у него никогда не было. Время шло, но никто Мастаева не беспокоил. И он постепенно позабыл о ссуде — много иных проблем: совсем нет времени на футбол, в будние дни — учеба, практика, и он живет в городе с матерью, а на выходные или в праздники он едет в горы деда проведать, по хозяйству помочь.
Вот так, в трудах и заботах, Ваха достиг своего совершеннолетия, окончил училище и сразу же получил повестку в военкомат. Он не то чтобы очень хотел пойти в армию, но и отлынивать от службы не собирался, а его забраковали: плоскостопие, дефект речи и, неожиданно для родных, на легких — рубец, видимо, в детстве дед недоглядел, а Ваха по подворотням и на ногах перенес серьезное воспаление легких.
В СССР все по плану. И раз выпускника ПТУ в армию не взяли, то стране рабочих рабочие нужны. Как отличник, Ваха при распределении имел право выбора, и он выбрал работу по своей специальности — стал крановщиком — здесь большая нехватка кадров, зарплата повыше, и, как истинный горец, он на высоте, а главное — их комбинат строит жилой дом, и в нем обещают отдельную квартиру, — так почему же не работать!
Неопытному новичку дали поначалу старый кран, который постоянно ломался. Неизвестно, как другие себя бы повели, а Ваха до всего сам докапывался, до всего сам доходил. И хотя кран часто выходил из строя, Ваха план все равно перевыполнял. И ему за первый год работы дали премию, почетную грамоту, даже ставили другим в пример. И вот когда более опытный коллега-крановщик, работавший на импортном кране, в очередной раз после пьянки допустил ЧП, Мастаева тут же перевели на заморскую технику. Такого он даже не представлял: «Вот это техника!» Все продумано, все для человека, даже лифт и кондиционер есть. На таком кране он не то что план, а три плана за смену мог бы спокойно делать, да смежники не поспевают: у них и техника допотопная, да и энтузиазма особого нет. И Мастаев не политик, политику не любит и не понимает, однако в училище политэкономию, философию и историю КПСС проходил и поэтому вывод сделать сумел — социализм, по крайней мере на данной стадии, проиграл в так называемой «холодной войне» капитализму — это налицо, все это знают, но никто не смеет об этом сказать, тем более Мастаев… Да случилось неожиданное.
Вызывает Ваху сам секретарь парткома комбината:
— Ваха Ганаевич, есть мнение, что вы достойны быть членом коммунистической партии Советского Союза… Есть одна рекомендация от члена КПСС Кныша Митрофана Аполлоновича. Вторую дам лично я.
Мастаеву казалось, что ему выпала огромная честь. Однако, когда стал собирать требуемые документы, выяснилось, что в единственную партию рвутся лишь карьеристы, а рабочие в партию вступать не хотят, притом что квота со времен революции такова — два рабочих, один колхозник, и только после этого выделяют место для чиновника.
Честно говоря, Ваху это несколько огорчило, ибо он думал, что компартия — это что-то особое, ответственное, важное. А его, буквально подталкивая в райкоме партии, совсем по-будничному, как-то постно избрали кандидатом в члены КПСС, сказали, что через год, как положено по уставу, примут в члены партии. И что обидно — он-то, как и требовалось, почти наизусть вызубрил Программу и Устав КПСС, но об этом ни слова, лишь спросили — на сколько процентов он перевыполняет на работе план.
— На японском кране могу и двести, — ответил Мастаев.
— Но-но-но, при чем тут японский? — труд-то у нас советский, социалистический, стахановский, — строго одернули его.
— Э-э-э, — заволновался Ваха.
— Ну, он рабочий, что ж мы его донимаем… Следующий. А ты, Мастаев, еще лучше должен работать.
Ваха работал бы еще лучше, однако теперь на его плечи легла большая общественная нагрузка: как передовик производства, молодой рабочий и почти коммунист, он должен выступить и перед ветеранами, и перед подрастающим поколением, и в воинской части, и в доме для престарелых, не говоря уже о партийных и комсомольских собраниях и пионерских сборах.
Все эти мероприятия выматывают, отнимают много времени и сил, но он не сдается, а еще усерднее старается работать.
— А как это у вас получается? — задают Мастаеву вопрос на собраниях, а он прямо отвечает:
— Пить надо меньше, а лучше вовсе не пить.
Однажды на одном из собраний в заднем ряду примостился Кныш и после порекомендовал Мастаеву:
— Ты особо на мораль и нравственность не напирай. Как говорил классик, «питие на Руси — лучшая забава». А ты лучше про политику, про международное положение, так сказать… Вот, выполняя благородный интернациональный долг, Советский Союз ввел войска в Афганистан. Что ты по этому можешь сказать? В помощь тебе я посоветую образцово-обязательную классику, в библиотеке поработай.
В «образцово-обязательную классику» вошли: К. Маркс («Капитал»), Ф. Энгельс («Анти-Дюринг»), В. Ленин («Материализм и эмпириокритицизм») и И. Сталин («О правом уклоне в ВКП(б)»).
У Вахи огромное желание учиться, очень он исполнителен, но не так, чтобы лоб расшибать. И раз цель поставлена, он конечно же все эти работы не прочитал, хоть и перелистал. И раз была поставлена цель — ввод войск в Афганистан, то он, как в инструкции по ремонту кранов, стал искать «поломку» в предметном указателе на слово «Афганистан» и нашел:
«После провала революционного движения в Англии, Пруссии, падения Венгерской Советской республики (август 1919 г.) на заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) выработали новый план мировой революции, который зачитал Л. Троцкий: «Поскольку Красная Армия на европейских весах сейчас не может иметь крупного значения и мы на деле проигрываем Антанте, нужно повернуть маршрут мировой революции на Восток, ибо именно здесь открывается перспектива революционных бурь… Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии… красноармейцы будут мыть сапоги в Индийском океане, и эта дорога будет более проходимой и короткой, чем дорога через Советскую Венгрию».[11] А через месяц В. Ленин принял решение о создании «восточной интернациональной Красной Армии» для «красной интервенции через Индию и Персию на запад».
…Ссылаясь на эти данные, Мастаев написал: «По техникоэкономическим показателям в противостоянии «холодной войны» с Западом мы уступили, и поэтому наконец-то, претворяя в жизнь ленинский план контрнаступления, мы создали в Афганистане народно-демократическую партию, основой которой служил научный социализм, подготовили в Советском Союзе кадры, в том числе и военные, и помогли в Республике Афганистан совершить военно-государственный переворот (1978 г.). А когда народно-демократическая партия Афганистана стала уступать власть, чтобы поддержать ее, Советский Союз ввел Ограниченный контингент войск, выполняя свой интернациональный коммунистический долг… Освободив от гнета трудящихся Афганистана, мы с этой революционной миссией двинемся дальше на юг. И тогда Запад поймет, что значит военнотрудовой почин коммунистов-интернационалистов… Диктатура пролетариата избавит человечество от ига капитала и от войн. ПСС, том 37, страница 393».
Закончив, как ему казалось, эту серьезную работу (а дело было в субботу), он отдал рукописный текст машинистке и на рейсовом автобусе поехал к деду в Макажой. Неожиданно на Харачоевском перевале милицейский пост остановил переполненный автобус, его попросили выйти, усадили в коляску трехколесного мотоцикла, и под гору. В Ведено их встречали черная «Волга» и люди в штатском, слова лишнего не говорят. Ваха гадал: его в тюрьму или на Доску почета, а его — прямо к общежитию. Не понимая, что происходит, он зашел в свою маленькую комнатенку, где сидела мать.
Мать удивилась, что он не уехал. Не успела она раскрыть рот, как раздался грубый стук в дверь. В комнату вошли участковый, комендантша и следом ворвался Кныш, с ходу бросая в лицо Вахе рукопись:
— Что это такое? Что это за хреновина с ссылкой на вождя? Когда это Ленин мог говорить о каком-то Афганистане?
— Э-э-э, — замычал Мастаев, — это в ПСС.
— Что?! А ну, пошли, я посмотрю, что ты читаешь.
В пятиэтажном общежитии санузел мог быть на двух этажах — женский и мужской, летом туалет и вовсе на улице. А вот «Красный уголок» должен быть почти на каждом этаже, и там, может, К. Маркс и Ф. Энгельс не везде, но ПСС Ленина — обязательно.
Кныш достал с полки указанный Мастаевым том. Эта книга издана лет пятнадцать назад, да, видно, с выхода из типографии ее никто не открывал, только сверху пыль, которую агитатор-пропагандист осторожно сдул, бережно томик протер.
— Где, где эти слова? Покажи!
Вахе всегда было легче делать, нежели говорить, но он пояснил:
— В-в-в п-примечаниях, — и сразу открыл нужную страницу.
Не раз, вслух, шепотом, Кныш перечитал два абзаца примечаний, печально уставился в потолок и в неподдельном волнении прошептал:
— Прости, прошу, прости.
— Да я прощаю.
— Молчи, болван, я к вождю… Прости, Владимир Ильич, все прочитал, почти все выучил, а вот примечания… Прости.
Кныш бережно поставил книгу на место. Не обращая на Ваху внимания, он торопливо удалился в коридор — нецензурная брань в адрес комендантши, и под конец:
— Пыль на Ленине! Но не в твоей… — и вновь непристойности.
А Мастаев был уверен в своей правоте, и он доказал это. Поэтому, в отличие от матери, он абсолютно не беспокоился. Благодаря представившейся возможности он все выходные гонял футбол, словно судьба дала ему возможность напоследок насладиться свободой и игрой. А наутро, в понедельник, у его дверей — участковый с повесткой в военкомат. На сей раз медкомиссия признала Ваху «годным к строевой», и в тот же вечер его посадили на поезд. А еще через месяц в общежитие матери пришло письмо из Афганистана. В том, что план Ленина-Троцкого был гениальным, — нет сомнения… Однако то ли теоретическая база Мастаева оказалась слабой, то ли Суворова не хватало, то ли Гиндукуш круче Альп, то ли контингент действительно был ограниченным, в общем, воины-интернационалисты не смогли выполнить поставленную партией задачу, и как итог через десять безуспешных лет, в 1989 году, войска были выведены из Афганистана.