— А, — отмахнулся Мумр и сам плюхнулся на край кровати. Он успел переодеться и теперь был одет в черные джинсы и темную толстовку.
— Он утром учит детей кататься на сноуборде, а вечером снимается в своем кино. Разносторонняя личность. Я хмыкнул. Шутка это была или нет, но Мумр смотрел на меня вопросительно, ожидая реакции. Вот она, реакция. А теперь ближе к делу.
— Ближе к делу, Джейми.
— Джеймс, пожалуйста, — я не сдержался — перебил. — Мне уже не пятнадцать.
— Мне уже не пятнадцать, — с улыбкой передразнил Мумр. — Нильс сойдет?
— Сойдет.
— Ладно, Нильс. Ближе к делу. Мумр посерьезнел. Хотя он никогда не терял этой серьезности. В темно-карих глазах жило что-то такое нехорошее, что я иногда замечал у Мары. Только у Мары, бывало, в глазах мелькало какое-то неведомое зло, а у Мумра в глазах дрейфовали усталые айсберги.
— Когда-то давно, — (я поморщился — масса историй начиналась именно так, и ничем хорошим это не заканчивалось) — я пообещал твоему деду, что буду за тобой присматривать. Не совсем за тобой. За твоим отцом и бабкой. Ну, а дальше как-то само пошло. Когда я давал свое обещание, я не знал, чем это закончится. Я думал — ну, что, деньги есть, позаботиться о маленькой семье я смогу. А много ли им нужно? Лет десять, может, больше, до моей смерти… Я открыл рот, чтобы вклиниться. Вопросы огромными буквами были написаны у меня на лице. Мумр замолчал, давая мне возможность спросить.
— До смерти? — была масса вопросов, но я смог задать только этот. Остальные казались то глупыми, то неприличными, и я предпочел воздержаться.
— В двадцатом году, когда я давал твоему деду свое обещание, я думал, что умру лет в шестьдесят. А то и раньше — такое это было время. Мумр развел руками, как бы предлагая посмотреть: ну, а вместо этого я сижу здесь, с тобой, спустя сотню лет. Да я, в общем-то, и так подозревал, что с Мумром не все так просто, а уж с Марой, так и не изменившейся с нашей первой встречи (да ладно, даже близнецы повзрослели лишь лет на десять, хотя времени с тех пор прошло немеряно!). Но про деда мы никогда не разговаривали. И я подумать не мог, что Мумр живет так долго из-за него. В иной раз я сказал бы «благодаря ему», но сейчас, глядя Мумру в глаза, понял, что это — вина. Вина деда в том, что он еще жив.
— Так… — осторожно начал я. — И к чему ты ведешь?
— Когда-нибудь ты поймешь, Нильс, как надоедает долго жить, — сказал Мумр. — И кто угодно может надоесть за это время — семья, дом, сама жизнь. Знаешь, я искренне ненавижу этот век. Я видел слишком много. Он помолчал, а я больше не стал вмешиваться. Мумру нужно было собраться с мыслями. Он собрался.
— Когда я пришел к твоему деду, я до ужаса боялся смерти. Сейчас я хотел бы ее… встретить. Мне кажется, ты уже достаточно взрослый парень, чтобы не нуждаться в моей помощи. И чтобы самому суметь мне помочь.
— Что я должен сделать? — осторожно уточнил я.
— Я расскажу. Мара появилась в спальне незаметно. Она подошла к кровати и улыбнулась. Погладила Мумра по плечу и кивнула ему на дверь, предлагая выйти. Мумр посмотрел на меня серьезно и ушел. Я шумно выдохнул. Странная была сцена прощания. И прощания ли?
Что вообще происходит? Мара присела и взяла меня за руку. Я увидел на ее шее ветку с шипами и сочными ягодами, как будто залитую красной карамелью (вообще-то, похоже было больше на кровь, но я старался об этом не думать), а еще — ну конечно! — у нее были красные глаза.
— Как ты? — решился спросить я. Она пожала плечами и повторила за Мумром:
— За это время кто угодно может надоесть. Я криво усмехнулся. Странные люди и странные их отношения. Устать можно было от чего угодно, но — от жизни? Разбежались бы, переехали, вот бы и отдохнули. Я осторожно начал:
— Я не стану его убивать, что бы вы ни придумали. Я же… — я сбился. Мара покачала головой и взяла меня и за вторую руку. Ладони у нее были ледяные.
— Не убивать. Ты сделаешь так, чтобы он прожил хорошую, настоящую жизнь. Ты знаешь, что делать? Я помотал головой.
— Призрак мальчишки, который таскался с тобой, посоветовал Мумру убить человека. Андреас просто повторил за ним, даже не зная, сработает это или нет. Твой дед был хорошим человеком, а этот ребенок… — она замолчала, смотря на меня.
— Он неплохой, — попытался я оправдать Ротмистра. — Просто… мальчишка. Я знал, конечно, что война меняет людей — читал в книгах и видел в кино. Но Ротмистр, хоть и не был мальчиком в общечеловеческом представлении, оставался ребенком в душе. И вдруг я понял, что оправдания не нужны.
— Но он ведь был прав. Мумр получил то, что хотел, и то, что он передумал спустя сто лет — кто же знал? Мара легко улыбнулась.
— Ты прав. Но я все равно не пущу его в этот дом. Мы немного помолчали. Мара потрясла меня за руки.
— Слушай. Ты справишься. Это для тебя просто: ты все поймешь на месте. Не убий и все такое. У меня, похоже, не было выбора. Я согласно кивнул.
— Ну, а ты как? — еще раз спросил я. Мара снова улыбнулась — но неожиданно искренне и широко.
— Я буду за ним присматривать, так что мы с ним еще встретимся.
Может, даже не раз. Она выпустила мои руки и потянулась ко мне. Положила ладони на мои щеки и зашевелила губами. Я ничего не слышал, только видел ее темные губы и пытался по ним читать.
Не вышло.
— Вот ведьма! — ошарашенно выдохнул голос рядом со мной. Я открыл глаза — или стал видеть. Рядом со мной стоял Ротмистр.
Вокруг торчали деревья. Сухая трава шуршала под ногами четырех военных, несших на своих плечах гроб с россыпью цветов. Впереди шагал священник с раскрытой книжицей в руках. Траурная процессия шла между двумя рядами австралийских военных, поднявших ружья в прощальном салюте. Я смотрел на них с тоской на сердце — с тяжелым грузом собственной миссии. Среди австралийцев шатко стояли раненые из расположенного неподалеку госпиталя. Я увидел Мумра — сухое уставшее лицо, серая кожа и повязка на голове.
Чуть дальше от него стоял… я бы не узнал, наверное, деда, если бы Ротмистр не показал на него. Андреас Нильс стоял, поджав перебинтованную ногу и тоже вскинув ружье. Они друг друга не видели и, что уж, не знали о существовании друг друга. Несложно было догадаться, что война все еще шла.
— Какой это год? — шепотом спросил я. Я думал, что меня, как призрака из будущего, никто не заметит, но стоящий рядом австралиец шикнул на меня, призывая заткнуться.
— Восемнадцатый, — прошипел Ротмистр, и вот его никто не услышал.
— Кто бы мог подумать. Они своих так не хоронят, как хоронят врага.
Священник, цветы эти сраные. Нахер эти ваши цветы мертвецу?! Он не сдержался — заорал. И все равно никто вокруг его не слышал, потому что Ротмистр был призраком в квадрате. Но я был рад, хоть и удивленно таращился, что он был здесь со мной. В конце концов, это он дал Мумру обессмертивший его совет. Может, даст и другой — который его убьет?
— Почем ты знаешь, что врага? — прошипел я, пытаясь успокоить Ротмистра. Он уставился на меня выпученными глазами и оборвался на полувопле:
— Восемьдесят побе!.. Почем знаю? Нильс, ты идиот? Это мой гроб, — он обернулся и показал рукой на удаляющуюся процессию, как будто я мог бы спутать. — Это! Мой! Труп! Я тупо смотрел сквозь призрак на то, как австралийцы (и мой дед, и Мумр, стоящие с дальнего края) поднимают ружья выше. Несколько мгновений — и будет прощальный залп.
— Это мои похороны, Нильс! — выкрикнул Ротмистр, раскидывая руки, и вдруг замер. — Слушай, Джейми. Я все-таки не обещал никого из вас опекать, хотя Андреас был мне, признаюсь, глубоко симпатичен… Но все равно, скажи — я же тебе больше не нужен? Ты справишься со своей жизнью сам, да?
— Не нужен? — переспросил я. Я знал, что стоит ответить, но не мог. Сложно сказать: «Ты мне не нужен», — человеку — существу, — с которым провел несколько лет жизни. Который насмешничал, издевался, но всегда помогал.
— Не нужен, — выдохнул я, не обращая внимания на косящегося австралийца. — Ты можешь остаться здесь, если хочешь.
— Я хочу помочь тебе, — сказал Ротмистр. — В двадцать первом веке круто, но я, к сожалению, уже мертв. Мне лучше лежать, ведь все-таки я мертвец, — вдруг начал цитировать он, — и греет гнилью холодный склеп, и ржавчиной пахнет доспех. Обещаешь не делать глупостей, Джейми? Он смотрел на меня, а шел спиной вперед, нагоняя четверку военных с гробом. Я потянулся за ним, ломая строй, выдержавший, впрочем, потерю одного бойца в моем лице. Вскинутые ружья не колыхнулись.
— Эй, почему ты связался с дедом? — вдруг спросил я.
— Эти уроды хоронили меня трижды. Трижды, Нильс! Тут кто угодно психанет. А с твоим дедом было весело, не сомневайся! Ротмистр отвернулся и вдруг исчез за стенками добротно сделанного (будто и не в войну) гроба. Спустя мгновение загрохотали выстрелы. И крышка гроба откинулась. С воплями австралийцы отпрянули в стороны, уронив гроб, который от сильного удара о землю распался на куски. Молодой человек с серым лицом — Ротмистр, это в самом деле был он — сел, стряхивая с себя цветы. Под оглушающее молчание он поднялся, оглядел собравшихся, поднял руку в торжествующем салюте и рванул вперед. Признаюсь честно, даже я охуел. А менее подготовленные к этому австралийцы, естественно, начали стрелять. Он стреляли, даже если бы вдруг ожил их товарищ — что там, лучший друг, — а это был враг. Да пусть враг, они не думали об этом. Ротмистра снова убили. Он упал лицом вниз, зарывшись в жухлую землю. Но стреляли все. Даже самый последний рядовой из самого конца сломанного строя, паникуя, стрелял. Мой дед, стоявший с самого края, оказался на линии по крайней мере двух стрелков. Он тоже упал, изрешеченный пулями паникующих австралийцев. Я кинулся к нему и тоже поймал пулю в бок. Когда я открыл глаза, в ушах тихо бухала кровь. Это говорило о том, что мое сердце билось. Я не умер — приятно. Я пошарил рядом с собой и нашел руку деда, сжимая ее пальцами. Никакого движения — Андреас Нильс был мертв. Я попытался встать, но боль в боку помешала. Я мог только лежать и смотреть на темное небо, слушая кровь — и шаги. Я с труд