Какой изъ рыцарей былъ принятъ
Красавицами, такъ какъ я?
Тутъ дамы Донъ-Кихоту
служатъ И берегутъ его коня.
— Россинантъ имя этого коня, продолжалъ онъ, а Донъ-Кихотъ Ламанчскій — вашего покорнѣйшаго слуги, поклявшагося никому не открываться, пока не совершитъ онъ какого-нибудь великаго дѣла. Необходимость прировнять пѣсню о Ланцеротѣ къ моему теперешнему положенію заставила меня сказать мое имя прежде, чѣмъ я желалъ; но прійдетъ, можетъ быть, время, когда рыцарь услышитъ, граціозныя сеньоры, ваши повелѣнія и сочтетъ себя счастливымъ служить вамъ мужествомъ своей руки». Не привыкши слушать ничего подобнаго, дамы наши съ возрастающимъ удивленіемъ глядѣли за Донъ-Кихота и не знали что отвѣчать ему, пока одна изъ нихъ не надоумилась спросить его: не хочетъ-ли онъ закусить? «Очень хочу», отвѣчалъ рыцарь: «и что бы мнѣ не подали теперь, все будетъ какъ нельзя болѣе кстати». Къ несчастью, дѣло было въ пятницу, и во всемъ домѣ не оказалось ничего, кромѣ остатковъ рыбы, называемой форелькой, и только именемъ сходной съ форелью. Донъ-Кихота просили удовольствоваться этимъ скромнымъ блюдомъ, такъ какъ ничего другаго нельзя было достать. «Все равно», отвѣчалъ Донъ-Кихотъ: «нѣсколько маленькихъ форелекъ замѣнятъ одну большую, какъ одна большая монета замѣняетъ нѣсколько малыхъ. Къ тому-же ягненокъ вкуснѣе барана и теленокъ быка, поэтому и форельки можетъ быть вкуснѣе форели. Подавайте только скорѣе, потому что выдерживать тяжесть моего вооруженія можно не иначе, какъ подкрѣпляя желудокъ». Желая доставить рыцарю возможность закусывать на чистомъ воздухѣ, ему накрыли столъ на крыльцѣ и угостили рыбою, дурно посоленною и еще хуже отваренною, съ кускомъ хлѣба, чернымъ какъ оружіе Донъ-Кихота, на котораго нельзя было смотрѣть безъ смѣха, когда онъ принялся обѣдать съ шлемомъ на головѣ, съ забраломъ и набородникомъ спереди. И такъ какъ онъ съ величайшимъ трудомъ подносилъ ко рту куски несчастной рыбы, поэтому одна изъ знакомыхъ намъ дамъ взялась кормить его. Когда же рыцарю захотѣлось напиться, то тутъ представились такія препятствія удовлетворить его желаніе, что они оказались бы неодолимыми, еслибъ хозяинъ не догадался вложить ему въ ротъ длинную, тростниковую трубку, просверленную насквозь, и чрезъ нее влить ему въ ротъ нѣсколько капель вина. Все это Донъ-Кихотъ выносилъ съ невозмутимымъ терпѣніемъ, готовый подвергнуться всевозможнымъ испытаніямъ, лишь бы только не разрѣзывать лентъ своего шлема. Въ это время какой-то пастухъ свиснулъ пять или шесть разъ, и это окончательно убѣдило Донъ-Кихота, что онъ находится въ знаменитомъ замкѣ, въ которомъ услаждаютъ музыкой его послѣобѣденный отдыхъ; и тутъ треска показалась ему форелью, черный хлѣбъ — бѣлымъ, прислуживавшія ему женщины — высокими дамами, а хозяинъ — управляющимъ замкомъ; и невыразимо былъ онъ восхищенъ принятымъ имъ намѣреніемъ сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ и блестящимъ результатомъ его перваго выѣзда. Однако мысль о томъ, что онъ не посвященъ еще въ рыцари, не переставала тревожить его, такъ какъ въ настоящемъ своемъ положеніи онъ не смѣлъ законно пускаться ни въ какое приключеніе.
Глава III
Движимый желаніемъ видѣть себя какъ можно скорѣе посвященнымъ рыцаремъ, Донъ-Кихотъ кидаетъ свою закуску, зоветъ хозяина, уводитъ его въ конюшню и тамъ, затворивъ дверь, падаетъ предъ нимъ на колѣни, говоря ему: «не встану, до тѣхъ поръ не встану, благородный рыцарь, пока не получу отъ васъ согласія на мою просьбу, исполненіе которой озаритъ славою не только васъ, но, быть можетъ, всю вселенную». Хозяинъ, видя Донъ-Кихота у ногъ своихъ, слыша его странныя слова, убѣждалъ его подняться съ колѣнъ, но тщетны были всѣ увѣщанія хозяина, пока онъ не пообѣщалъ нашему герою исполнить его просьбу.
— Я этого ожидалъ отъ вашего великодушія, сказалъ Донъ-Кихотъ. Просьба, съ которою я намѣренъ обратиться въ вамъ, и которую вы такъ обязательно обѣщались исполнить, состоитъ въ томъ, чтобы завтра, на разсвѣтѣ, посвятить меня въ рыцари; но передъ тѣмъ, какъ удостоиться этого высокаго званія, такъ пламенно мною ожидаемаго, позвольте мнѣ провести ночь въ часовнѣ вашего замка, на стражѣ оружія, послѣ чего мнѣ дозволено будетъ, согласно уставамъ рыцарства, искать приключеній по цѣлому міру, карая виновныхъ, защищая угнетенныхъ и вообще исполняя все, въ чему обязываетъ принимаемое мною званіе.
Хозяинъ, человѣкъ себѣ на умѣ, заподозривши уже прежде своего гостя въ помѣшательствѣ, при послѣднихъ словахъ его убѣдился въ этомъ окончательно и, желая вдоволь посмѣяться, обѣщалъ исполнить его просьбу. Сказавъ Донъ-Кихоту, что принятое имъ намѣреніе свидѣтельствуетъ о высокомъ умѣ его и совершенно соотвѣтствуетъ такому высокому дворянину, какимъ, по словамъ хозяина, казался Донъ-Кихотъ по виду и по своимъ изысканнымъ манерамъ, хозяинъ добавилъ, что въ молодые лѣта онъ самъ велъ жизнь странствующаго рыцаря, посѣтивъ въ поискахъ приключеній предмѣстья Малаги и Севильи, рынки Сеговіи, острова Ріаронскіе, оливковые сады Валенсіи, окрестности Гренады, морскіе берега Сан-Лукара и всевозможныя харчевни Толедо [3], испытывая во всѣхъ этихъ мѣстахъ легкость ногъ и искуство рукъ своихъ, и всюду оставляя слѣды своего пребыванія, обольщая молодыхъ дѣвушекъ, совращая съ пути истины вдовъ, грабя сиротъ и сдѣлавшись извѣстнымъ чуть не во всѣхъ испанскихъ судахъ, я, говорилъ хозяинъ, пришелъ укрыться теперь въ этомъ замкѣ, и живя своими и чужими деньгами, радушно принимаю въ немъ всѣхъ странствующихъ рыцарей, единственно изъ высокаго уваженія, питаемаго мною въ этому благородному сословію и въ надеждѣ, что они подѣлятся со мной кошелькомъ своимъ въ награду за мой радушный пріемъ. Онъ сказалъ, наконецъ, что у него нѣтъ часовни, въ которой бы Донъ-Кихотъ могъ провести ночь на стражѣ оружія, увѣривъ его, будто, желая выстроить новую, онъ сломалъ прежде бывшую часовню, но въ утѣшеніе ему добавилъ, что законы рыцарства дозволяютъ, въ крайнемъ случаѣ, проводить ночь на стражѣ оружія гдѣ бы то ни было, и предлагалъ для этой цѣли дворъ своего замка, на которомъ опъ надѣялся, при помощи Божіей, на разсвѣтѣ слѣдующаго дня исполнить надъ Донъ-Кихотомъ обрядъ посвященія, такъ, чтобы чрезъ нѣсколько часовъ онъ могъ считать себя вполнѣ посвященнымъ рыцаремъ. Хозяинъ кончилъ рѣчь свою вопросомъ, естьли у Донъ-Кихота деньги?
— Ни одного мараведиса, и правду сказать, я нигдѣ не читалъ, чтобы странствующіе рыцари возили съ собою деньги, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ.
— Вы странно заблуждаетесь, возразилъ хозяинъ; если историки умалчиваютъ объ этомъ, то потому, что не говорить же имъ о такихъ обыкновенныхъ вещахъ, какъ деньги и чистое бѣлье. Знайте, что всѣ странствующіе рыцари, о которыхъ пишутъ въ книгахъ, запасались всегда туго набитымъ кошелькомъ и коробочкою мази для ранъ, такъ какъ въ безпрерывныхъ своихъ странствованіяхъ и битвахъ они не могли постоянно находить среди долинъ и пустынь людей для перевязки ихъ ранъ, если только покровительствующій рыцарю волшебникъ не приводилъ къ нему на облавѣ даму или карла съ флакономъ чудесной воды, двѣ капли которой исцѣляли страждущаго. Но какъ за волшебниковъ не всегда можно разсчитывать, поэтому всѣ странствующіе рыцари заботились о томъ, чтобы оруженосцы ихъ снабжены были деньгами, корпіей и мазью; въ тѣхъ же рѣдкихъ случаяхъ, когда они обходились безъ оруженосцевъ, то возили все это въ маленькой сумкѣ, привязываемой къ задней части сѣдла, тамъ чтобы она не была видна. Во всѣхъ другихъ случаяхъ обычай возить сумки былъ мало употребителенъ у нихъ. Вотъ почему, добавилъ хозяинъ, я вамъ совѣтую и даже могу приказать, какъ крестнику моему по оружію, никогда не пускаться въ дорогу безъ денегъ, и будьте увѣрены, вы не разъ поблагодарите себя за эту предусмотрительность.
Донъ-Кихотъ обѣщалъ слѣдовать во всемъ совѣтамъ хозяина, и за тѣмъ рѣшился безотлагательно, на заднемъ дворѣ корчмы, стать на стражѣ оружія. Собравъ и положивъ его на корыто, находившееся возлѣ колодца, онъ съ щитомъ въ рукѣ, съ копьемъ въ кулакѣ, гордо и спокойно началъ ходить вокругъ него. Узнавъ о сумасшествіи незнакомца, рѣшившагося проводить ночь на стражѣ оружія, и о страстномъ желаніи его быть посвященнымъ въ рыцари, всѣ люди, бывшіе въ корчмѣ, влекомые желаніемъ взглянуть на это неслыханное зрѣлище, вышли на дворъ и помѣстились на такомъ разстояніи отъ Донъ-Кихота, что могли ясно видѣть какъ, видно довольный собой, онъ то ходилъ тихимъ, мѣрнымъ шагомъ взадъ и впередъ, то останавливался и, облокотясь на копье, устремлялъ взоры на свое оружіе. Хотя наступила уже глубокая ночь, но луна сіяла такъ ярко, что можно было безъ труда различить малѣйшія его движенія. Въ это время одинъ изъ погонщиковъ муловъ, ночевавшихъ въ этомъ домѣ, захотѣлъ напоить своихъ животныхъ, для чего ему необходимо было снять съ корыта оружіе Донъ-Кихота, но Донъ-Кихотъ, увидѣвъ приближающагося человѣка и угадывая его намѣреніе, гордо закричалъ ему: «неблагоразумный рыцарь, дерзающій приблизиться къ оружію безстрашнѣйшаго изъ смертныхъ, опоясавшихъ себя мечомъ; подумай о томъ, что ты намѣренъ дѣлать, и да не коснется рука твоя лежащаго предъ тобою оружія, если ты не хочешь заплатить жизнью за свою смѣлость!» Погонщикъ, не обращая вниманія на слова Донъ-Кихота, — хотя лучше было-бъ для его здоровья послушаться ихъ, — взялъ оружіе за ревень и швырнулъ его далеко отъ себя. Быстрѣе молніи герой нашъ поднялъ взоры къ небу и, поручая душу свою Дульцинеѣ, воскликнулъ: «моя дама, бодрствуйте надо мной въ минуту этого перваго оскорбленія, испытываемаго порабощеннымъ вами сердцемъ; пусть ваша благосклонность поддерживаетъ меня въ этой первой, грозящей мнѣ опасности». Въ тоже мгновеніе, кинувъ свой щитъ, онъ схватилъ въ обѣ руки копье и нанесъ имъ такой ударъ по головѣ погонщика, что тотъ безъ памяти повалился на землю; второй такой-же ударъ избавилъ-бы его, вѣроятно, навсегда отъ необходимости звать на помощь врача, наказавъ дерзкаго, Донъ-Кихотъ собралъ оружіе, положилъ его на прежнее мѣсто и, какъ ни въ чемъ ни бывало, съ невозмутимымъ спокойствіемъ сталъ по прежнему ходить взадъ и впередъ. Немного спустя, другой погонщикъ, не зная о случившемся съ его товарищемъ, захотѣлъ также напоить муловъ и также тронулъ оружіе Донъ-Кихота. Не произнеся на этотъ разъ ни слова и не обращаясь съ воззваніемъ ни въ какой дамѣ, Донъ-Кихотъ поднялъ копье и нанесъ имъ новому смѣльчаку такіе три или четыре удара, что копье его чуть не разлетѣлось въ дребезги. На крикъ раненаго сбѣжались всѣ погонщики, бывшіе въ корчмѣ, и тогда Донъ-Кихотъ, поднявъ свой щитъ и обнаживъ мечъ, воскликнулъ, обращаясь къ своей повелительницѣ: «цвѣтъ красоты! Услышь меня въ эту минуту и обрати свои чудесные взоры на очарованнаго тобою рыцаря, угрожаемаго такой страшной опасностью!» Послѣ этого воззванія, онъ почувствовалъ себя исполненнымъ такой силы, что всѣ погонщики муловъ въ мірѣ не заставили-бы его, кажется, сдѣлать ни шагу назадъ. Товарищи раненаго погонщика, видя, въ какомъ несчастномъ положеніи онъ находился, принялись швырять въ Донъ-Кихота каменьями, но рыцарь, защищаясь щитомъ, безстрашно оставался у корыта на стражѣ оружія. Напрасно хозяинъ кричалъ во все горло, убѣждая погонщиковъ оставить въ покоѣ сумасшедшаго, который, пользуясь привилегіей полуумныхъ, останется правъ, перебивъ всѣхъ погонщиковъ муловъ въ Испаніи; голосъ его вопіялъ въ пустынѣ, заглушаемой крикомъ Донъ-Кихота, ругавшаго враговъ своихъ подлою и низкою чернью, а самаго владѣтеля замка, допускающаго у себя такое обращеніе съ странствующими рыцарями, клеймилъ именемъ клятвопреступника. «О», г