кормилица.
При выборе кормилицы наблюдалась величайшая осторожность, и потому в выбор или прибор назначалось иногда более десяти кормилиц, жен во всех качествах добрых, имена которых и записывались в особую роспись. В этой росписи означали мужа избираемой, ее лета, детей ее, время, когда разрешилась от бремени последним ребенком, потом имя и местожительство ее духовника, который по священству обязан был засвидетельствовать особой запиской нравственную чистоту избираемой.
По особой крестоприводной записи кормилицы целовали крест «служити и прямити царю, царице и ребенку», на воскормление которого поступали.
Кормилицы, поступая во дворец, получали весь наряд до мелких подробностей из царицыной казны. Жалованье им назначалось наравне с царицыными казначеями, по восьми рублей в год, и, кроме того, кормовых (столовых) по шести денег в день. Хлебного жалованья они получали вдвое против бабок, по 12 четвертей ржи и овса.
О преимуществах, которыми они пользовались впоследствии, когда оканчивалось кормление, Котошихин говорит следующее:
«И живет та жена у царицы в Верху на воспитание год; а как год отойдет и ежели та жена дворянского роду – мужа ее пожалует царь на воеводство в город, или вотчину даст; а подьяческая или иного служивого чину – прибавят чести и дадут жалованья немало; а посадского человека – и таким по тому ж дано будет жалованье немалое, а тягла и податей на царя с мужа ее не емлют по их живот».
Наряд кормилиц не был, однако, слишком или, так сказать, по-царски, роскошен. Он разве немногим чем отличал кормилицу от других придворных женщин среднего чина. В своих частностях и подробностях, как и в общем, он был одинаков в течение всего XVII ст., одинаков для кормилицы царевича, как и для кормилицы царевны. Весь он собирался по большей части покупкой из рядов как вещей, так и разных тканей для платья, которое, однако, всегда шилось в Царицыной Мастерской палате.
Обычно кормилицам покупали крест серебряный золоченый, иногда с финифтью. Более дорогим украшением были серьги, тоже серебряные золоченые с жемчугом и с каменьями. Зеркало хрустальное немецкое и гребень слоновой кости или рыбий зуб22, губка грецкая. Из одежды для покрытия головы кормилица получала ошивку (шапочку вроде повойника). Шапку женскую атласную с парчовым или шитым золотом вершком и для нее болван23. Шапка украшалась иногда кружевом полусереберным и пухом (мехом). Шляпу поярковую24 с атласной зеленой подпушкой по полям и с тафтяной подкладкой в тулье. Каптур25 и болван к нему. На сорочку пояс шелковый с такими же кистьми. Телогрею холодную и теплую на бельем или куньем меху, а для вседневного ношенья шубу на заячьем меху. Опашень, шубку столовую и более нарядное платье – летник. Ткани для этих одежд употреблялись чаще всего шелковые, также бумажные, светлых цветов, лазоревые, черленые (красный), и для опашня и шубки суконные, также цветные, светло-зеленые, багрецовые. Башмаки и сапоги сафьянные, всегда желтые и очень редко червчатые (красные). Для спанья кормилица получала тюфяк красного барана на хлопчатой бумаге с изголовьем или подушкой из гусиного пера в крашенинной наволоке.
Для поклажи вещей ей покупали ларец дубовый, окованный железом, с внутренним замком, покрытый иногда краской, например зеленой, а также коробью (сундук) с таким же замком.
«Да у того ж царевича или царевны (говорит Котошихин) бывают приставлена для досмотру мамка, боярыня честная, вдова старая, да нянька и иные прислужницы».
У царя Алексея Михайловича мамы были, одна после другой, боярыни Арина Никитична Годунова и Ульяна Степановна Собакина. У царевича Ивана Михайловича его бабка по матери-царице, боярыня Анна Константиновна Стрешнева; у царя Федора Алексеевича – княгиня Прасковья Борисовна Куракина и боярыня Анна Петровна Хитрово; у Петра Великого мамы были: боярыня Матрена Романовна Леонтьева и боярыня княгиня Ульяна Ивановна Голицына; у царевны Софьи Алексеевны – княгиня Анна Никифоровна Лобанова-Ростовская и проч. Мамы царевичей получали годового жалованья по сто рублей.
До пяти лет царевич находился на руках мамы и окружен был попечением женщин; по наступлении пятилетнего возраста с рук мамы он переходил к дядьке и вообще на руки мужчин. В дядьки, для бережения и поучения, назначали, по словам Котошихина, боярина честью великого, тихого и разумного; а к нему товарища окольничего или думного человека. Впрочем, при назначении в дядьки великая родовая честь и сан боярина не были еще первым, главнейшим условием для получения этого звания. Человек тихий и разумный, из людей близких самому государю, имел больше преимуществ в этом важном деле перед человеком чиновным и честным в родовом смысле. Дядька царевича Алексея Михайловича, Борис Иванович Морозов, был стольником, когда его избрали в дядьки царевичу, и получил сан боярина вместе с этим избранием. Помощником в воспитании царевича был пожалованный в то же время из стольников в окольничие, родственник царицы, Василий Иванович Стрешнев. Товарищ дядьки царевича Алексея Алексеевича, Федор Михайлович Ртищев, муж милостивый и просвещенный, был вовсе не родословный человек и при избрании в эту должность получил только степень окольничего. В древности дядьки назывались также кормильцами26.
В слуги, т. е. в спальники и в стольники, царевичу выбирали боярских и дворянских детей, ровесников ему по летам, однолетков, и преимущественно из родственников царицы. У царя Алексея было двадцать человек стольников, из которых Родион Стрешнев, Афанасий Матюшкин, Василий Голохвастов, Михайло и Федор Львовы-Плещеевы были ближе других и воспитывались с ним вместе. Когда эти товарищи детских игр государя достигали совершеннолетнего возраста и оставались в прежних должностях, они составляли особый служебный разряд, под именем комнатных и ближних людей., и находились почти неотлучно при особе государя. После долгой службы государь жаловал их обычно: детей больших бояр – в бояре, а иных, меньших родов,– в окольничие, которые и назывались также комнатными, или ближними, потому что пожалованы были от близости, из комнаты.
Находясь таким образом на попечении мам и дядек, царские дети с пестунами своими и с особым чином, или штатом дворовых людей, жили, по словам Котошихина, каждый в своих особых хоромах. Сначала детей помещали в особых комнатах дворца, но это было помещение временное, потому что вскоре после рождения дитяти ему строили новые отдельные покои, обычно деревянные. Вообще, как бы ни было велико царское семейство, для каждой особы строились всегда отдельные хоромы, деревянные или каменные.
Когда дети переходили в эти новые избушки, то на новоселье, по существовавшему обычаю, приносили им хлеб-соль и собольи меха27.
В этих избушках, или хоромах, дети жили весьма уединенно, совершенно скрытые от людского глаза, не видя почти никого, кроме людей, к ним приставленных. Их избушки ставились в глубине дворца, среди других внутренних отделений, даже вдали от мест, которые были открыты для служащего во дворце народа.
Вообще нужно заметить, что одна из главнейших забот в воспитании царских детей в XVII веке состояла в том, чтоб как можно тщательнее скрывать их от глаз народа. О царевнах говорить не станем: женщина высших, т. е. знатных и богатых разрядов тогдашнего общества, по понятиям наших предков, без потери доброго имени не могла являться открыто, а тем более в присутствии мужчин; она проводила жизнь более или менее уединенно, также в кругу женщин, родных или знакомых. Но в царском быту и царевичи до известного возраста жили точно так же уединенно. Котошихин говорит, что «до 15 лет и больше царевича видеть никто не может, окроме тех людей, которые к нему уставлены, и окроме бояр и ближних людей». Далее Котошихин описывает и все меры осторожности, которые наблюдались в этом случае при выездах и выходах детей на богомолье или в загородные дворцы:
«Царевичи в младых летех и царевны, большие и меньшие, всегда случится им идти к церкви, и тогда около их во все стороны несут суконные полы, что люди зрети их не могут, – так же, как и в церкви стоят, люди видети их не могут же, кроме церковников, а бывают в церкви завешаны тафтой, и в то время в церкви, кроме бояр и ближних людей, мало иные люди бывают. А как ездят молиться по монастырям, и тогда каптаны и колымаги их бывают закрыты тафтами ж». Бояре,– разумеется, исключая родственников царя и вообще ближних людей,– едва ли пользовались правом видеть царевича до его всенародного объявления. Речи, которые произносились царями при этом торжестве, вполне подтверждают, что царевич не показывался до объявления.
Обычай скрывать царевича до известных лет от глаз народа и потом торжественно пред всем народом объявлять его получил начало только в XVII ст. Смутное время, время великого шатания Русской земли, вызванное самозванством, и потом неоднократное появление самозванцев в течение XVII ст., научило правителей этой необходимой политической осторожности, главнейшая цель которой заключалась в том, чтоб уничтожить те условия, на которых самозванство непосредственно должно было утверждаться. Так, по крайней мере, толковали этот обычай и иностранцы.
Н. Ф. Некрасов. Борис Годунов рассматривает карту, по которой учится его сын
Таким образом, этот обычай и многие другие, которые замыкали тогдашний семейный быт в круг, мало кому доступный, представляют и для исследователя величайшие затруднения. Очень трудно, почти невозможно, при полном недостатке сведений, составить полную картину воспитания царских детей, проследить шаг за шагом все условия, под влиянием которых вырастал царственный ребенок. Собственные наши источники до чрезвычайности скудны, притом и сведения, почерпаемые из них, весьма отрывочны, бессвязны. Иностранцы же или вовсе не писали об этом предмете, или писали по слухам; следовательно, не всегда точно и верно. Впрочем, один из них, Рейтенфельс, говорит об этом обстоятельнее других.