Расстояние от исходной позиции не так уж велико — метров двести, но ползти пришлось не меньше часа.
В воздухе то и дело повисают осветительные ракеты. Попробуй двинуться при вспышке — сразу заметят!
Тогда замри на месте и жди, пока ракета погаснет. Только воспользовавшись темнотой, можно преодолеть еще несколько метров.
Но ракеты — это полбеды. Гораздо хуже, что местность простреливается. Тут уж цепляйся за каждый выступ, за каждый камень, за каждую ямку. А главное — прижимайся к земле. Прижимайся как можно плотнее! В том, как это важно, Павлов убедился очень скоро. Когда он полз, пуля прострелила вздувшуюся на спине гимнастерку: так и прорезала вдоль…
А вот и дом. Двери — настежь. Болтаются на ветру оконные рамы без стекол, витрины универмага зияют чернотой. Похоже на го, что в доме и в самом деле нет никого. Но, как сказал командир роты: «Кто его знает!..»
Младший лейтенант шепотом велел Шаповалову остаться снаружи, а сам вместе с Павловым пошел в дом. Осмотр начали с жилой его части.
Первый этаж.
Хорошо, что ноги окутаны мешковиной. Бесшумно ступая, разведчики обходят комнаты — одну за другой.
Ни души.
Но радоваться рано. С автоматами наготове они пробираются вдоль стены длинного коридора. Вдруг сюда ворвалась яркая полоска света. Вспышка длилась несколько секунд. Через приоткрытую дверь она осветила соседнюю комнату, и в ней — трех вражеских солдат. Один сидел за столом спиной к двери. Похоже было, что он ест. Двое других рылись в шкафу. Занятые своими делами, они ничего не заметили.
Все произошло мгновенно. Короткая очередь из автомата, и фашист, тот, что сидел, свалился. Остальные выпрыгнули из окна на улицу, но их настигли пули дежурившего внизу Шаповалова.
Единственные ли это «жильцы» в доме? Нет ли фашистов и в других квартирах — ведь дом велик!
Но ни в подвале, ни в верхних этажах никого нет. В доме пусто. А эти трое, должно быть, забрели случайно — пошуровать в шкафах, а заодно переночевать поудобнее.
Шаповалов пополз в роту с донесением, а Заболотный с Павловым расположились на улице в глубокой воронке от снаряда. Отсюда можно держать под огнем подходы к дому. Той же ночью в здание перебралась вся седьмая рота.
И сразу же стали укрепляться.
Вместе с другими приполз сюда и комиссар третьего батальона старший политрук Кокуров. Несмотря на свои сорок пять лет, он был по-юношески подвижным. И был он, к тому же, такого гигантского роста, что одежду приходилось делать по мерке. Шинель, например, сшивали из двух одну… О бесстрашии Николая Кокурова все хорошо знали в полку. Бывало, в бою, его громовой раскатистый, словно из рупора доносящийся голос раздавался то у одной, то у другой огневой точки, как раз в самые опасные, самые нужные минуты. Сейчас он был вместе с теми, кто пришел оборонять захваченный дом.
Наиболее угрожаемым было крыло здания, выходившее на площадь Девятого января, — ведь противник находился по другую сторону площади, всего в ста семидесяти метрах. Так что атаку следовало ожидать скорей всего именно отсюда. Наумов это учел, и первым долгом поставил сюда пулеметный расчет Демченко. Ну, а если появятся танки — на то есть взвод бронебойщиков старшего сержанта Блинова. Бравые ребята, под стать своему командиру.
Коммунист Михаил Блинов, рабочий парень из-под Лисок — весельчак — такие находятся в каждой роте. Трудно, а носа не повесит, всегда у него наготове шутка-прибаутка. Правда, старожилы батальона могли бы вспомнить случай, когда Блинов ходил сам не свой. Это было ему так несвойственно, что Дронов заинтересовался причиной. И тогда выяснилось: в Майоровке, километрах в тридцати от того места, где полк стоял в обороне, живет его семья.
— Сколько вам надо времени, чтоб съездить в Майоровку? — спросил у него комбат.
Смуглое лицо Блинова посветлело:
— Не бойся, говорят, дороги, были бы кони здоровы, товарищ капитан… — Верный себе, он не удержался от красного словца.
Блинову повезло. В обе стороны случились попутные машины, и в тот же день он вернулся в батальон.
Была у него еще и такая манера — любил он, грешным делом, подавать команду, никаким уставом не предусмотренную.
— А ну, брынза-рота, брынза-взвод, за мной!
Конечно, в присутствии старших начальников он на такое не решался. Но ребята его не подводили. Они любили его — готовы были за ним, как говорится, и в огонь и в воду. Причуды нисколько не мешали его авторитету как командира.
Три своих расчета бронебойщиков Блинов проворно расположил в правом крыле дома. В подвале у выходящего на площадь окна устроились с противотанковым ружьем Рамазанов и Якименко. Установив рогатину на подоконнике и соорудив из ящиков нечто вроде стойки, Якименко примостился на стуле и, держа палец на спуске, стал вглядываться во мглу. Туда же пристально смотрел командир отделения Рамазанов. Гитлеровцев, правда, не видно, но появиться они могут каждую секунду…
Крепкая солдатская дружба соединила двух разных людей. Рамазанов — огромный широколицый детина, в прошлом грузчик и сын волжского грузчика. В строю он всегда был правофланговым. Якименко — крестьянский парень из-под Харькова, худенький, щупленький, остролицый. В их внешности было, пожалуй, лишь одно общее: карие глаза.
Первая ночь прошла без происшествий. Зато утром — началось.
Уже рассвело, когда Рамазанов заметил, что из-за развалин выползает танк. Не успел бронебойщик подать команду, как Якименко, сам увидевший врага, выстрелил. В то же мгновение раздался оглушительный взрыв, посыпалась штукатурка, глаза застлал едкий, перемешанный с пылью дым, в разные стороны разлетелись ящики, на которых Якименко примостил свое противотанковое ружье… К счастью, вражеский танкист промазал. Снаряд угодил повыше окна, разворотил потолок, но вреда бронебойщикам не причинил.
Еще не успела осесть пыль от взрыва, как в подвале послышался встревоженный голос Блинова:
— Рамазанов, Якименко, живы, целы?
— Живы, целы!..
— Вот молодчаги! А фриц-то мазила! Метил в лукошко, да попал в окошко…
Выстрел Якименко оказался более точным. Все видели, как танк юлой завертелся на одной гусенице. Вмиг его подцепил другой танк, и обе машины скрылись по ту сторону площади за развалинами. Все это произошло в ту минуту, когда бронебойщики были ослеплены дымом и пылью. Рамазанов очень огорчился, что танкам дали уйти. Но Блинов успокаивал:
— В одну руку всего не загребешь, а всего, что по воде плывет, не переловишь… Хватит пока одного!
Еще один снаряд угодил в амбразуру, за которой находились два земляка-бронебойщика Яков Лаптев и Федор Белик. Оба убиты. Погиб Федя Ступак, пулеметчик из демченковского расчета…
Несколько человек ранено. То над одним, то над другим участливо склонялся рыжеватый хохолок санинструктора Чижика. Она проворно накладывала повязки, давала попить. Для каждого у нее находилось теплое слово. Раненых относили во внутренние помещения подвала — Авагимов устроил здесь подобие лазарета.
В боях прошел весь остаток этого дня, и следующий день, и еще один…
За две ночи успели вырыть поперек Солнечной улицы глубокую траншею, и Якименко с Рамазановым перебрались на новую позицию. Противник, правда, быстро обнаружил эту сильно беспокоившую их огневую точку, но как с ней покончить? Прицельно стрелять с большого расстояния нельзя — мешают развалины домов, а стоило танку подойти поближе, как он попадал под меткий огонь бронебойщиков.
Вот один танк все же отважился высунуться. На этот раз за ружьем лежал Рамазанов, В траншее находился и Блинов — он сюда часто приползал. И он первый заметил вражескую машину.
— Рамазанов, огонь!
Зажигательный патрон попал в цель. Над танком взвилась струйка черного дыма.
— Готов! — аж крякнул от радости Блинов. — Не черт совал, сам попал! — Эти слова он адресовал гитлеровцу, словно тот мог его услышать, а главное — понять.
Отбив множество атак — кто их считал! — седьмая рота получила наконец небольшую передышку. Уже несколько часов, как противник перестал наседать. Выдохся? Сам себе устроил отдых? Этого, конечно, никто не знает; а факт тот, что стрельба хоть и не смолкает, но ведется она как-то «лениво», а атаки на дом прекратились.
Воспользовавшись коротким затишьем, в роту пришел Жуков, он пробрался сюда по ходу сообщения, который уже успели прорыть. Жуков теперь командует третьим батальоном, пока Дронов в медсанбате лечит свою рану — в госпиталь комбат не пожелал уходить.
Новый комбат принес боевое задание — послать в тыл врага десятка полтора человек. Там, в здании универмага, держатся остатки первого батальона. Надо передать приказ об отходе, надо помочь людям выбраться из кольца.
И еще одна задача: как можно больше нашуметь в тылу у противника. Нападать на фашистов, теребить их, ввязываться в перестрелки. Пусть они постоянно чувствуют, что успех их непрочен, что захваченные кварталы, пожалуй, вот-вот отнимут…
Наумов выделил четырнадцать человек.
— Старшим, думаю, назначить сержанта Павлова, товарищ капитан, — доложил командир роты. — Павлов упрям, цепок, в трудную минуту не растеряется. Помните тогда под Комиссаровкой?
Комбат одобрил выбор. Он хорошо знал Павлова, помнил и тот ночной бой под Комиссаровкой, о котором говорил Наумов. Это было весной, перед наступлением на Харьков. В тот вечер в овраге, где находился штаб полка, состоялся концерт — сюда, чуть ли не прямо на передовую, приехали шефы и композитор Блантер с ними… А едва закончилось выступление артистов, как противник устроил свой «концерт». К командному пункту полка прорвались танки, и под их прикрытием шли автоматчики. Прорыв хоть и внезапный, но люди не растерялись и достойно встретили непрошеных. Тогда-то и отличился Яков Павлов. Он умело выбрал позицию для двух ручных пулеметов своего отделения и кинжальным огнем отсекал гитлеровцев, которые шли под прикрытием танков. Много вражеских трупов осталось лежать в том овраге. Но и мы понесли потери. Командир полка был ранен. К счастью, рана оказалась не опасной.