общество, общественность и сознаемся, что в отношении нашей старины слова эти в строгом смысле не определяют того понятия, какое в них обыкновенно заключается. Людское общежитие устраивается всегда по господствующему началу народной жизни, всегда носит в себе те же элементы, которыми управляется народная мысль, определяется сфера насущной действительности. В древней нашей жизни в строгом смысле ни общества, ни общественности не было. Мы разумеем то общество и ту общественность, которые последнее время с развитием исторических и политических наук с более глубоким изучением отшедшего быта стали по необходимости рассматривать как совершенно особный, самостоятельный элемент народной жизни, стали отделять понятия об обществе, общественности народа от понятий о государстве, государственном быте того же народа. Общество живет самостоятельно, как бы независимо от государственных положений и определений… но, разумеется, силу жизни оно все-таки приобретает с развитием государственных понятий или, прямее сказать: государство, какая бы ни была его форма, вызывает к жизни общество; и там, где нет государства, не существует и общества, где нет понятий о государственности, не существует понятий и об общественности… Государство рассматривает людей со стороны их службы, подвигов на пользу общую, на пользу целого, которым сознает себя государство. По значению, достоинству, приносимым выгодам, по качеству и количеству службы оно дает людям разные места, делит людей по разрядам тех польз, которые приносит их служба, созидает служебную лествицу, табель о рангах, подчиняет одну низшую степень службы другой, высшей, во имя общего государственного строя, где каждый рычаг и каждое колесо должны действовать в зависимости от ближайшего непосредственного их двигателя. В государстве человек определяется службою и ею приобретает то или другое значение, тот или другой вес относительно других. Государственная польза от службы не равна, не все равно и на всяком месте могут быть полезны в службе, поэтому не все равно, в одинаковой степени пользуются и служебным почетом; в службе люди ставятся по рангам, один другого выше, почетнее, начальственнее; ранги влекут за собою известные права как законную, заслуженную награду за полезную деятельность, расширяют начальственный круг лица. В службе каждый или начальник, или подчиненный в отношении восходящего или нисходящего порядка службы. Вот точка отправления взаимных отношений в этой сфере. Служебные понятия весьма часто переносят свою силу и в самое общежитие и по ней устраивают это общежитие или, по крайней мере, господствуют в нем. Характеристику людских отношений, построенных по этим понятиям, предки весьма метко обозначали словом государить, государиться.
Совсем другою жизнью живет общественность. Здесь не служба и не другие какие отношения лежат во главе угла, а человеческое достоинство, человеческая, а не служебная деятельность, лицо как совокупность природных, самостоятельных, неотъемлемых прав, присущих лицу как человеку. Такой простой, естественный взгляд на человеческую личность мог, однако ж, возникнуть тогда только, когда человек вышел из пеленок животного мира на простор сознательной жизни, почувствовал высоту своей природы. Взгляд этот особенно развит и укоренен Христовым учением. В общественности все лица равны, поскольку они люди, потому что можно носить и человеческую личность, но не быть, однако ж, человеком в человечном смысле. Здесь все лица пользуются равными, совершенно одинаковыми правами, не подчиняясь и не начальствуя. Общественность растворяет свой храм каждому, не справляясь с его внешними, случайными, нередко призрачными отличиями от других. Она принимает к себе не богатство, не знатность, даже не службу, а человеческую личность и рассуждает о том только, насколько эта личность действительно человечна. Основа общественного союза – это уважение человеческого достоинства, признание этого достоинства во всех и каждом, уважение личности, признание достоинств личных. Этим началом и живет общественность, на этой основе она и развивает свои интересы. Но чем же жила наша древность, чем руководим был в общежитейских своих отношениях наш предок? Всматриваясь в старый наш быт, нельзя не заметить в нем решительного отсутствия общественности; в нем мало преобладают даже и понятия государственности. Это и естественно. Если в последние два века перед Петром государство материально успело уже сложиться, получило форму, то в этом новом теле народного развития государственная сознательная душа еще младенчествовала, едва обозначалась… И не то чтоб вообще достоинство человека, признанием которого живет общественность, но даже и самая служба как главнейшее, определяющее начало государственности, как первая форма общественного значения человеческой личности не могла еще занять первенствующего места, сделаться управляющим началом в людских отношениях. Живо было еще старое начало, первичная форма людского общежития, именно начало родовое, начало родства, родового старшинства, которое, по сущности своей, не могло иначе рассматривать людей как с точки зрения отеческой, где нет членов, равных друг другу, где по кровному распределению, по отечеству, происхождению от отца могут быть только или старшие, или младшие. Люди в своих взаимных общежитейских отношениях и столкновениях считались еще несравненно более не службою, не личными достоинствами, а родством, отчиною и дединою, родовым, отчинным старшинством. Государство по своей молодости не в силах еще было водворить свои положения, свои определения людских отношений, не в силах еще было дать общежитию свои формы и первые шаги свои по необходимости должно было подчинять искони пробитой колее. Народ, вышедший из племенного, кровного быта и вследствие исторических условий сохранивший этот быт в большей чистоте сравнительно с другими, не мог, разумеется, иначе определять и новых форм жизни, как под видом тех же первобытных своих форм, которые так глубоко лежали в основе его развития. Развитие государственности на этой почве, внося новые элементы в жизнь и питаясь все тою же почвою, не скоро могло придать этим элементам соответственные им формы. Сила старого порядка всякий новый элемент жизни облекала в свою стародавнюю одежду, а потому даже и само государство носило еще во многом прапрадедовский кафтан, доставшийся ему по наследству от родителей. Например, в такую стародавнюю одежду облеклась государственная служба. Служить на известном месте, хоть, например, воеводою в большом полку, главнокомандующим, или на другом каком важном государственном посте, мог не тот, кто по своим талантам и опытности был способен, а тот, кто по счетам своего родства имел неотъемлемое право на это место; и человек, поставленный на служебный пост не по этим счетам, следовательно, оскорбленный в своих понятиях о родовом старшинстве, готов был наделать всяких гадостей тому, кто заезжал его в распределениях службы, вовсе не помышляя, что служба не имеет никакой связи с родством, что в ней не родственники, а люди, призванные к общественной обязанности. Если так поступали в отношении к государству, то в частной жизни, во вседневных общежитейских отношениях понятия родства, естественно, должны были господствовать с большею силою. Старинное наше общежитие построено было из крепких, прочных родовых материалов, и верхушка его, это князек деревенской избы, была отчина, отчество, из-отчество. Человека жаловали, т. е. обходились с ним по его отчеству; каково было отчество, таково было и обхождение, прием, почет, чествование, даже угощение[771]. За тем же самым обедом одним подавали одно блюдо, другим другое, а если и то же, то в меньшем количестве и т. п. Все это соразмерялось с относительным старшинством или молодостью лиц. Во всем царил отческий взгляд на людей, по которому все были или старшие, или младшие, или отцы, или дети. Самые слова великий, большой означали то же, что старший, и наоборот, все, что не имело отческой чести, что было малолетно в этом отношении, называлось молодшим, чадью, ребятами (отрок, пасынок, детский, сын боярский). Каждый определялся не собственною личностью, даже не служебным значением, а тою степенью породы, родства, какая, разумеется, случайно выпадала на его долю по рождению. Личные заслуги, как бы велики они ни были, совершенно терялись и пропадали в расчетах и сплетениях родства. Не на их стороне было мнение века и общее уважение, а на стороне честной отчины, честного отчества.
Отецкий сын всегда получал преимущество пред всеми другими: в этом заключалась честь тогдашних людей[772]. Так, по свидетельству Котошихина, бояре садились в Думе и за столом у государя «по роду своему и по чести, кто кого честнее породою, а не по тому, кто кого старее в чину, хотя кто сегодни пожалован, наутрее по породе своей учнет сидети выше». Те же из приближенных к царю бояр, которые не принадлежали к породистым, например свойственники царя по царице, в Думе и за столом не бывали, потому что им под иными боярами сидеть стыдно (по свойству с царем), а выше – неуместно, что породою невысоки.
Вот на чем стояло древнее наше общежитие: краеугольным камнем во взаимных отношениях было родовое старшинство, старшинство породы, отчества. Самые служебные разряды, чины в древнем смысле, по которым люди должны были распределиться с развитием государства, оно также считало как особые породы отчества. О человеческой личности как о самостоятельном органе общественности оно не имело, да и не могло иметь понятия по существу своего начала. Оно рассматривало людей как родню, родственников старших, младших, следовательно, нисколько не равных между собою, и жило положениями родовых счетов: кому быть старше. Пир представляет, как мы сказали, самое наглядное выражение тогдашнего общежития. Любопытно знать, как собравшиеся на пир гости смотрели друг на друга, чем они руководились во взаимных своих отношениях? Первая мысль, как определить взаимные отношения, первый вопрос гостю или первый шаг в этих отношениях заключался в том, чтоб хорошо знать отчество, отчину гостя, как его по имени зовут.