Она не только золотом платила;
Амура векселя могла она
По всем статьям оплачивать сполна.
Награда за услугу и геройство
Приятна, но царица, говорят,
Имела столь пленительные свойства,
Что привлекать могла б и без наград!
Но царских спален таково устройство,
Что завсегдатая их всегда богат,
Она мужчин любила и ценила,
Хоть тысячи их в битвах уложила.
Вы говорите, что мужчина странен?
А женщина еще того странней:
Как легкий ум ее непостоянен!
Как много разных прихотей у ней!
Сегодня — взор слезою затуманен,
А завтра — зимней вьюги холодней
Чему тут верить? Чем вооружиться?
А главное — на что тут положиться?
Екатерина — ох! Царица — ах!
Великим междометья подобают:
В любви и в государственных делах
Они смятенье духа выражают,
Хоть было лестно ей узнать, что в прах
Повержен враг, что Измаил пылает,
Всему могла царица предпочесть
Того, кто ей доставил эту весть.
Шекспировский Меркурий опустился
«На грудь горы, лобзавшей облака»,
И мой герой Меркурием явился.
«Гора» была, конечно, высока,
Но лейтенант отважный не смутился;
Любая круча в юности легка,
Не разберешься в вихре нежной бури,
Где небо, где гора, а где Меркурий.
Вверх глянул он, вниз глянула она.
В нем каждое ей нравилось движенье.
Ведь сила Купидонова вина
Великое рождает опьяненье.
Глотками пей иль сразу все до дна
От этакого зелья нет спасенья:
Магическая сила милых глаз
Все, кроме слез, испепеляет в нас.
А он? Не знаю, полюбил ля он,
Но ощутил тревожную истому
И был, что называется, польщен.
Ведь многим страсть подобная знакома,
Когда талант бывает поощрен
Восторгами влиятельного дома
В лице красивой дамы средних лет,
Чье мненье уважает высший свет.
Притом и возраст был его такой,
В котором возраст женщин безразличен.
Как Даниил во львином рву, герой
В страстях и силе был неограничен
И утолять природный пламень свой
При всяких обстоятельствах привычен.
Так утоляет солнце страстный зной
В больших морях и в лужице любой.
Екатерина, следует сказать,
Хоть нравом и была непостоянна,
Любовников умела поднимать
Почти до императорского сана
Избранник августейший, так сказать,
Был только по обряду невенчанный
И, наслаждаясь жизнью без забот,
О жале забывал, вкушая мед.
Сюда прибавь изящные манеры,
Глаза, в которых разум отражен
Они, прошу прощенья, были серы,
Но этот цвет хорош, коль взор умен.
Тому великолепные примеры
Мария Стюарт и Наполеон,
Да и глаза Паллады непокорные
Никак не голубые и не черные.
Ее улыбка, плавность полноты
И царственная прихоть предпочтенья
Столь мужественным формам красоты
Каким не отказала б в иждивенье
И Мессалина, все ее черты,
Ее живое, сочное цветенье
Все это вместе, что и говорить,
Могло мальчишке голову вскружить.
А всякая любовь, как состоянье,
Тщеславна от начала до конца.
(Я исключаю случаи страданья,
Когда неукротимые сердца
Вдруг загорятся жаждой обладанья
От преходящей прелести лица,
За что философ — прочим в назиданье
Назвал любовь «пружиной мирозданья»).
Мы любим от мечтательной тоски
И платонически и как супруги
(Для рифмы говоря — «как голубки»:
Я знаю, смысл и рифма — не подруги,
И слишком часто смыслу вопреки
Рифмачества убогие потуги
В стихи вставляют слово… Как тут быть?),
Но я хочу о чувствах говорить!
Стремленье к совершенству познаем
Мы все в томленье плоти ежечасном,
В стремленье тела слиться с божеством,
Являющимся в облике прекрасном.
Блаженный миг! О, как его мы ждем
С волненьем лихорадочным и страстным,
А суть ведь в том, что это — путь прямой,
Чтоб бренной плотью дух облечь живой.
Я дорожу любовью платонической,
Ей первенство по праву надлежит;
Вторую я назвал бы «канонической»,
Поскольку церковь к ней благоволит;
Но третий вид — поистине классический
Во всем крещеном мире знаменит;
Сей вид союза можно без опаски
Назвать лукаво браком в полумаске.
Но полно, полно, ждет меня рассказ.
Царицыны любовь иль вожделенье
Жуану льстили. Странно — всякий раз,
Когда про эти думаю явленья,
Не замечает мой привычный глаз
Различья между ними; без сомненья,
Царица страстной женщиной была
И не скромней швеи себя вела…
Придворные шептались, — правда, чинно,
К ушам соседа приложив уста,
У фрейлин старых морщились морщины,
А юные, которых красота
Еще цвела, сочувственно-невинно
Смеялись меж собой. Но неспроста
Все гренадеры, первенцы удачи,
Молчали, от досады чуть не плача.
Лукавые заморские послы
Осведомлялись — кто сей отрок новый,
Который пробирается в орлы,
Которому уже почти готовы
И должности, и пышные хвалы,
И награждений дождь многорублевый,
И ордена, и ленты, и к тому ж
Дарения десятков тысяч душ!
Она была щедра; любовь такая
Всегда щедра! И, к сердцу путь открыв,
Она во всем счастливцу потакает,
Все прихоти его предупредив.
Хотя жена была она плохая,
Но, строго Клитемнестру осудив,
Скажу: не лучше ль одному скончаться,
Чем вечно двум в оковах оставаться?
Екатерина всем давала жить,
С ней нашу не сравнить Елизавету
Полуневинную; скупясь платить,
Всю жизнь скучала королева эта.
Избранника могла она казнить
И горевать о нем вдали от света…
Подобный метод флирта глуп и зол,
Он унижает сан ее и пол.
Закончился прием. Пришли в движенье
Придворные, пристойно расходясь.
Шуршали платья в шелковом волненье.
Вокруг Жуана ласково теснясь,
Послы передавали поздравленья
Своих монархов. Сразу поднялась
Сумятица восторгов; даже дамы
Ему любовь высказывали прямо.
Вокруг себя увидел мой герой
Все формы лести самой непритворной
И что же? Этой праздною игрой
Уже он забавлялся, как придворный:
Особ высоких созерцая строй,
Он кланялся, любезный и покорный,
Как знамя красоту свою неся,
Манерами чаруя всех и вся.
Екатерина всем понять дала,
Что в центре августейшего вниманья
Стал лейтенант прекрасный. Без числа
Он принимал придворных излиянья,
Потом его с собою увела
Протасова, носившая названье
Секретной eprouveuse[52] — признаюсь,
Перевести при музе не решусь.
Обязанности скромно подчинясь,
Он удалился с ней — и я, признаться,
Хотел бы удалиться: — мой Пегас
Еще не утомился, может статься,
Но, право, искры сыплются из глав,
И мысли как на мельнице кружатся.
Давно пора и мозг и нервы мне
Подправить в деревенской тишине.
ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ
Когда однажды, в думу погружен,
Увидел Ньютон яблока паденье,
Он вывел притяжения закон
Из этого простого наблюденья.
Впервые от Адамовых времен
О яблоке разумное сужденье
С паденьем и с законом тайных сил
Ум смертного логично согласил.
Так человека яблоко сгубило,
Но яблоко его же и спасло,
Ведь Ньютона открытие разбило
Неведенья мучительное зло.
Дорогу к новым звездам проложило
И новый выход страждущим дало.
Уж скоро мы, природы властелины,
И на луну пошлем свои машины!
К чему тирада эта? Просто так!
Я ваял перо, бумагу и чернила,
Задумался, и — вот какой чудак!
Фантазия во мне заговорила!