Все это показывает, что служители царского Ловчего пути – охотники, псари, псовники – едва ли не все были истыми героями Медвежьего поля и считали для себя весьма обычным делом выходить по надобности и на государеву потеху. Из некоторых указаний видно, что подвиг медвежьего поля становился достоянием целого рода; таковы были псари Молчановы при царе Михаиле, упомянутые выше Петр и Осип; последний если не сын, то, вероятно, брат первого, передавшие в наследство свою силу и отвагу и своим детям, из которых при царе Алексее были известны сыновья Осипа, Матвей да Иван, 1646—1651 гг.; также Михаил, Любим, Фадей, тоже родичи, если не дети первых. Славна была и семья Озорных: отец, Богдан Озорной, потешал царя Михаила с 1621 г, а сыновья, Никифор и Яков,– царя Алексея с 1647-го, и т. п. Нередко сыновья ходили на бой заодно с отцами. Так, в 1646 г. человек боярина Б. И. Морозова Иван Брыдкин с сыном Афанаськой имались с медведем в селе Павловском 31 янв.; потом бились с медведем в январе 1648 г.
Это свидетельство указывает также, что на дворцовую потеху вызывались или призывались иной раз охотники и из других сословий или чинов. В декабре 1614 г. царя потешали трое стрельцов, в том числе Семыка Федоров; у них на потехе медведь изодрал кафтаны. В марте 1618 г. на потехе драл медведь задворного конюха Ивана Столешникова... В феврале 1632 г. на потехе медведь драл сына боярского Галиченина Федора Сытина, который получил за потеху сукно на однорядку, дороги гилянские на ферези да на кафтан и на приклады к платью деньгами 5 руб., всего на весь наряд 14 руб. Конечно, то был счастливый бой, когда оканчивался только драньем платья; но иногда, как мы и выше видели, бойцы подвергались разным увечьям, что обычно обозначалось: «медведь его ел». Так, в январе 1619 г. дикий медведь «ел» конного псаря Петрушку, прозвище Горностай. В январе же 1626 г. был изувечен охотник Алексей Титов – на дворце дикий медведь «ел его за голову и зубы выломал». В декабре 1636 г. в селе Рубцове медведь-гонец изломал псовника Василия Усова и платье на нем ободрал.
Из этого перечня медвежьих боев видим, что их героями нередко бывали жильцы, т. е. люди среднего дворянства, не говоря уже о детях боярских, подключниках и других придворных чиновниках, принадлежавших к дворянству мелкой сошки.
Была еще потеха львиная. Львы были привезены в Москву еще при царе Федоре Ивановиче. Быть может, с того времени устроен и особый львиный двор, находившийся у Китайгородской стены. Можно догадываться, что так называемая Яма (долговая тюрьма) есть именно старое помещение львов или старинный Львиный двор. При царе Михаиле в 1619 г. (8 февраля) какой-то рязанец Гришка Иванов вышел к государю «со зверем львом из Кызылбаш», т. е. из Персии; он ли сам его привез или только сопутствовал привезенному оттуда льву, неизвестно. Одно смотренье на такого редкого зверя уже доставляло немалую потеху для государя и его семейства, как и для всего общества Москвы. Но лев участвовал иногда и в обычной медвежьей потехе.
При царе Михаиле в Москве появилась и другая редкая потеха – приведены были слоны. В 1625 г. ,12 июня, в селе Рубцове-Покровском тешили государя на слонах слоновщики Чан Ивраимов и Фотуд Мамутов. В 1626 г., 31 октября, вероятно, тот же слоновщик «арап Тчан» и в том же селе опять тешил государя слоном.
С Севера нередко самоеды пригоняли в Москву оленей, которые также потешали царское семейство. В 1617 г. олени были пригнаны из Кольского острога; в 1643 г. 16 декабря, с живыми оленями приезжал мезенский самоедин Вак Пургин. Можно полагать, что пригон оленей был чем-то вроде обычной дани или обычных даров государю от самоедского населения. В 1666 г. самоеды, которые были присланы с Кевроли и с Мезени с государевыми оленями, Тренка Иншин, Былка Марчиков, Ядовк Соболков, Обленисков Подекирпов, Якунка Облесов, на Сырной неделе по указу Великого государя ездили на оленях на дворце.
Упомянем о некоторых особенных зрелищах, какие изредка служили также увеселением для государева семейства. В 1633 г., июля 18-го, поручик Анц Зандерсон и золотого дела мастер Яков Гаст тешили государя во дворце поединком на длинных пиках и шпагах, за что были хорошо награждены: первый, вероятно, победитель, получил 10 аршин камки и сорок соболей, второй – сорок соболей.
В 1634 г., осенью (23 ноября), стрелец Петрушка Иванегородец тешил государя в селе Рубцово: носил на зубах бревно. В 1645 г., 28 марта, царицын сенной сторож Микулка Остафьев тешил государя и царевича: бился с дураком Исаем, за что по приказу царевича (Алексея Михайловича) ему выдано 4 аршина сукна в 2 рубля.
Наконец, при царе Алексее во дворце появились зрелища театральные. Изгоняя отовсюду скоморохов и скоморошество, это наше родное или на своей родной почве выращенное произведение народной веселости, наша старина, против всякого чаяния со стороны древних Домостроев, совсем неожиданно попала на комедийное действо, по-царски устроенное, притом по происхождению немецкое, которому, следовательно, было как-то позволительнее явиться перед глазами старого благочестия. Немцы брали свои представления из Библии. Для русских убеждений это было развратом, и потому на Русской земле могло являться только в иноземном образе, который служил оправданием всякому явлению, выходящему из круга домостроевских понятий, или из уровня известной низменности и тесноты старинных представлений вообще о свободных и независимых положениях жизни. Вот почему мы должны были принять комедию, как называлось тогда вообще драматическое представление, из рук немцев. Таким же путем мы должны были принять у немцев и живопись.
В середине XVII ст. во дворце, как и во всем высшем обществе Москвы, хорошо было известно, что такое комедия и как весело потешаются ею в далеких землях Европы и даже в близкой Польше. В 1635 г. московские послы были на такой потехе у польского короля, а потеха была на тему «как приходил к Иерусалиму ассирийского царя воевода Алаферн, и как Юдифь спасла Иерусалим»84. В другой раз, в 1637 г., наши послы отказались было идти в такую комедию, потому что был там папский легат, а они с ним вместе, в равенстве, сидеть не хотели. Послы, возвращаясь в Москву, конечно, в подробностях рассказывали и объясняли, в чем состояли эти комедийные действа. При царе Алексее одни рассказы дворянина Лихачева и его товарищей о своем Флорентинском посольстве 1660 г. должны были приводить в несказанное изумление и удивление всех, кому только удавалось их послушать; а первым из таких любопытных был сам царь Алексей, впечатлительный и пытливый, который нисколько не был чужд интересам европейского быта. Ребенком, он сам уже хаживал в немецком платье и к немцам, полезным для отечества, всегда был милостив и щедр.
Во Флоренции посланник Лихачев пробыл больше месяца; видел там европейскую жизнь лицом к лицу, со всякими ее диковинами и дивами, видел великолепные палаты, роскошные сады, фонтаны; смотрел там все; по потешным дворам и по палатам ездил 8 дней, в садах пробыл целую неделю; да и вообще сознавался, что «иного описать не уметь, потому, кто чего не видал, тому и в ум не придет». Вообще, провел там время совершенно по-европейски и очень весело: был на публичном рыцарском игрище в мяч, был даже на балу у Флоренского князя, где было собрано больших думных людей с женами с 400 человек, и ночь всю танцевали, сам князь и сын и братья и княгиня. В довершение многочисленных удовольствий, какие почти каждый день должен был испытывать наш посланник, его три раза приглашали в театр, в комедию.
А. М. Васнецов. Медведчики. 1911 г.
Об одной комедии он оставил небольшую записку, в которой говорит: «Объявилися палаты, и быв палата и вниз уйдет; и того было шесть перемен. Да в тех же палатах объявилося море, колеблемо волнами, а в море – рыбы, а на рыбах люди ездят; а вверху палаты – небо, а на облаках сидят люди; и почали облака и с людьми на низ опущаться. Да спущалося с неба же на облаке сед человек в карете; да против его, в другой карете,– прекрасная девица; а аргамачки (кони) под каретами, как быть живы, ногами подрягивают. А князь сказал, что одно солнце, а другое месяц. А в иной перемене, в палате, объявилося поле, полно костей человеческих; и враны прилетели и почали клевать кости. Да море же объявилося в палате, а на море – корабли небольшие, и люди в них плавают. А в иной перемене объявилось человек с 50 в латах, и почали саблями и шпагами рубитися, и из пищалей стреляти, и человека с три как будто и убили. И многие предивные молодцы и девицы выходят из-за занавеса в золоте и танцуют. И многие диковинки делали. Да вышед малый, почал прошать есть, и много ему хлебов пшеничных опресночных давали, а накормить его не могли».
Известно, что вскоре, по возвращении в Москву Лихачева, в шестидесятых же годах XVII ст., царь принялся устраивать в своих загородных дачах роскошные дворцы (в Коломенском) и роскошные сады (в Измайлове) со всякими европейскими затеями. Не могла остаться совсем покинутой и мысль о театре. Конечно, для исполнения такой мысли требовалось прежде всего живое сочувствие со стороны семьи, именно от самой царицы; но, кажется, первая супруга царя, Марья Ильинична, не совсем благоволила к подобным иноземным затеям. Другое дело – дворцы и сады: как бы они ни были роскошны и великолепны, о них никакого запрещения в старом Домострое не было. Напротив, там очень хвалилась заботливость о хорошем хозяйстве. Но театральное зрелище, по понятиям старины, все-таки было делом соблазнительным и погибельным. И надо было, чтобы мысль о нем совершила должный оборот, прожила в умах известное время, когда все в ней дикое сделалось бы только диковинным. Такое время настало вместе со вторым браком государя на Нарышкиной. Рассказывают, что молодая царица была очень веселого нрава и весьма охотно предавалась разным увеселениям, а потому царь, страстно ее любивший, старался доставлять ей всевозможные удовольствия. Матвеев, ее воспитатель, остался руководителем и ее увеселений. Театр был открыт, и на нем поставлена пьеса, объяснявшая в лицах даже соответственное новой царице положение, т. е. пьеса с намеками на современные события царского дворца. Первые представления так называемых комедий явились у нас в 1672 г., через год после государева брака с Нарышкиной.