— Вот размышляю я о колоссальных возможностях воспитания… — задумчиво произнес он. — Кто ныне учит математике? Математик! А кто оттачивает глаз и руку юному художнику? Опять же художник-живописец! Тайну творчества открывает творец! Но кто кует инженера? Вы скажете, инженер! Нет, ошибаетесь… Его, к сожалению, лепит по своему образу и подобию учитель… Кто воспитывает штукатура — опять же учитель… С детских лет ученик оторван от своей будущей специальности… Приходит на стройку или в цех только в шестнадцать или в девятнадцать лет! Уже поздно…
— Да почему же? — удивился я, шагая рядом с Александром.
— Почему? В десять лет мальчик влюбляется в девочку, которая еще играет в куклы… Это уже пора обработки ветви любви! А где те ножницы садовника? Нужны критерии и принципы, правильная оценка поведения… Лермонтов стал гением не только потому, что он от рождения гений, а потому, что получил своевременное воспитание…
Мы обошли несколько деревянных двухэтажных домов, миновали темный переулок, возвращались к светящимся окнам вагона в огороженном забором тупике станции.
— Жизнь Лермонтова далековата от наших дней, — сказал я мимоходом. — Он ведь не был комсомольцем и пионером…
— Ну и что! Для Мишеля было удивительно, что он влюбился десятилетним пацаном. А разве нынешние школьники не таковы? Разве вы сами не влюблялись в десять или в семь лет? — Луч света упал на лицо собеседника, оно было одухотворено. — Не знать про такие секреты ребят и быть воспитателем! Вспомните стихотворение «Кавказ»:
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!
— Мне не приходилось читать о любви детей… Даже в подростковой литературе писатели этой темы будто стыдятся, — бормотал я несколько растерянно. — Есть формула: «Дети до шестнадцати лет не допускаются…»
— Вот именно! — погрозил небу пальцем собеседник. — На Кавказ Лермонтова бабушка возила в тысяча восемьсот восемнадцатом, двадцатом и двадцать пятом годах. Ему было четыре, шесть и десять лет. Наткнувшись на детскую любовь поэта, я стал спрашивать у взрослых людей об их секретных дневниках детских лет. Штука, конечно, деликатная. Кое-что мне удалось раздобыть. Поразительные откровения!
— Погодите, погодите, — остановил я Александра, дернув его за воротник. — Выслушайте меня… Человечество ценит мирового гения не за то, что он походит на обыкновенных мальчишек, а, наоборот, за то, чем он от них отличается!
— Для нас Лермонтов не исключение, а образец, — строго возразил Александр, выбросил руку вверх, будто поэт ангелом витал в лучах медленно разрезающей потоки туч луны. — Ясно море! Эталон поэтического дара, ноли, гражданской и армейской храбрости!
— Гиперболы и восторги… Его сложная натура обжигалась зноем туповатой юнкерской среды.
— Туповатой, конечно, туповатой, — резко махнул рукой Александр. — И все-таки среда была разной. В детстве его окружали бабушка Елизавета Алексеевна, слуги, крепостные девушки, они играли с ним, забавляли его и баловали, но не погубили задатки таланта. Развили их!
— Если бы развивали девушки, то ничего бы не развили…
Александр рассмеялся.
— Ну-ка, перечислите всех педагогов, которые обучали Лермонтова? Давайте! — Он растопырил пальцы, чтобы загибать их по одному. — За ним ухаживали старушка няня, немка Кристина Осиповна Ремер, крепостной дядька Андрей Иванович Соколов, гувернер-француз Иван Капэ, домашний врач еврей Аксельм Левис да еще учитель-грек… Лермонтов один из русских гениев, о воспитании которого мы знаем немало подробностей. Иногда кажется, что без этого невозможно выстроить никакую педагогику… Не верите? А, а, а… — Опять махнул рукой. — В четырех-пятилетнем возрасте мальчик посетил театр, и через восемь лет отмечает в письме к тетушке: «был я в театре, где я видел оперу Невидимку, ту самую, что видел в Москве 8 лет назад; мы сами делаем Театр, который довольно хорошо выходит…» Кроха запомнил мать, хотя ему было около трех лет. В его душе зацепилась смутная мелодия песни, что пела мать Мария Михайловна. Его учитель Алексей Зиновьевич Зиновьев имел теоретические труды по педагогике! В методике его было не столько словесное убеждение (заметьте!), но факты, примеры и еще — воспитательные обстоятельства! Слышите? Это ли не тренинг! Ходят с мальчонкой по городу, смотрят памятники истории, скульптуры, картины, а потом Мишель письменно отчитывается о впечатлениях.
Несколько вечеров толковали мы с Александром то в купе вагона, то на морозном воздухе, удаляясь в перелески, на лесные вырубки, гуляя по леспромхозовским поселкам. Натура восторженная, он вовлекал меня в споры, щедро сыпал фактами, философскими категориями, книжными примерами.
За окном катилась стена сосняка. Иногда подбегали прозрачные березняки, кустарники. На каждой станции агитпоезд «Молодогвардеец» загоняли в тупик на двое-трое суток, и мы, живя в вагонах, в купе, питались в ресторане, а днем и вечером ездили на машинах или ходили пешком в клубы, в красные уголки предприятий, в цехи, даже на лесные деляны, где беседовали с собравшимися, читали стихи, лекции… В агитпоезде ехали артисты, поэты, библиотекари, комсомольские работники…
— Вы упомянули о дневниках современных ребят, — напомнил я однажды Александру. — Неужели и ныне есть Печорины и Онегины, имеющие личные журналы? Это же мода девятнадцатого века…
— Есть! Их миллионы! Но дневники секретные. Никто из ребят не доверяет взрослым свои тайны. Отбирают такие записки матери у дочек и сыновей, сжигают в печах. Единой точки зрения на ребячьи тайные дневники у педагогов нет. Откровенные записки богаче и достовернее всяких социологических анкет! Лермонтов — чудо, феномен! Из его писем, стихов, воспоминаний, заметок ребята составили карту характера поэта. Сравниваем натуру гения с характерами нынешних комсомольцев и обнаруживаем ключ… Ключ к исследованию всякого характера!
— Что-то мистическое, — поморщился я. — Ключ к душе…
— Не к душе, а к характеру! Ясно море! Чего же тут забавного? Куда шагнула наука? В космос шагнула! Нырнула в глубь гена! Головой влезла в расплавленную до миллионов градусов плазму. Тонкие, острые, быстрые умы сверлят все, что подвернется… А кто их оттачивает? Учителя! Выискивают в детях росточки дарований. Нужны ядерные физики — пожалуйста! Требуются изобретатели — уводят целую колонну! Сотнями и тысячами поставляют школы инженеров, музыкантов, спортсменов, врачей… Но кто ныне занимается воспитанием характера? Часто только бабушки и дедушки… Верно ведь?
Я насторожился.
— А что тут плохого? Учителя тоже воспитывают!
— Учитель дает на уроках знания. У него методы словесные. Представьте: гимнастике обучали бы в классе, не пуская ребят в спортзал? Не давая спортивных снарядов? А? Гимнастика без воспитательных снарядов и без упражнений… Ха-ха!
— Есть пионерская и комсомольская организации!
— Во! В точку! — обрадовался Александр. — Мощная сила! В нашей Лесной школе не было делового порядка. Десять избранных бегают по полю стадиона, а сотни на скамеечках корчатся от переживаний… Так было!
— И это тоже воспитание!
— Бросьте, — жестко произнес собеседник. — Времяпрепровождение… Слыхали миф об Афине? Ее Зевс извлек из своей головы. Мудрая сказка. Голова — мышление и познание. Верно? Из головы людской, как из уха Зевса, извлечены железные дороги, города, спутники, заводы, книги, одежда, музыка… Природа лишь сырье. Человек — фабрика мысли, преобразующая сырье. Требовался бог Зевс — вытащили тоже из уха. Не годен — сбросили с пьедестала, раскрошили мрамор. Захотелось лучей лазера — добываем из черепа чертежи. Из шкатулки черепа мы выхватываем всяческие драгоценности да еще торопимся — давай, давай! Скорее, скорее! Все годится — бриллианты нейтронов, математические формулы, шахматные задачки, химические элементы, автомашины и стихи… Правильно рассуждаю?
— Вроде бы так… — уклончиво согласился я. — При чем тут комсомол?
— При том!.. Кто укротил Геру? Не помните? У древних греков было много богов. Гера, жена Зевса, олицетворяла силы природы, в ней воплощались жизненная стихия, инстинкты. Если Афина — это мудрость, то Гера — своевольница, в ней добро и зло, алчность и скромность, любовь и гнев, она чувственна и своенравна, толкала людей на неразумные поступки.
— Ничего не понимаю, — признался я. — Даже тоненькой паутинки связи не усматриваю с комсомолом.
— Привыкли мед ложкой хлебать? Пчелы его с цветков собирают по крохам. Жизнь конфликтна, мы учим ребят разрешать конфликтные ситуации! Этим и тренируем характер в нужном направлении. Ясно теперь? Вы ведь сочинитель. Не Лермонтов, конечно, но авторучкой по бумаге — чирк, чирк… Поищите в своей шкатулке, — он постучал себя по голове, — интересный выпускной бал для школы. Чтоб с песнями, с играми!
— Пьесу, что ли? Затрудняюсь.
— Тогда сценарий районного комсомольского семинара! Не эталонный, хотя бы повеселей, пооригинальней. Опять не хотите? Вот такие вы все, писатели! Небось слыхали о царских балах в Зимнем дворце? О королевских маскарадах и праздниках? В большом зале играет оркестр, танцуют пары мазурку, вальс… Здорово! Вдруг из дверей вылупляются величества — король и королева. Все замирают, кланяются. Тут кто-то от имени самодержца объявляет громким голосом: «Господа! Дамы и кавалеры! Отныне и навсегда на балу танцевать и петь станут лишь их королевские величества!» Гости смирнехонько склоняют головы. Правильно?
Я пожал плечами.
— Король строг, королева своевольна. Каждый день парикмахеры крутят им волосы, укладывают в прически, гримеры маскируют морщинки кожи на лицах, пудрят; модельеры ловко драпируют пороки фигур дорогими тканями. Возле царственных особ вьются портные, композиторы, поэты, музыканты, режиссеры, сценаристы… Особы выходят в зал… Загораются огни юпитеров. Операторы наводят камеры. Танцевать и петь будут только король с королевой! В зале пусто. Гости сидят дома на диванах, едят суп с курицей и, глядя в окошечко телеэкрана, обсуждают игру артистов…