Пока я крепко жму на прощание руку Борису Литвинову, к нему в кабинет входят встревоженные люди. Плохие новости. В Красноармейске на референдуме погибли люди.
Референдум и смерть
Картина становится трагически-привычной: кровь на асфальте, очерченные мелом круги, где цветы, свечи и портреты погибших. Рядом плачущие родственники и толпа потерянных, испуганных людей. Ярость и страх. Сжатые кулаки и сдавленные рыдания. Красноармейск. Донецкая область. Еще один расстрелянный маленький украинский город с населением в 65 тысяч человек. В день референдума за государственную самостоятельность Донецкой Народной Республики сюда по приглашению назначенных Киевом властей ворвался батальон Национальной гвардии «Днепр-2».
Цветы погибшим во время расстрела референдума в Красноармейске
— У нас вовсю шел референдум, — рассказывает местный житель Валерий. — Около горисполкома установили палатки. Все шли как на праздник. Я такого даже в советское время не припомню. И вдруг врываются на центральную площадь бронированные машины «Приват-банка» днепропетровского олигарха Коломойского. Оттуда посыпались вооруженные люди и захватили наш горисполком и городской отдел милиции. Мы им: да вы кто такие? Они: батальон «Днепр-2». Сначала стреляли в воздух, по елкам, потом по горисполкому и под ноги людям. Кричат: мы приехали защищать от террористов ридну Украину в Днепропетровской области. А я им говорю: так это вы на сто километров ошиблись. Это уже Донецкая область. Среди них были наемники-грузины. Не на мове разговаривали.
Голос из толпы: «А может, азербайджанцы?»
Хор голосов: «Не, точно грузины. Мы чего, грузин не знаем?»
— Вышел один местный мужчина и говорит гвардейцам: успокойтесь, мы все безоружные, — продолжает Валерий. — А боец в маске ударил его прикладом в зубы и выбил ему челюсть. Одному нашему выстрелом перебили ногу. Люди стали требовать, чтоб эти «спасатели» убирались. Тогда они еще двоих застрелили насмерть, одного прямо в голову, на наших глазах.
— Я с базара шла с веником, и этот веник оказался моим секретным оружием, — рассказывает пышнотелая бойкая украинка Мария. — А тут стрельба! Я этим веником прикрыла голову и рухнула на землю. Слышу по говору: люди с Западной Украины. Я сама родом из Хмельницкой области, давно переехала сюда, и Донбасс принял меня как родную. Мне комфортно и там, и тут. БЫЛО комфортно.
Я вам скажу, кто у нас истинные сепаратисты. Это те мордовороты в Киеве, которые Украину на две части порвали. Сейчас по всем украинским СМИ идет дезинформация: мол, у нас тут террористы. А я первый раз террористов вчера увидела, когда они на площадь к нам ворвались. В медиа пишут: была перестрелка. Да какая может быть перестрелка между гуляющими мирными гражданами в воскресный день и вооруженными до зубов наемниками? Нас тут так прижали! Сейчас весна, посевная начинается, а люди боятся в поля выходить. Вокруг БТРы. А осень придет, что мы будем, извините, жрать?
— У нас сейчас на въезде в город стоит Национальная гвардия, — рассказывает Анатолий Парафинюк, местный активист Донецкой Народной Республики. — Прошлой ночью ехала третья смена шахтеров, у них ведь круглосуточная вахта. И гвардейцы дали очередь по автобусу, один ранен.
Портрет мирного жителя, погибшего во время расстрела референдума в Красноармейске
Внезапно толпа расступается и пропускает двух плачущих девушек с портретом в черной рамке. «Мыколенко Юрий Григорьевич. Вечная тебе память». Они, сдавленно рыдая, ставят портрет на ступеньки горисполкома.
— Да я ж его знаю! — вдруг заплакал мужчина средних лет. — Юрка! Шахтер! Наш! Да как же так?!
— Люди, кто из вас украинцы?! Поднимите руки! — кричит местный житель Валерий с налитыми яростью глазами. И сам поднимает руку. — Я сам украинец. Так вот: с сегодняшнего дня мы все здесь русские! Слышали?!
— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой, — начинает напевать на мотив «Священной войны» местный седой поэт, которого все зовут Петрович. — С бандеровскою нечистью, с фашистскою чумой. Пусть «Правый сектор» мечется, как звери в капкане, от этой зверской нечисти избавимся везде.
Петрович декламирует на всю площадь:
— Эти жирные коты в Верховной Раде велели все красные звезды убрать с парламента. Там теперь нацисты засели. А вот вам стишок на злобу дня:
Нам звезды теперь не надо,
Без звезды Верховна Рада.
А щоб дырку ту закрыть,
Надо свастику прибить.
Люди дружно аплодируют и кричат: Верно говоришь, Петрович!
— Эх! Гитлеровские пропагандисты говорили: русских можно победить только тогда, когда украинцы и белорусы поверят, что они не русские, — восклицает активист Анатолий Парафинюк. — А ведь мы — как три пальца одной руки, когда православный крест кладем: Россия, Украина, Белоруссия. От Бреста до Владивостока, от Мурманска и до Кавказа — все это наша земля.
— Эх, была мне Украина — мама, — вздыхает Мария с западенщины. — А теперь — мачеха. Только мачеха может своих детей расстреливать.
Глава третьяПротивостояние. Начало
Конец июня 2014 года. Перейти украинскую границу в Донбассе уже почти невозможно. На пограничном переходе пусто. Но у меня есть козырь — мой муж Роберт, хорватский журналист. Я объясняю пограничникам, что мой муж едет в командировку, а я — просто жена и переводчица. Все внимание отвлечено на него. «О, европеец! — почтительно восклицают они. — Мы тоже хотим вступить в Евросоюз».
На двухчасовом допросе с меня градом льет пот. «Жарко», — жалуюсь я пограничникам. Но перейти границу — это полбеды. А вот как проскочить через все посты?!
Водилу я нашла в кустах, спал под деревом. Обрадовался. Клиентов-то нет! «Только уговор: молчи, пока не спросят. Разговаривать буду я». И Роберту: «Слушай, хорват! Когда надо, я тебе скажу высунуться, а так молчи, как немой! Понял?»
Первый блокпост — нацгвардейцы, «Правый сектор». Бравый молодец в форме британского спецназа оказался совершенно пьян: «Давай, водила, пой матерные частушки про москалей». Водитель и спел, и сплясал, а потом заявил: «У меня европейский журналист в машине. Хорват». Вояка благосклонно махнул рукой. Мол, езжайте.
Штаб ополченцев. Донецк, июль 2014 года
— Каждый день либо пьяные, либо обкуренные стоят, — объясняет водитель Василий. — Им наркоту свободно доставляют. Я тоже, когда в Афгане воевал, только на траве и не спятил. Хорошая там трава, у нас такой нет. А чего, нацгвардейцам тоже страшно! Ополченцы все время пытаются прогрызть дыру в границе — это раз. Потом укры со своими разобраться не могут и постоянно попадают под дружеский огонь — это два. У нас бандитов много, и все хотят иметь свою армию. Первым сообразил Коломойский. А теперь собственные батальоны заводят все кому не лень — и Аваков, и Кличко. Мода нынче такая. А координации никакой. Впрочем, как и у ополченцев. Бардак! Это ж Украина.
Объявления с информацией на двери в штабе ополченцев. Донецк, июль 2014 года
Ополченцев мы проскочили еще проще. Парням, которые рыли окопы, водила весело закричал: «Картошку копаете, ребята? Молодцы!» «Сейчас мы и тебя возьмем на подмогу», — огрызнулись ополченцы. Но машину пропустили без обыска и допроса.
Потом встретили одинокого молоденького милиционера с потерянными глазами и палочкой в руках.
— Гаишников жалко, — объяснил Василий. — Ну кто за две тысячи гривен будет жизнью рисковать? Вот начнут стрелять, его как ветром сдует. Взяток им больше не дают. Один меня вчера остановил и попросил сигарету. Я ему: че, даже на сигареты не хватает? А он прямо расплакался: не хватает. Совсем пацан. Да и народу у нас нет. Все разбежались. Я вот семью в Россию отправил. Сам я прокормлюсь. Я контрабандист: ничего криминального, шмотки через границу таскаю, которые через одесский порт приходят. У нас в пятиэтажном доме из семидесяти квартир всего тридцать жилых осталось. И все с оружием. У кого что есть.
На въезде в Донецк за нас взялись серьезно. Ополченцы в джинсах и кроссовках, но зато в бронежилетах. Машину основательно перетрясли.
Донецк — город-привидение. Пустые аккуратные улицы. Чьи-то невидимые руки продолжают заботливо подстригать траву, ухаживать за розами, поливать газоны, чистить тротуары. Донецк — совершенно не типичный для юга чистенький город со сверкающими куполами новеньких церквей. Но людей нет. Первое, что бросается в глаза, — полное отсутствие детей. Пустые полки в магазинах. Заколоченные двери шикарных бутиков. Но с продовольствием и с дешевыми сигаретами пока порядок.
Портреты погибших ополченцев. Донецк, июнь 2014 года
В огромной гостинице всего три постояльца. Ресторан закрыт. «А где ж поесть?» — спрашиваю я. «Ой, не выходите на улицу! — умоляет девушка-регистратор. — Уже темно! Комендантского часа официально нет, но лучше не стоит. Грабители совсем распоясались».
Но есть-то хочется! Муж уже спит. Я выхожу на пустынную улицу одна и тут же нарываюсь. Машина, стоявшая с незажженными фарами, вдруг начинает медленно двигаться и подъезжает ко мне. Последний раз такой гоп-стоп я наблюдала в Марселе, когда с меня сорвали сумочку, по счастью, вечернюю, без документов. Я бросаюсь наперерез через дорогу в спасительную темноту огромного парка. А там внутри есть жизнь, я знаю. Огромная пивная со свиными ребрышками. Девушка-официантка приносит пиво, когда неподалеку что-то начинает бахать. Она вздрагивает, крестится, но тут же берет себя в руки: «Это ополченцы, говорят, взяли воинскую часть украинской армии, а те подожгли склад с оружием. Вот и рвутся снаряды. Да вы не бойтесь. Это ж далеко, километров восемь отсюда. Я вот вас обслужу, дождусь мужа на машине и до дому рвану. Страсти-то какие, прости господи!»
«Все на защиту Родины!»
Маски сброшены. В прямом и переносном смысле. Нет больше ополченцев и нацгвардейцев в черных балаклавах. На Украине началась настоящая боль