Прикидывали опытные люди,
Что выкуп за него хороший будет.
Итак, базар невольничий пестрел
То белыми, то черными телами,
И, выбирая кто и что хотел,
Купцы как будто рылись в старом хламе.
Герой мой молча в сторону смотрел,
Но тут мужчина с серыми глазами,
Лет тридцати, еще в расцвете сил,
Его вниманье — вдруг остановил.
Имел он статный рост и крупный нос,
Румянец свежий при отличной коже,
Красивый отблеск вьющихся волос,
Хороший лоб, и рот, и зубы тоже.
Он, видимо, немало перенес
И ранен был, но не утратил все же
Того sang-froid,[32] с которым истый бритт
Бесстрастно на вселенную глядит.
Он тоже сразу обратил вниманье
На юношу, прекрасного собой,
И, ощутив подобье состраданья,
Чужой тотчас же занялся судьбой.
Он пригляделся к этому созданью,
Еще не искушенному борьбой,
И угадал живых страстей кипенье
И полнее отсутствие терпенья.
«Послушайте-ка, юноша! Сейчас
В толпе рабов, несчастной и презренной,
Куда судьба забросила и нас,
Одни лишь мы, пожалуй, джентльмены!
А потому в такой опасный час
Должны мы быть знакомы непременно.
Я буду вам полезен, может быть.
Вы кто по крови, я хотел спросить?»
Жуан сказал: «Испанец!» Тот ответил:
«Я так и знал, что вы не жалкий грек,
Ваш гордый взгляд я сразу же заметил.
Что ж! На фортуну жаловаться грех,
Причудница играет всем на свете:
Сейчас — удар, а через час — успех.
Она со мной не лучше поступила,
Но, признаюсь, меня не удивила!»
«Простите, сэр, — Жуан его спросил,
Что привело вас в это состоянье?»
«Шесть турок, цепь и превосходство сил!»
«Простите мне нескромное желанье
Узнать, откуда вы?» — «О, я служил
В войсках у русских: получил заданье
Суворова взять Видин, а взамен,
Как видите, был взят врагами в плен».
«А есть у вас друзья?» — «Помилуй бог!
Они меня покамест не тревожат!
Ну вот, я рассказал вам все, что мог,
Теперь и вы расскажете, быть может?»
«Увы, исполнен горестных тревог
Рассказ мой долгий! Боль мне сердце гложет!»
«Тогда молчите: горестный рассказ,
Коль долог он, печальней во сто раз.
Не падайте же духом! В ваши годы
Фортуна, как любовница, мила;
Взвалить на вас все беды и невзгоды
Она никак надолго не могла.
Нельзя сердиться на закон природы;
Превратны наши судьбы и дела!
Смиримся же; таков рассудка голос:
Серпа желаньям не перечит колос!»
«О, я грущу не о судьбе своей!
Вздохнул Жуан. — Я плачу о любимой!»
И в темной глубине его очей
Блеснула боль тоски неутолимой.
«О, как сильна печаль души моей!
О, как жесток мой рок неумолимый!
Я перенес такое, видит бог,
Чего никто бы вынести не мог!
Я страшную утрату испытал!..»
И он умолк, расплакаться не смея.
«Я так и думал, — друг его скачал,
Что ваш печальный случай связан с нею:
Я тоже слезы лил и трепетал,
А посему сочувствовать умею.
Одна моя супруга умерла,
Другая убежала, в чем была.
А третья…» — «Как, — Жуан воскликнул,
третья?
Вы в тридцать лет имели уж троих?»
«А много ли для нашего столетья?
Ведь только две, как видите, в живых!
Притом успел сердечно пожалеть я
И осчастливить каждую из них!»
«Ну, третья что ж? Она сбежала тоже?»
«Нет, тут уж я сбежал, прости мне боже!»
«Вы хладнокровны, сэр!» — сказал Жуан.
«А как же! — Англичанин усмехнулся.
Вначале всех нас манит океан,
Но кто потом на берег не вернулся?
Я знал восторгов сладостный обман,
Но от него я вовремя очнулся.
Былых иллюзий я не узнаю
Они, как змеи, сняли чешую.
Согласен я, что чешуя другая
Бывает и пестрен, но каждый раз
Она сползает, медленно линяя,
И новая уже ласкает глаз.
Сперва любовь нас ловит, ослепляя,
Но не одна любовь прельщает нас;
Злопамятство, упрямство, жажда славы
Приманок много для любого нрава».
Жуан вздохнул: «Вы правы, может быть:
Но умные слова и размышленья
Не в силах нашу долю изменить!»
«Нет, юный друг мой, я иного мненья.
Оказал британец, — нужно находить
Осмысленную цель в любом явленье;
Нас обучает рабства тяжкий гнет,
Как исполнять честнее роль господ!»
Жуан вздохнул: «Увы! Я все усвоил
И выдержать экзамен был бы рад!»
«Ну что ж! — его британец успокоил.
Изменчива фортуна, говорят:
Вполне „возможно, что еще с лихвою
Нас боги через год вознаградят.
Мне только надоел ярлык на шее,
И я б хотел быть проданным скорее!
Сейчас, конечно, нам не повезло,
Но в этом и возможность улучшенья;
Мы все рабы, коли на то пошло,
Рабы страстей, капризов, наслажденья.
Со временем душевное тепло
И доброта в нас гибнут, к сожаленью.
Искусство жить, коль правду вам оказать,
В том, чтоб о наших ближних не страдать“.
Меж тем старик, на вид немного странный,
Из тех, кого прозвали „третий пол“,
Разглядывая пристально Жуана,
К приятелям вплотную подошел.
Так на чужих коней глядят цыганы,
Портной — на ткани, на овцу — орел,
Служители тюрьмы — на арестанта,
На деньги — ростовщик, на женщин — франты.
Нет, на рабов глядят еще смелей!
Себе подобных покупать отрадно.
Но если приглядеться почестней
И Власть, и Красота до денег жадны
И нет непродающихся людей:
Наличный счет — хозяин беспощадный!
Всяк получает за своя грешки
Иной короны, а иной пинки.
Но евнух их рассматривал недаром
И, наконец, прицениваться стал
Барышник торговался с истым жаром,
Божился, клялся, в сторону плевал
И цену набивал своим товарам,
Как будто бы скотину продавал.
Процесс торговли далеко не всякий
Сумел бы отличить от буйной драки.
Но скоро крики перешли в ворчанье,
И спорщики достали кошельки,
И серебра приятное журчанье
Плеснуло звоном на ладонь руки.
Монеты были разного названья,
И долго их считали старики.
И вот, закончив сделку аккуратно,
Купец ушел — обедать, вероятно.
Не знаю, как и сколько кушал он
И каково его пищеваренье,
Я думаю, он мог бы быть смущен,
Продав себе подобных Без сомненья,
Любой из нас бывает удручен,
Когда в желудке чувствует стесненье,
Пожалуй, это самый худший час
Из всех, какими сутки мучат нас!
Вольтер не соглашается со мною:
Он заявляет, что его Кандид,
Покушав, примиряется с судьбою
И на людей по-новому глядит.
Но кто не пьян и не рожден свиньею
Того пищеваренье тяготит,
В том крови учащенное биенье
Рождает боль, тревогу и сомненья.
И правильно сказал Филиппов сын,
Великий Александр, что акт питанья,
Над коим человек не господин,
В нас укрепляет смертности сознанье.
Духовностью гордиться нет причин,
Когда рождают радость и страданье
Какой — то суп, говядины кусок
Желудочный в конечном счете сок!
На той неделе — в пятницу как раз
Я собирался выйти на прогулку.
Я шляпу взял. Уж был девятый час.
Вдруг за окном раскатисто и гулко
Раздался выстрел. Выбежав тотчас,
Я тут же, в двух шагах от переулка,
Равенны коменданта увидал,
Убитого, наверно, наповал.
Пять пуль его, беднягу, уложили;
За что — теперь уж поздно толковать!
Я слуг позвал. Они его втащили
Ко мне и положили на кровать.
Но я напрасно не щадил усилий:
Убитый начинал уж остывать.
Жизнь кончилась довольно глупой дракой
С каким — то итальянским забиякой!