Следующие полчаса мопс послушно воплощал в жизнь задумки постановщика. Садился, вставал, лежал, ходил. Количество сыра уменьшалось, когда содержимое тарелки ополовинилось, я осторожно предупредила Борю:
– Ты бы поосторожней с сыром-то!
– Почему, – отмахнулся режиссер, – не мешай!
– Хучу нельзя столько жирного, сыр – тяжелая еда для собачьего желудка.
– Ерунда, – ответил Боря, – смотри, как ему нравится!
Я вздохнула и легла на диван, дожидаясь эффекта. Он не замедлил случиться буквально через секунду. Обожравшийся мопс икнул и лег на ковер.
– Эй, Хуч, – недовольно заметил режиссер, – ну, еще пару раз от окна до двери, и все!
Но мопсику явно было не по себе. У Хучика внутри организма нет стоп-сигнала. При виде вкусной еды наш мальчишечка теряет контроль над собой и начинает сметать все, что предлагают. Впрочем, желудок у Мопса умнее головы, и, когда он наполняется под завязку, происходит процесс освобождения органа.
– Хучик, вперед, – присел на корточки возле собачки режиссер, – на, видишь, сыр!
– Не давай ему больше, – прошелестела я, – не надо!
– Почему?
– Не надо!
– Глупости, – вскипел Борис и поднес к носу мопса очередной ломтик, – ну, Хучик, действуй!
Мопс осоловело глянул на качающийся перед мордой сыр, икнул, и все съеденное ранее оказалось на ботинках Бори.
– Это что такое! – взвизгнул постановщик.
– Пережеванный Хучем «Эдам», – мирно сообщила я, – говорила же, не давай ему больше!
– Ладно, – бормотал Боря, глядя, как Ирка убирала безобразие, – начнем сначала!
Я вспомнила, как плохо мне было после того, как я слопала немереное количество геркулесовой каши, и решительно заявила:
– Все, с бедного Хуча хватит, он уже переполнился искусством.
– Все, так все, – неожиданно покладисто согласился режиссер. – Теперь займемся кошкой, вон той! – и он ткнул пальцем в трехцветную Клеопатру.
Сначала выстроили мизансцену. В кресло посадили меня и велели гладить Клепу. Я старательно выполняла все требования, но Борису постоянно что-то не нравилось. То не так улыбаюсь, то слишком размахиваю руками, то голова повернута не в ту сторону… Клеопатра вначале сидела тихо, но потом ее тело напряглось, а из груди стало вырываться нервное урчание.
– Боже мой, – в очередной раз возмутился режиссер, – ну неужели так трудно! Элементарщину прошу, дай сюда киску.
Он вырвал из моих рук Клеопатру.
– Не надо, – сказала я, – не трогай кошку!
Борис вздернул бровь:
– Почему?
– Она нервничает.
– Ой, не могу, – засмеялся постановщик, – ну и пусть! И потом, ты ошибаешься, киска урчит.
Очевидно, у Бориса никогда не было кошек, потому что все, кто держит дома это существо, знают: киски издают урчание не только в момент удовольствия. Очень часто подобный звук вырывается из них на пике нервного напряжения.
– Давай, – сердито заявил Боря, – смотри, как надо!
Он плюхнулся в кресло. Кошка попыталась удрать, но режиссер с силой прижал ее к себе.
– Ну уж нет, лежи!
Клепа забила хвостом.
– Отпусти ее, – дружески посоветовала я, – она злится!
– Вовсе нет, хвостом виляет!
Я вздохнула, Борис ошибается, это собака вертит нижней частью позвоночника от радости и дружелюбия, кошка же начинает дергать хвостом от раздражения, и сейчас Боре мало не покажется.
– Вот так, – торжествующе объявил режиссер, – голову налево, лапки направо, хвост вверх и аккуратно… Ой, что такое?
Я попыталась скрыть усмешку. Наша Клеопатра – необыкновенная киска. Она появилась в доме раньше всех животных. Еще не было в помине Черри, Банди, Снапа, Хуча и Жюли. Не взяли мы еще и Фифину, а, если сказать честно, не собирались вообще никого брать. Но однажды, холодным декабрьским вечером, я, тогда еще нищая преподавательница французского языка, брела домой после очередного рабочего дня. Вернее, где-то около десяти вечера я вышла из квартиры одного из своих учеников и наткнулась на крошечного котенка, лежащего на ступеньках. Несчастное существо громко плакало, оно замерзло и хотело есть. Думая, что кошечка невесть как выползла из соседней с моим учеником квартиры, я позвонила в дверь. Высунулась тетка, за ней выплыл запах жирных щей, сваренных на свинине, просто удар по организму, а не супчик.
– Надо-то чего? – спокойно поинтересовалась она. – Или ищешь кого?
Шел 1987 год, и москвичи еще не успели стать тотально подозрительными.
– Ваша кошечка?
Баба покачала головой и ткнула пальцем в потолок.
– У Райки квартиру жильцы снимали, с дитем. А сегодня уехали, видать, надоел им котенок, вот и кинули.
– Что же делать? – растерянно спросила я.
– А ничего, – мотнула «химической» головой баба, – на помойку снесть!
– Там мороз, замерзнет.
– Ну и хрен с ним, – ответила, зевая, тетка, – кому он нужен!
– Может, себе оставите, смотрите, какой хорошенький, – пробормотала я.
Бабища замахала руками.
– Да ты че? Ремонт только сделали! Обои обдерет, зассыт все…
– Умрет ведь…
– Себе забирай, коли такая жалостливая, – буркнула баба и захлопнула дверь.
Я в недоумении поглядела на несчастное существо. Теперь оно уже не плакало, а икало, худенькое тельце мерно вздрагивало, тоненькие лапки безвольно лежали на грязной плитке.
Я решительно подхватила котенка, потом сдернула с головы вязаную шапочку и сунула туда найденыша. Ремонта у нас нет и не предвидится, а полы покрыты линолеумом. Даже если котенок и будет делать лужи, то невелика беда.
До метро я неслась бегом, непокрытая голова мигом замерзла. У самого входа в подземку меня неожиданно поймала цыганка.
– Эй, красавица, подскажи, где тут хлеба купить?
Я знаю, что уличные гадалки начинают разговор с самой невинной фразы, и хотела молча прошмыгнуть внутрь, но черноволосая девушка ухватила меня за рукав.
– Эй, тебе говорю, Даша.
Удивленная, я притормозила.
– Откуда знаешь мое имя?
– Чего его знать, – усмехнулась девчонка, – на лбу написано. Счастливая ты, хочешь погадаю?
– Я бы не прочь, да денег нет, уж извини, поищи другого клиента.
– Просто так наворожу.
Я удивилась еще больше.
– Почему?
– День у тебя такой.
– Какой?
– Судьбоносный, – спокойно сказала цыганка, – вот вижу богатство, дом большой, кирпичный, ты в золоте, дети около, полна коробочка, и внуки будут, мальчонка да девочка… Нищета уйдет, всю жизнь, а жить тебе до 104 лет, счастье с тобой останется. Знаешь почему?
– Нет, – ошарашенно ответила я, прижимая к себе шапочку с молчащим котенком.
– Ты свою судьбу сегодня на лестнице подобрала, – ответила смуглянка и быстрым шагом ушла, не взяв у меня ни копейки.
Хотите верьте, хотите нет, но все вышло именно так, как она говорила. Через год после появления в нашем доме кошечки, названной Клеопатрой, Наташка вышла замуж за француза.
Клепа оказалась необыкновенным созданием, тихим, ласковым, интеллигентным. Наслушавшись рассказов разных людей о кошачьей вредности, я ожидала от нее проявления вздорного характера. Но нет, она не царапалась, не орала по ночам, не прыгала в форточку и не таскала со стола мясо. Клепочка быстро выучилась ходить в туалет, причем начала пользоваться унитазом, а не лоточком, где лежала старая газетка. О наполнителях для сортира Москва в те годы не слыхивала. В отличие от многих кошачьих, она была всеядной и с одинаковым удовольствием ела мясо, рыбу, творог и кашу. Спать стала со мной в кровати, я, наверное, патологически не брезглива, а потом Клеопатра превратилась в члена семьи. Именно она воспитывала всех остальных наших животных, причем делала это серьезно. Бандюше не раз доставалось от нее за неподобающее поведение, поэтому наш клыкастый питбуль до обморока боится всех кошек. Единственная, кто ни разу не получал от нее оплеуху, это Жюли. Йоркширская терьериха прибыла к нам в дом вместе со своей хозяйкой, няней Серафимой Ивановной, нанятой для близнецов. Жюли едва исполнилось несколько месяцев, она сейчас-то не превышает по размеру карманное издание детектива, а в то время и вовсе была крошкой. Клеопатра, воспитавшая в своей жизни безумное количество котят, очевидно, приняла Жюли за новую, невесть откуда взявшуюся дочку и принялась пестовать собачку. Она вылизывала Жюли, таскала, пока могла, за загривок по всему дому, грела по ночам и шипела на Снапа, пытавшегося поиграть с йоркширихой… Жюли выросла, но приемной матери не забыла. Собачку и Клепу связывает нежная дружба, их часто можно видеть на диване, спящих бок о бок. А кошка – это не человек. Она никогда не устроится на ночлег возле того, кто вызывает отрицательные эмоции.
Но и на солнце случаются пятна. Клепа не любит, когда ее заставляют делать что-то вопреки кошачьей воле. Впрочем, мы никогда не принуждаем ее, потому как знаем: Клеопатра способна отомстить мучителю. Нет, она не станет дергаться, царапаться и выть! Это выше ее достоинства. Клепочка попросту описает человека, дергающего ее за хвост.
– Это что? – повторил Борис, недоуменно разглядывая мокрые брюки. – Что?
– Говорила же, – хихикнула я, – не трогай кошку – и вот результат!
– Ну, пакость! – завопил режиссер и швырнул Клепу в кресло. – Ну и воняет, жуть!
Кошка, упав на подушку, коротко мяукнула. В ту же секунду, поняв, что мамочку обидели, Жюли кинулась на Бориса и, недолго думая, вонзила мелкие, но острые и крепкие зубы в щиколотку мужика.
– Ой, ой, ой, – завопил тот, тряся ногой, – пошла прочь, идиотка!
Но Жюли не отпускала добычу и злобно рычала, если бы она могла, то растерзала бы обидчика. Клепа преспокойно вылизывалась в кресле, но терьериха хотела отомстить по полной программе.
– Уйди! – заорал Боря и отшвырнул Жюли.
Та взвизгнула. Теперь возмутился всегда спокойный, даже апатичный Хуч. Жюли, его любимая женушка, рыдает от боли! Издав боевой клич, мопс кинулся на Борю и ткнулся тому в ноги. Режиссер, не ожидавший нападения, заорал.
– Сумасшедший дом!