оворилъ онъ, «будь я посвященъ въ рыцари, я-бъ доказалъ ему, что онъ измѣнникъ. А вы, жалкіе люди», продолжалъ онъ, обращаясь къ погонщикамъ: «приблизьтесь, нападите на меня всѣ вмѣстѣ, и тогда вы увидите, какъ накажу я вашу дерзость». Мужество его наконецъ восторжествовало; въ него перестали швырять каменьями, и Донъ-Кихотъ, допустивъ унести раненыхъ, съ прежнимъ величавымъ спокойствіемъ сталъ на стражѣ оружія.
Хозяинъ, находя не совсѣмъ веселыми глупости своего гостя, рѣшился поскорѣе посвятить его въ рыцари, чтобы избавиться отъ него. Онъ просилъ Донъ-Кихота извинить грубость нѣсколькихъ неучей, хорошо притомъ наказанныхъ за свою дерзость, клялся, будто вся эта исторія произошла безъ его вѣдома, и за тѣмъ повторилъ, что у него нѣтъ часовни, но что она отнюдь не необходима для обряда посвященія въ рыцари, сущность котораго, какъ говорилъ хозяинъ, превосходно знакомый, по его словамъ, со всѣми подробностями этой церемоніи, состояла въ двухъ ударахъ мечомъ, однимъ по плечу, а другимъ по затылку посвящаемаго, которые могли быть даны во всякомъ мѣстѣ, даже среди чистаго поля. «Что-же касается до стражи оружія», добавилъ онъ, «то вы сторожите его болѣе четырехъ часовъ, тогда какъ по рыцарскимъ законамъ для этого достаточно двухъ».
Донъ-Кихотъ, безъ малѣйшаго затрудненія, повѣривъ словамъ хозяина, изъявилъ готовность слушаться его во всемъ, и просилъ только окончить, какъ можно скорѣе, обрядъ посвященія, потому что — «если я подвергнусь здѣсь нападенію, будучи посвященнымъ рыцаремъ, говорилъ онъ, то не выпущу изъ этого замка живымъ никого, кромѣ лицъ, порученныхъ моему охраненію благороднымъ отцомъ по оружію». Не обращая на эти слова никакого вниманія, хозяинъ отправился за книгой, въ которой записывалъ отпускавшіеся погонщикамъ муловъ ячмень и солому, и возвратился съ нею къ своему гостю, въ сопровожденіи двухъ знакомыхъ намъ женщинъ и мальчика, несшаго зажженный свѣчной огарокъ. Велѣвъ Донъ-Кихоту стать на колѣни, онъ самъ вперилъ глаза въ книгу, дѣлая видъ, будто-бы читаетъ молитву, потомъ взялъ у Донъ-Кихота мечъ, которымъ ударилъ его сначала по затылку, потомъ по плечу; наконецъ пригласилъ одну изъ женщинъ опоясать новопосвященнаго рыцаря мечомъ, что та исполнила чрезвычайно ловко и скромно, готовая ежеминутно разсмѣяться и удерживаемая отъ этого только воспоминаніемъ о недавно случившемся съ погонщиками муловъ. «Да содѣлаетъ васъ Господь счастливымъ рыцаремъ», сказала она Донъ-Кихоту, «и да озаряетъ Онъ побѣдами ваше оружіе». Рыцарь спросилъ ея имя, желая знать, какой благородной дамѣ обязанъ онъ оказанной ему милостью? Та отвѣчала, что ее зовутъ Толоза, что она дочь толедскаго лоскутника, торгующаго въ рядахъ Санчо-Беноіа, и что во всякое время, во всякомъ мѣстѣ готова чѣмъ можетъ служить ему. Донъ-Кихотъ просилъ ее, во имя дружбы къ нему, прибавить къ своему имени частицу донъ и называться донна-Толоза, что дама, опоясавшая его мечемъ, обѣщала исполнить. Другая дама надѣла ему шпоры и тоже должна была сказать свое имя. Узнавъ, что ее зовутъ Молинера, что отецъ ея честный антекверскій мельникъ, и получивъ отъ нея также обѣщаніе прибавить къ своему имени частицу донъ и называться донна-Молинера, онъ разсыпался передъ нею въ благодарностяхъ и предложеніяхъ своихъ услугъ. Окончивъ съ обрядомъ посвящевія, рыцарь, желавшій уже быть на пути къ приключеніямъ, поспѣшилъ осѣдлать Роесмнанта и, подъѣхавъ верхомъ къ хозяину, разсыпался передъ нимъ въ благодарностяхъ за оказанную имъ услугу въ такихъ изысканныхъ выраженіяхъ, что перо наше отказывается передать ихъ съ непогрѣшимой вѣрностью. Хозяинъ, желая скорѣе распрощаться съ своимъ гостемъ, въ немногихъ словахъ отвѣтилъ Донъ-Кихоту на его любезности и, не требуя ничего за постой, съ Богомъ отправилъ его въ дальнѣйшій путь.
Глава IV
Начинало свѣтать, когда Донъ-Кихотъ, покинувъ заѣзжій домъ, отъ радости видѣть себя посвященнымъ рыцаремъ чуть не подпрыгивалъ на сѣдлѣ. Припоминая, однако, совѣты хозяина, касательно вещей, которыми необходимо ему было запастись, онъ рѣшилося вернуться домой, чтобы запастись деньгами и бѣльемъ, и въ особенности пріискать оруженосца, имѣя въ виду возвести въ это званіе одного несчастнаго крестьянина, бѣдняка, обремененнаго семействомъ, но, по мнѣнію Донъ-Кихота, способнаго, какъ нельзя больше, быть оруженосцемъ странствующихъ рыцарей. Россинантъ, какъ-будто угадывая намѣреніе своего господина — вернуться домой, пустился бѣжать такою рысью, что, казалось, ноги его не касались земли. Спустя немного времени, до слуха нашего героя начали долетать жалобные звуки, раздававшіеся, какъ казалось, въ чащѣ лѣса, расположеннаго за право. Удостовѣрясь въ дѣйствительности ихъ, онъ воскликнулъ: «благодареніе небу, низпосылающему мнѣ такъ скоро возможность выполнить обязанность моего званія и пожать плоды моихъ благородныхъ намѣреній». — Въ туже минуту, пришпоривъ Россинанта, онъ поскакалъ къ тому мѣсту, откуда исходилъ крикъ. Не успѣлъ онъ сдѣлать и двадцати шаговъ, какъ увидѣлъ въ лѣсу лошадь, привязанную къ одному дубу, и мальчика, лѣтъ около пятнадцати, обнаженнаго до поясницы, привязаннаго къ другому. Этотъ-то мальчикъ кричалъ немилосердно, и не безъ причины: высокій, здоровый крестьянинъ билъ его мѣднымъ поясомъ, приговаривая за каждымъ ударомъ: «смотри и молчи».
«Простите, ради Бога, простите, говорилъ ему мальчикъ, впередъ и буду лучше смотрѣть за вашимъ стадомъ». При видѣ истязаемаго ребенка, Донъ-Кихотъ, воспламененный благороднымъ негодованіемъ, воскликнулъ: «недостойный рыцарь, прилично-ли нападать на человѣка, лишеннаго возможности обороняться! Не угодно-ли вамъ сѣсть на коня, взять въ руки копье (къ дереву, въ которому привязана была лошадь, приставлено было и копье), и я съумѣю доказать вамъ, что не благородно такъ дѣйствовать, какъ вы».
Крестьянинъ, увидя передъ собою привидѣніе, вооруженное съ ногъ до головы и приставившее къ груди его копье, униженно проговорилъ: «государь мой! этотъ мальчикъ стережетъ моихъ овецъ, но такъ небрежно, что въ ноемъ стадѣ оказывается ежедневная убыль, и теперь, когда я наказываю его за лѣность, или, быть можетъ, за его плутни, онъ говоритъ, будто я дѣлаю это, чтобы не доплатить ему жалованья. Клянусь Богомъ и моей душой, — онъ лжетъ».
— Ложь — въ моемъ присутствіи, несчастный вилланъ! воскликнулъ Донъ-Кихотъ: клянусь освѣщающимъ васъ солнцемъ, ты вынуждаешь меня проколоть тебя насквозь этимъ копьемъ. Сію минуту отвязать мальчика и заплатить, что ему слѣдуетъ, или, зову въ свидѣтели Бога, я уничтожу тебя въ этотъ мигъ.
Крестьянинъ, потупивъ голову, не говоря ни слова, отвязалъ несчастнаго мальчика, котораго Донъ-Кихотъ спросилъ, сколько долженъ ему хозяинъ?
«За девять мѣсяцевъ по семи реаловъ», отвѣчалъ мальчикъ. Герой нашъ, сосчитавъ, нашелъ. что это составитъ шестьдесятъ три реала, и велѣлъ крестьянину заплатить ихъ своему пастуху сію-же минуту, грозя ему, въ противномъ случаѣ, смертью. Крестьянинъ, дрожа отъ страха повторилъ, что онъ клялся (въ сущности онъ вовсе не клялся) и опять клянется, что не долженъ столько своему слугѣ, изъ жалованья котораго слѣдуетъ вычесть за три пары изорванныхъ башмаковъ и за два кровопусканія, сдѣланныя ему во время болѣзни.
— Пусть это идетъ въ счетъ за безвинно-нанесенные ему удары, сказалъ Донъ-Кихотъ; если онъ изорвалъ кожу башмаковъ твоихъ, то взамѣнъ ты изорвалъ его собственную кожу, и если ты пускалъ ему кровь, когда онъ нуждался въ этомъ, то теперь ты пустилъ ему ее безъ всякой нужды, и слѣдственно расквитался съ нимъ вполнѣ.
— На бѣду мою, отвѣчалъ крестьянинъ, при мнѣ нѣтъ денегъ, но пусть Андрей пойдетъ со мной, и я разочтусь съ нимъ до послѣдняго реала.
— Боже меня сохрани идти съ нимъ! закричалъ Андрей: если онъ останется со мною одинъ на одинъ, то, какъ съ святаго Варѳоломея сдеретъ съ меня живаго кожу.
— Нѣтъ, нѣтъ, онъ ничего не сдѣлаетъ тебѣ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, пусть только онъ дастъ мнѣ слово рыцаря, и я отвѣчаю за твое жалованье.
— Помилуйте, говорилъ мальчикъ, хозяинъ мой вовсе не рыцарь, а просто крестьянинъ Иванъ Гальдудо, по прозванію Богатый, живущій около Кинтанарры.
— Это ничего не значитъ, замѣтилъ Донъ-Кихотъ: Гальдуды могутъ быть такими-же рыцарями, какъ и всѣ другіе, потому-что насъ облагораживаютъ не имена, а наши дѣла; каждый изъ насъ сынъ своихъ дѣлъ.
— Правда, отвѣчалъ Андрей, но сыномъ какихъ-же дѣлъ можетъ считаться мой хозяинъ, не платящій мнѣ жалованья, заработаннаго мною въ потѣ лица?
— Другъ мой, возразилъ крестьянинъ, за что ты такъ чернишь меня? Клянусь всѣми рыцарскими орденами въ мірѣ, если ты пойдешь со иной, то я сполна заплачу тебѣ твое жалованье, еще съ процентами.
— Отъ процентовъ я тебя освобождаю, сказалъ Донъ-Кихотъ, заплати ему только что слѣдуетъ, больше я ничего не требую, но помни свое слово; иначе клянусь отыскать тебя гдѣ-бы ты ни былъ, и хотя-бы ты умѣлъ прятаться лучше стѣнной ящерицы, а дабы ты зналъ съ кѣмъ имѣешь дѣло, то услышь, что я безстрашный Донъ-Кихотъ Ламанчскій, бичъ зла и рушитель неправды. Помни-же свое слово, или я вспомню о своемъ. Сказавъ это, онъ пришпорилъ Россинанта и удалился съ мѣста расправы. Крестьянинъ проводилъ глазами удалявшагося рыцаря, и когда тотъ скрылся у него изъ виду, онъ опять принялся за своего пастуха.
— Пойдемъ, говорилъ онъ ему, пойдемъ со мною, чтобы я могъ заплатить тебѣ твое жалованье, какъ мнѣ велѣлъ этотъ рушитель неправды.
— Клянусь, отвѣчалъ Андрей, если вы не исполните всего, что вамъ велѣлъ этотъ великодушный рыцарь, которому да ниспошлетъ господь долгіе и счастливые дни за его мужество и справедливость, то я отыщу его, гдѣ-бы онъ ни былъ, и онъ расправится съ вами, какъ обѣщалъ.
— Очень хорошо, очень хорошо, сказалъ крестьянинъ, и чтобы показать на дѣлѣ, какъ я люблю тебя, я задолжаю тебѣ еще, чтобъ больше заплатить. Съ послѣднимъ словомъ, онъ схватилъ Андрея за руки, привязалъ къ прежнему дубу и билъ его до полусмерти, приговаривая: «зови, зови рушителя неправды; посмотримъ, придетъ-ли онъ разрушить вотъ эту, хотя она не сдѣлана и на половину: потому-что я, право, не знаю, почему не сдираю съ тебя живаго кожу. Теперь ступай, отыщи своего судью», сказалъ онъ, отвязавъ несчастнаго мальчика, «и пусть онъ приходитъ исполнять свой приговоръ».