Казалось, буря шумная неслась
И волны друг на друга громоздились.
Тревожно и испуганно толпясь,
Красавицы шептались и дивились,
Что, что могло во сне или в бреду
Так испугать спокойную Дуду?
Огромными, тревожными глазами
Дуду глядела в страхе на подруг.
Так в час полночный метеора пламя
Внезапно озаряет все вокруг;
Дрожащие, взволнованные сами,
Они стояли, затаив испуг,
Не понимая и понять не смея,
Что, собственно, в ночи случилось с нею.
Но вот, друзья, какое благо сон!
Жуанна безмятежно почивала.
Так муж, блаженством брачным утомлен,
Похрапывает мирно и устало.
Красавицы ее со всех сторон
Расталкивали, не щадя нимало,
И наконец, слегка удивлена,
На них, зевая, глянула она.
Тут началось великое дознанье,
Расспросы без начала и конца;
От любопытства, страха, ожиданья
Пылали взоры, лица и сердца
Догадки, замечанья, восклицанья
Смутили б и глупца и мудреца!
Дуду искусством речи не владела
И не умела объяснить, в чем дело.
Она сказала, ей приснился сон,
Что будто в лес зашла она дремучий
Как Дантов лес, где каждый обречен,
Смиряя сердце, стать умней и лучше,
Где исправляет нрав лукавых жен
Закон необходимости могучей,
Ну, словом, ей приснился темный лес,
Как водится, исполненный чудес.
Прекрасное, прозрачно-налитое,
На дереве, над самой головой,
Слегка блестело яблоко златое,
Зеленой окруженное листвой.
Но оказалось — дело не простое
Его достать; упрямою рукой
Дуду напрасно камешки кидала
Все в яблоко она не попадала.
Она в досаде было отошла.
Вдруг сам собой упал прекрасный плод
К ее ногам Дуду его взяла,
Но только-только приоткрыла рот,
Чтоб надкусить его, как вдруг пчела
Откуда ни возьмись! Да как кольнет!
От боли сердце в ней остановилось,
Она вскричала: «Ай!» — и пробудилась.
Дуду была ужасно смущена
(Конечно, в результате сновиденья,
Которого разгадка неясна),
И мне знакомо странное явленье
Таинственно-пророческого сна:
Быть может, это просто совпаденье;
Но совпаденьем люди в наши дни
Считают все, что тайному сродни.
Красавицы, которые мечтали
Услышать про ужасные дела,
Наперебой подругу упрекали,
Что их она с постелей подняла.
Мамаша, оробевшая вначале,
Теперь весьма разгневана была;
Дуду вздыхала, робко повторяя,
Что вскрикнула, сама того не зная.
«Я небылицы слышала не раз,
Но чтобы сон про яблоко и пчелку
Перепугал гарем в полночный час,
Как появленье черта или волка,
Такого не бывало и у нас!
В твоем рассказе я не вижу толку!
Ты вся дрожишь, ты бредишь наяву,
К тебе врача я завтра ж позову.
А бедная Жуанна! То-то мило!
Она — то как напугана была!
Напрасно накануне я решила,
Чтобы с тобою спать она легла.
Но я всегда особенно ценила,
Что ты тиха, разумна и мила…
Теперь придется Лоле потесниться,
Чтобы с подругой новой поместиться!»
Улыбкой счастья Лола расцвела,
Но бедная Дуду, глотая слезы
(Она еще взволнована была
И странным сном, и строгостью угрозы!),
Дуду внезапно сделалась смела,
И разгорелась ярче майской розы,
И стала клясться, что такого сна
Уже не испугается она.
Она Мамаше нежно обещала
Отныне снов не видеть никаких,
Жалела, что с испугу закричала
И всполошила всех подруг своих;
Она, когда проснулась, поначалу
Перепугалась, глядя на других,
И горячо просила извиненья
За слабость или недоразуменье.
Но тут Жуанна заступилась вдруг:
Она с Дуду прекрасно отдыхала;
Когда б не шум взволнованных подруг,
Она б и крика вовсе не слыхала;
Она прощала маленький испуг
И ни за что Дуду не упрекала,
Природа грез туманна и темна,
Чего не померещится со сна!
Дуду скрывала на груди Жуанны
Пылающее личико свое,
Как роза пробужденная румяна.
И шея и затылок у нее
Зарделись от волненья, как ни странно,
Но, впрочем, это дело не мое,
И мне пора оставить эту тему
И доброй ночи пожелать гарему.
Или, вернее, доброго утра,
Поскольку петухи уже пропели.
Уж там и сям, как нити серебра,
Мечетей полумесяцы блестели;
Росистая, прохладная пора,
Когда с холмов, шагая еле-еле,
Верблюдов длинный вьется караван
От самой Каф-горы, из дальних стран.
Но с первыми туманами рассвета
Гюльбея, беспокойна и грустна,
Была уже умыта и одета,
Как страсть неукротимая бледна
У соловья, как говорят поэты,
Шипом томленья грудь уязвлена
Но эта боль ничто перед страданьем,
Рожденным необузданным желаньем.
Я вывел бы мораль, но в наши дни
Читатели легко подозревают
Поэта в злобном умысле; они
Какие — то намеки открывают
В любой строфе. И не они одни
Свои ж собратья нас одолевают.
На свете нынче много нас, писак,
И всем польстить я не могу никак.
Итак, султанша с ложа поднялась
Пухового, как ложе сибарита,
На лепестки нежнейших роз ложась,
Стонал он всякий раз весьма сердито.
Гюльбея, в зеркала не поглядясь,
Не ощущая даже аппетита,
Заветной возбужденная мечтой,
Горела бледной, гневной красотой.
Ее великий муж и покровитель
Проснулся тоже — несколько поздней,
Он, тридцати провинций повелитель,
Супруге редко нравился своей.
Но в Турции отличный исцелитель
В подобном деле щедрый Гименей:
Эмбарго он на жен не налагает
И утешаться мужу помогает.
Султан, однако, редко размышлял
На эту тему; как любой мужчина,
С красотками от дел он отдыхал
И их ценил, как дорогие вина
Черкешенок в гареме он держал,
Как безделушки, вазы и картины
Но все — таки гордился он одной
Гюльбеей, как любимою женой.
Он встал и омовенья совершил,
Напился кофе, помолясь пророку,
И на совет министров поспешил.
Им не давал ни отдыху, ни сроку
Несокрушимый натиск русских сил,
За что льстецы венчанного порока
Доселе не устали прославлять
Великую монархиню и б…
Не обижайся этой похвалою,
О Александр, ее законный внук,
Когда над императорской Невою
Мои октавы ты услышишь вдруг.
Я знаю: в рев балтийского прибоя
Уже проник могучий новый звук
Неукротимой вольности дыханье!
С меня довольно этого сознанья.
Что твой отец — Екатеринин сын,
Вельможи все признали дружным хором;
Любила государыня мужчин,
Но это не считается позором,
И адюльтер какой-нибудь один
Не может стать наследственным укором,
И в лучшей родословной, господа,
Погрешности найду я без труда.
Когда б Екатерина и султан
Свои же интересы соблюдали,
То распре христиан и мусульман
Они едва ль потворствовать бы стали,
Усвоили б уроки новых стран
И расточать казну бы перестали:
Он — на гарем в пятнадцать сотен «фей»,
Она — для пышной гвардии своей.
Беспомощный султан просил совета
У бородатых и ученых лиц,
Как успокоить амазонку эту,
Драчливейшую бабу из цариц;
Они взамен разумного ответа,
Вздыхая, скорбно повергались ниц
И, в качестве единственной подмоги,
Удваивали сборы и налоги.
Гюльбея в свой отдельный будуар
Тем временем отправилась устало.
Для завтраков и для любовных чар
Прелестнее приюта не бывало:
Цветы, садов великолепный дар,
Карбункулы, бесценные кристаллы,
Ковры, шелка, узорный потолок
Все украшало этот уголок.