Даже так называемое общинное начало жило в тех же формах отчинного старшинства. В древнее время между городами считалось старшинство, следовательно, не только отдельные лица, но и целые общины во взаимных отношениях вращались все-таки около общего для всей жизни центра, около старшинства, тоже как бы родового, потому что новые города или пригороды могли и в действительности вести свое начало от старых городов, были колониями. На вечах право решительного голоса принадлежало старейшим.
Таким образом, и древний пир не носит в себе ни малейших признаков общинного начала, как бы следовало, однако ж, ожидать при известном участии этого начала в жизни. Общежитие формируется не по общинному началу, а по родовому, и пир, как выражение общественности, представляет по формам взаимных отношений как бы собравшееся родство, а не общество, в том смысле, какой этому слову придают теперь. Как в семье или роде, по последовательному распределению крови от старшего, в строгом смысле, не может быть двух лиц, равных между собой, так и на пиру нет равных членов: здесь относительно все или старшие, или младшие; а если б и явились такие равные, вследствие ли запутанного сплетения родственных нитей или понятий об отческой чести, то равенство их тотчас же было нарушаемо сидением на местах. Места на лавке были не равны: начиная от большего, они постепенно понижались. Одного места двое занять не могли, следовательно, кто-нибудь должен был сесть ниже. Хотя старина и чувствовала нелепость таких отношений, замечая, что «бывает-де в пирах и в беседах, что глупые люди, хотя и впереди сидят, но и тут их обносят, а разумного и в углу видят и находят», и благодушно утишая таким образом затерянную среди этих мест человеческую личность, тем не менее это ниже, этот счет отческого старшинства принимался все-таки за главнейшее основание взаимных отношений.
Яркими красками рисуются эти отчинные счеты в разрядных записках и особенно в сочинении Котошихина: «Как у царя бывает стол на властей (духовных) и на бояр и бояре учнут садиться за стол, по чину своему боярин под боярином, окольничий под окольничим и под боярами, думный человек под думным человеком и под окольничими и под боярами, а иные из них, ведая, с кем по породе своей ровность, под теми же людьми садитися за столом не учнут, поедут по домам, или у царя того дни отпрашиваются куды к кому в гости; и таких царь отпущает. А буде царь уведает, что они у него учнут проситься в гости на обманство, не хотя под которым человеком сидеть, или не прошався у царя поедет к себе домов: и таким велит быть и за столом сидеть, под кем доведется. И они садитись не учнут, а учнуть бити челом, что ему ниже того боярина, или окольничего, или думного человека сидети не мочно, потому что он родом с ним ровен, или и честнее, и на службе и за столом преж того род их с тем родом, под которым велят сидеть, не бывал: и такого царь велит посадити сильно; и он посадити себя не дает, и того боярина бесчестит и лает. А как его посадят сильно и он под ним не сидит и выбивается из-за стола вон и его не пущают и разговаривают, чтоб он царя не приводил на гнев и был послушен; и он кричит: хотя-де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть и спустится под стол; и царь укажет его вывести вон и послать в тюрьму или до указу к себе на очи пущати не велит. А после того, за то ослушание, отнимается у них честь, боярство или окольничество и думное дворянство, и потом те люди старой своей службы дослуживаются вновь. А кому за такие вины бывают наказания, сажают в тюрьму, и отсылают головой, и бьют батоги и кнутом: и то записывают в книги, именно, впредь для ведомости и спору».
Так было в официальном быту, за столом царским, где место имело в некотором смысле служебное значение; но ту же силу отчинных счетов замечаем и в частном быту, где место представляло только выражение почета, обхождения. Родовая честь, отчинное старшинство зорко и щекотливо преследовали всякое, даже малейшее нарушение созданного ею порядка и отношений, и место не по отчине служило величайшим оскорблением, позором и бесчестьем. Домострой называет безумным того домохозяина, государя дома, который, нанося гостям оскорбление невежественными, грубыми поступками, между прочим, и местом обесчестит: «Тот стол или пир бесам на утеху, а Богу на гнев, а людям на позор и на гнев и на вражду, а [о]бесчестным (обесчещенным) срам и на оскорбление». Так сильно было начало отчинного старшинства, которым управлялись общежитейские отношения, которым исполнена была мысль людей во всех столкновениях между собой. Могла ли развиться или даже существовать общественность при условиях жизни, которые в членах людского союза не допускали ни малейшего равенства человеческих прав, где вместо общества существовала только нумерация отчеств, где не было лиц, а были только цифры, номера отчеств, где сам по себе никто не имел значения и определялся только системой отчинного старшинства, хлопоча и заботясь не о личных правах, а о правах своего отчества, где, словом, никто не выходил еще из-под родительской опеки и, относительно других, всегда и везде мог состоять на правах недоросля, малолетного?
Старший, на пиру или в другом собрании, мог тотчас же сделаться младшим, как скоро являлся кто-нибудь еще старее. Вот почему жизненные практические правила того времени советовали «не садиться на место большее», а садиться на последнем месте, потому что, севши на большое место, и, когда явится кто честнее, необходимо было поседать ниже и принимать, таким образом, на свою голову сором – срам; а севши на последнем месте, всегда можно было, по предложению хозяина, занять высшее место, и тогда будет слава пред всеми сидящими. Вот почему и богатыри, герои нашей древности, садились большей частью по конец стола, да по конец скамьи, или на полатный брус, и затем, по подвигам, делались главными действующими лицами на пиру.
Вещи, конечно, малые: лавка и стул, а между тем и они, как и вообще всякая мелочь отжившего быта, могут дать свидетельство о старой жизни: над ними тоже носится смысл этой жизни. Известно, что стулья (древний стол, столец), кресла и т. п. не были в большом употреблении у наших предков. Меблировка избы с лавками делала их совершенно излишними и ненужными. Но естественно, что по той же самой причине стул, кресло могли получить почетное значение; они могли ставиться лицу, которое своей общественной высотой резко выделялось из толпы; они действительно и были исключительными седалищами для самых старейших лиц, именно для великого князя или, впоследствии, государя и для патриарха. Кресло в комнате представляло нечто отдельное, независимое, самостоятельное по отношению к лавкам, и потому в царском быту, на собраниях его почти всегда ставили или для самого государя, или только для патриарха. Лавка же, напротив, указывала на неразрывную связь мест, сомкнутость, зависимость друг от друга: сесть на лавке значило войти в тесные отношения с сидящим; занимая первое или последнее место, человек не выделялся из этого круга, а все-таки был первым или последним из сидящих, а не самостоятельным лицом, не состоящим в зависимости от того или другого счета. Как первый без последнего немыслим, так и последний немыслим без первого: их тесно связывают их же номера. Так тесно связаны были между собой и сидевшие на лавках старинные наши отчинники. Они в известных случаях были сомкнуты как род, даже внешним образом, при помощи лавки. Когда из этой сомкнутой среды стала выделяться самостоятельность лица, независимость его ни от каких счетов, то прежде всего следовало оставить лавку и пересесть на стул, т. е. решительно отделиться от упомянутой среды, потому что на лавке невозможно было выработать своей самостоятельности; на ней все еще царили понятия старшинства семейного, родового – как угодно, но все-таки родственного старшинства, почитавшего каждое лицо недорослем в отношении к восходящему порядку. В эпоху преобразования, когда была признана самостоятельность человеческой личности, лавка действительно была оставлена и русское общество пересело на стулья – подвижные, независимые друг от друга места.
Обозрение обрядов царского стола, царского пира, мы начнем со столов посольских, потому что царское гостеприимство и хлебосольство являлось здесь, за посольским столом, в полной мере, со всеми подробностями старинных обыкновений и придворного этикета. Это не был простой, обыкновенный праздничный стол, к которому приглашались подданные и за которым государь был собственно не с гостьми, а среди верных своих слуг, принимавших царское угощение, как почесть, как обыкновенную награду и благоволение, соответственно их родовому старшинству или личным заслугам. За посольским столом особа государя принимает значение доброго домовитого хозяина, который встречает и угощает дорогого заезжего гостя.
А. П. Рябушкин Пир царя Алексея Михайловича с ближними боярами в отъезжем поле. 1897 г.
Обряды и разные обычаи, которые при Московском дворе сопровождали прием гостя, шли от глубокой старины.
Давая стол великому послу или высокой особе царского достоинства и духовного сана, государь предварительно делал гостю церемониальный прием. Гость прежде стола должен был видеть пресветлые очи государя92. В назначенный день за гостем посылали царский экипаж, великолепно убранный, карету или сани, смотря по времени года. Объявить царское приглашение ездил окольничий с посольским приставом. Поезд окольничего и царского экипажа за гостем был так же церемониален, как и всякий шаг в подобных случаях. Еще с раннего утра от двора, где стоял гость, и до Красного крыльца во дворце по обе стороны дороги стоял уже строй стрельцов «с ружьем, с знамены и с барабаны» в служилом цветном платье. При этом и сами улицы, по которым назначалось шествие, очищались и прибирались. Навстречу высокому гостю выезжали выборный сотни, или роты, из стольников, стряпчих, дворян, жильцов, дьяков и других чиновников, а также сотни низших придворных служителей и солдатские полки, хорошо вооруженные и одетые в цветное платье. Каждая сотня и каждый полк отличались особым цветом кафтанов. Сам поезд гостя сопровождали чиновники, посланные звать его к столу. Пристав ехал иногда в одном экипаже с гостем; другие ехали по сторонам и позади, за экипажем. Поезд открывал стрелецкий полковник. Кроме того, около поезда шли дворовые люди конюшенного чина в атласных червчатых и лазоревых кафтанах с протазанами (род алебарды) в руках.