из кухонной двери. — Джейк в прошлом году отпер дверь… Два часа его искали. Я в жизни столько не молился. Он ведь не знает ничего ни о движении на дороге, ни о собаках, ни о незнакомцах. Я думал, Кэсси свихнется. Подняли всех поисковиков. В конце концов нашли Джейка за универмагом, босого, на куче стекла у мусорных баков. Несколько недель эта картина стояла перед глазами. Я думал, знаете, а что если? Что если?..
— Так нельзя, — сказала я. — Вы так себя до безумия доведете.
Я выставила цену ниже пятиста тысяч долларов. За зиму я показывала дом раза три, но Дуайты не в состоянии были привести его в порядок. Во всяком случае, каждый раз, приходя, я заставала его в худшем состоянии. Дом стоит на тихой улице, ведущей к Кроссингу; проезжая по ней, я вспоминаю, что сказала мне Кэсси, когда я впервые заговорила о продаже дома, о школе в Ньютоне.
— Это школа с группой продленного дня. Однажды, когда мы станем старыми, кто будет заботиться о Джейке? Я сама могу вспылить раз двадцать на дню — а ведь я его мать. А что будет делать тот, кто не любит его, как мы с Патчем? Как о нем позаботится тот, кому он даром не нужен? Знаете, несколько лет назад я читала про пожилого человека, который застрелил тридцатилетнего слабоумного сына и застрелился сам. И я понимаю его, Хильди, честное слово, понимаю. Я хочу, чтобы Джейк выучил достаточно правил, чтобы однажды обойтись без нас.
Меня трудно растрогать, но при этих словах я коснулась плеча Кэсси. Наверное, и Кэсси не из сентиментальных, потому что она отодвинулась, и мы снова вернулись к банковским бумагам.
ГЛАВА 5
Мой отец был в составе Вендоверского городского собрания почти все пятидесятые и шестидесятые. Двадцать пять лет он проработал за прилавком мясника — на рынке Стеда, в Кроссинге, а когда старый Барки Стед умер, выкупил рынок у его семьи. Много лет спустя, выйдя на пенсию, отец продал рынок Люку Фар-ману, который в итоге продал его универмагу «Стоп-н-шоп». «Стоп-н-шоп» согласился привести фирменный знак и фасад в соответствие с правилами зонирования, которые папа считал слишком суровыми. Папа, как и любой старомодный янки из Новой Англии, был убежден, что человеку нужно позволить делать все, что он, черт побери, захочет делать со своей собственностью. Я-то сама поддерживаю правила зонирования — не потому, что хочу, чтобы сетевые магазины выглядели, будто тут отоваривался великий Натаниэль Готорн, а потому, что этого хотят мои клиенты. Они ценят историю нашего городка, и поэтому почти все в нашем городке ценится соответственно. Конечно, некоторые коренные вендоверцы не могут больше позволить себе жить здесь — растет цена на дома, растут налоги, но кто-то ухитряется остаться. Например, Линда и Генри Барлоу.
Дедушка Линды и Генри, судья Барлоу, держал для удовольствия ферму — там, где сейчас дом Макаллистеров на Вендоверской Горке; он разводил редкие породы скота. Здесь у него была ферма, в Бостоне — особняк из песчаника на проспекте Содружества, а семья жила на Палм-Бич — когда-то. Теперь Линда и Генри Барлоу живут в Вендовере, и от семейных денег давно ничего не осталось. Линда, как я упоминала, снимает квартиру в Кроссинге. Ее брат, Генри, дни и ночи тусуется на собраниях анонимных алкоголиков, и никому не известно, как он кормит себя трезвого, но как-то кормит — и кормит, и пьет громадные кружки кофе в «Кофе бин», дорогущей кофейне в Кроссинге, где громогласно и искренне приветствует всех знакомых.
Я избегаю «Кофе бин» с тех самых пор, как они открылись, а я зашла и по простоте своей попросила «обычный». Неопрятная девушка за стойкой поморгала на меня и спросила:
— Э… что обычный?
— Обычный кофе, — отрезала я. — Тут ведь кофейня?
В Массачусетсе «обычный» значит кофе со сливками и двумя кусочками сахара. Лишь учась в колледже, я узнала, что это исключительно массачусетская штука. Я думала, так кофе заказывают везде. А если нужен кофе только со сливками, говори «обычный, без сахара». Теперь молодежь заказывает кофе «гранд», «сухой», «американский» или еще черт знает какой и, не моргнув глазом, платит три-четыре доллара за чашку. Я в тот первый день оставила кофе на стойке, услышав цену, и теперь обхожу «Кофе бин» стороной; разве что клиент очень захочет латте, — тогда я сдаюсь преувеличенно радостному возгласу Генри Барлоу:
— Хильди! Как наше ничего?
— Спасибо, Генри, в порядке. А у вас?
— У меня хорошо, Хильди. Жутко хорошо. Давно вас не было!
— Разве? — Мой дежурный ответ.
— Что делаете? — ревет Генри.
— Работаю, — отвечаю я, заставляя себя улыбаться. — Некоторым приходится зарабатывать на жизнь.
— Ну, рад вас видеть, Хильди. Смотрите на вещи просто, — обязательно добавляет он и пытается отправить мне торжественную улыбку, но я уворачиваюсь от нее. Почему сразу не заорать «живи сегодняшним днем»? Или вообще «нас спаивает первая выпивка»?
Девизы анонимных алкоголиков. Культовые заклинания.
Я бы сказала ему «и вы смотрите на вещи просто», но куда уж проще. Генри смотрит на вещи просто. И ничего нет удивительного в том, что он живет в старой лачуге у лодочной мастерской, пока на его старых семейных землях Макаллистеры устраивают игровые комнаты, оборудуют солярии и разбивают сады.
Однажды у меня были клиенты из Бостона — холодным утром в начале октября, — и мы запланировали встретиться в «Кофе бин». Жена сказала мне, что ей обязательно нужен кофе после поездки — мы договорились встретиться в девять. Когда я без десяти девять вошла в кофейню, Сандерсоны — молодая пара — сидели там, и Генри уже вовлек их в беседу.
— Я всю жизнь тут, зачем мне куда-то ехать… А, вот она. Хильди, как наше ничего?
— Прекрасно, спасибо, Генри, — ответила я.
— Вот ваши клиенты, э…
Я протянула руку Хиллари Сандерсон, с которой говорила по телефону.
— Привет, Хиллари, я — Хильди Гуд. А вы, должно быть, Роб?
Поскольку они уже допили кофе, я предложила поехать в мой офис, где они могут припарковать машину. Когда я выходила за ними в дверь, Генри проревел мне вслед:
— Пока, Хильди. Смотрите на вещи просто.