Когда дети переходили в эти новые избушки, то на новоселье, по существовавшему обычаю, приносили им хлеб-соль и собольи меха[308].
В этих избушках, или хоромах, дети жили весьма уединенно, совершенно скрытые от людского глаза, не видя почти никого, кроме людей, к ним приставленных. Самые избушки их ставились в глубине дворца, среди других внутренних отделений, даже вдали от мест, которые были открыты для служащего во дворце народа.
Вообще нужно заметить, что одна из главнейших забот в воспитании царских детей в XVII в. состояла в том, чтоб как можно тщательнее скрывать их от глаз народа. О царевнах говорить не станем: женщина высших, т. е. знатных и богатых разрядов тогдашнего общества, по понятиям наших предков, без потери доброго имени не могла являться открыто, а тем более в присутствии мужчин; она проводила жизнь более или менее уединенно, также в кругу женщин, родных или знакомых. Но в царском быту и царевичи до известного возраста точно так же жили уединенно. Котошихин говорит, что «до 15 лет и больши царевича видети никто не может, окроме тех людей, которые к нему уставлены, и окроме бояр и ближних людей»[309]. Далее Котошихин описывает и все меры осторожности, которые наблюдались в этом случае при выездах и выходах детей на богомолье или в загородные дворцы: «Царевичи в младых летах и царевны, большие и меньшие, внегда случится им идти к церкви, и тогда около их во[310] все стороны несут суконные полы, что люди зрети их не могут; также, как и в церкве стоять, люди видети их не могут же, кроме церковников, а бывают в церкве завешаны тафтою; и в то время в церкве, кроме бояр и ближних людей, мало иные люди бывают. А как ездят молиться по монастырям, и тогда каптаны и колымаги их бывают закрыты тафтами ж». Хотя из слов Котошихина и можно заключить, что царевича могли видеть также и все бояре, однако в записках того времени мы не встретили ничего такого, что могло бы подтвердить эти слова. Бояре – разумеется, исключая родственников царя и вообще ближних людей – едва ли пользовались правом видеть царевича до его всенародного объявления. Речи, которые произносились царями при этом торжестве, вполне подтверждают, что царевич не показывался до объявления.
Обычай скрывать царевича до известных лет от глаз народа и потом торжественно пред всем народом объявлять его получил начало только в XVII столетии. Смутное время, время великого шатания Русской земли, вызванное самозванством, и потом неоднократное появление самозванцев в течение XVII столетия научило правителей этой необходимой политической осторожности, главнейшая цель которой заключалась в том, чтоб уничтожить самое основание самозванства или те условия, на которых оно непосредственно должно было утверждаться. Так, по крайней мере, толковали этот обычай и иностранцы. Коллинс[311] говорит, что «царевича ни народ, ни дворянство не видит прежде пятнадцатилетнего возраста; но, достигнув этих лет, он является перед народом; его носят на плечах и ставят на возвышенное место на площади, чтобы предохранить государство от самозванцев, которые часто Россию беспокоили».
Таким образом, этот обычай и многие другие, которые замыкали тогдашний семейный быт в круг, мало кому доступный, представляют и для изыскателя величайшие затруднения. Очень трудно, почти невозможно при совершенном недостатке сведений составить полную картину воспитания царских детей, проследить шаг за шагом все условия, под влиянием которых возрастал царственный ребенок. Собственные наши источники до чрезвычайности скудны, притом и сведения, почерпаемые из них, весьма отрывочны, бессвязны. Иностранцы же или вовсе не писали об этом предмете, или писали по слухам; следовательно, не всегда точно и верно. Впрочем, один из них, Рейтенфельс, говорит об этом обстоятельнее других. «Дети царские, – пишет он, – воспитываются весьма тщательно, но совершенно особенным образом, по русским обычаям. Они удалены от всякой пышности и содержатся в таком уединении, что их не может никто посещать, кроме тех, кому вверен надзор за ними. Выезжают очень редко; народу показывается один только наследник престола на 19-м году (с 18 лет у русских считается совершеннолетие), а прочие сыновья, равно как и дочери, живут обыкновенно в монашеском уединении. От сидячей жизни они слабы и подвержены многим болезням. Лекаря думают, что и старший царевич (Алексей Алексеевич) умер от недостатка деятельности и движения, составляющих необходимость природы. С некоторого времени уже больше обращают на это внимания, и царские дети упражняются каждый день в определенные часы в разных играх, конной езде и метании стрел из лука; зимою делают для них небольшие возвышения из дерева и покрывают снегом, отчего образуется гора: с вершины ее они спускаются на саночках или на лубке, управляя палкою. Танцы и другие занятия, у нас обыкновенные, при русском дворе не употребляются, но каждый день играют там в шахматы»[312]. Здесь замечание о сидячей жизни царских детей ни в каком случае не может быть допущено как общая черта древнего воспитания, как то делает Рейтенфельс. Оно относится только к царевичу Алексею Алексеевичу, который действительно вел сидячую жизнь, потому что с особенною охотою и прилежанием занимался книжным ученьем.
Ниже[313] мы видим опровержение и подтверждение этому сказанию Рейтенфельса в тех данных, которые встретились нам в наших домашних источниках.
Первым, самым неотменным делом при рождении ребенка была особенная забота смерить долготу его роста и широту его объема, дабы по этой мере написать икону Ангела новорожденного, меру рождения дитяти. Такие иконы, по государеву указу, обыкновенно поручали писать самым искусным иконописцам. Так, в 1634 г. знаменитый иконописец того времени Иван Паисеин писал меру царевны Софьи Михаиловны (род. в 1634 г. сентября 15-го). В 1665 г. апреля 24-го меру царевича Симеона Алексеевича писал иконописец Федор Евтифеев[314] на кипарисной доске[315]. В 1666 г. сентября 19-го писана на кипарисной доске длиною 10 1/2, шириною 3 1/2 верш. мера царевича Иоанна Алексеевича его Ангел – образ Иоанна Предтечи. Писал иконописец Степан Рязанец[316]. В 1672 г. с 1 июня знаменитый же иконописец Симон Ушаков писал меру царевича Петра Алексеевича, образ Живоначальной Троицы да святого апостола Петра на кипарисной доске длиною 11, шириною 3 верш. Доска длиною 3/4 арш., шириною 1/4 арш. была куплена за 1 руб. 50 коп.[317], обделана в назначенную величину. Назнаменив икону и написав ризы до лиц, Симон заболел и икону-лица дописывал уже иконописец Федор Козлов[318]. На другой – 1673 г. – Симон Ушаков писал меру новорожденной царевны Наталии Алексеевны (род. 1673 г. августа 22-го) в тезоименитство вмц. Наталии на липовой доске длиною 10, шириною 3 верш. В 1690 г. написана мера царевича Алексея Петровича на кипарисной доске.
В том же 1690 г. июня 28-го иконописец Тихон Иванов[319] писал образ мц. Феодосии – меру царевны Феодосии, дочери царя Ивана Алексеевича (род. 4 июня), вместо прежней меры, написанной не против размера на кипарисной доске длиной 11, шириной 4 верш. Велено писать в хоромы царицы Прасковии Федоровны самым добрым мастерством.
Эти иконы украшались богатыми окладами, как можно судить по описанию меры царевича Алексея Алексеевича, на которой был «оклад золот, в венце яхонтик червчат да два изумрудца; в цате два яхонтика червчатых да изумрудец; по полям 8 запонок, а в них искорки алмазные и яхонтовые и изумрудцы, да в гнездах два яхонтика червчатые, да два изумрудца; венец, и цата, и поля обнизаны жемчугом». Само собою разумеется, что эта святыня находилась всегда в детской моленной, а по смерти детей или возрастных уже лиц ставилась над их гробами, что можно видеть и до наших дней к Архангельском соборе[320] и в Вознесенском монастыре[321] в Москве. Мера рождения Петра Великого находится также пред гробом Преобразователя в Петропавловском соборе в Петербурге[322].
Перейдем теперь к той стороне жизни детей, в которой сосредоточивались заботы и попечения вообще об их пребывании и содержании. Само собою разумеется, что заботы о здоровье детей распространялись и на всю обстановку их начального бытия, где каждый предмет, конечно, служил охраною их здоровья. Усердные горячие заботы о здоровье ребенка высказаны в письмах к своей супруге Елене Глинской первым царем Василием Ивановичем (в 1533 г.), и именно о ребенке – славном царе Губителе.
«Жене моей Олене, – писал великий князь, – что меня не держишь без вести о своем здоровье, ино то делаешь гораздо. И тыб и вперед не держала меня без вести о своем здоровье, как тебя Бог милует. Да и о Иване сыне (род. 1530 г.) ко мне отпиши, как его Бог милует?.. Да писала еси ко мне наперед сего, что против пятницы Иван сын покрячел; а ныне писала еси ко мне, что у сына у Ивана явилось на шее под затылком место высоко да крепко; а наперед сего о том еси ко мне не писала. А ныне пишешь, что утре в неделю (воскресенье) на первом часу, то место на шее стало у него повыше, да и черленее, а гною нет; и то место у него поболает. И ты ко мне наперед того чего деля о том не писала? А написала еси, что Иван сын покрячел. И ты б ко мне ныне отписала, как Ивана сына Бог милует, и что у него таково на шее явилося и которым обычаем явилося, и сколь давно и каково ныне? И со княгинями бы еси и с боярынями поговорила, что таково у Ивана сына явилося и живет ли (бывает ли) таково у детей у малых; и будет живет, ино с чего таково живет, с роду ли или с иного с чего? О всем бы еси о том с боярынями поговорила и их выпросила, да ко мне о том отписала подлинно; чтоб то яз ведал. Да и вперед как чают, ни