На передовой позиции
— Каску придется надеть, — деловито говорит ополченец с позывным Удав. — Твои красные волосы бликуют на солнце.
— Она сползает с меня. Может, подвяжешь?
— Не надо. Лучше ее пулей собьет, чем тебе шею свернет. Ну, рванули!
Безумный бег под палящим солнцем. Каска тут же сползает на нос, и я бегу вслепую, спотыкаясь об осколки разорвавшихся снарядов. Но Удав держит мою потную руку железной хваткой и буквально тащит за собой.
Вот и спасительная «зеленка». Я прислоняюсь к дереву, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди.
Боец с позывным Удав в блиндаже
Бойцы с позывными Леший и Зеленый
— И ведь никто даже не пальнул, — с оттенком разочарования выдыхаю я.
Удав хохочет:
— Дурочка, это ж хорошо! Значит, не заметили! Нам ведь еще обратно бежать.
Ветки бьют меня по лицу, пока мы пробираемся через лес. Потом — в окопы, и Удав объясняет:
— Эта передовая позиция называется «Туман». Потому что мы тут как ежики в тумане. Тут до «немцев» не больше километра. Ну, до украинцев, мы их так называем, — поясняет он, заметив мой недоуменный взгляд. — Мы ведь на фильмах про Великую Отечественную воспитывались, и бои тогда шли в этих же местах. Мы сейчас в полукольце. Если «немцы» пойдут в наступление, выбраться отсюда нам будет очень непросто. Врага нельзя недооценивать. Украинская армия — профессиональная и хорошо натасканная. Это тебе не 2014 год. И ты там в Москве добрым людям передай: нужны радиостанции, средства наблюдения — дневного и ночного. Все уже приходит в негодность. Пятый год воюем. Уже дольше, чем в Великую Отечественную.
У блиндажа нас встречают Леший и Зеленый, и я еще раз убеждаюсь, как точно позывные отражают характеры и внешность бойцов. Весь обросший седой бородой Леший и впрямь выглядит как лесное привидение. А Зеленый — совсем еще мальчик с хорошей, открытой улыбкой. Снайпер и разведчица с позывным Воробей похожа на маленькую храбрую птичку. Хороша до невозможности. Огромные зеленоватые глаза с длинными черными ресницами и пухлые накрашенные губы. Ее бы на обложку журнала.
— Вы меня не фотографируйте! — говорит она. — У меня пятилетняя дочь и мама в Енакиево.
— Сколько же тебе лет?
— Двадцать три года.
— О, Господи! Когда ж ты все успела?! И ребенка родить, и повоевать. Куда твоя мама смотрит?!
— А мама знает, что со мной спорить бесполезно.
— Она у нас универсальный солдат, — хохочет боец с позывным Талиб. — Она все, кроме миномета, освоила. Даже наш пулемет «Дашку». Почему «Дашка»? Потому что пулемет ДШК. Как его еще называть? А вообще мы должны быть взаимозаменяемыми. Вот хлопнут меня завтра, к примеру, а Воробей займет мое место.
— Как женщина может работать снайпером? — спрашиваю я Воробья.
— А вот так! — с вызовом отвечает юная красавица. — Разве они наших ребят жалеют?! Там же «немцы», нацисты! А вот дочка у меня явно не разведчик. Бегает и всем хвастается: моя мамка воюет! Такую на фронт не возьмешь.
Я смотрю на Воробья и думаю, что чем-то она похожа на знаменитую снайпершу Великой Отечественной войны Розу Шанину. Такая же молодая, красивая и… беззащитная.
С войны нельзя вернуться
В промзоне поселка Спартак меня встречает такса Жуля, внимательно обнюхивает мои ноги. На ошейнике у нее болтается медаль.
— Ворует колбасу, сволочь, — говорят бойцы. — Но в целом собаки еще порядочные, а вот кошки — предатели. Был у нас такой кот. Завтракает у нас, а потом бежит через линию фронта к украм обедать. Отъедался у всех. Но без кошек тут никак. Они от мышей-полевок спасают. А то проснешься утром, а у тебя ботинки съедены.
Боец подразделения «Спарта»
Из противотанкового ружья 1942 года ополченцы сделали снайперскую винтовку «Сепаратист»
Я быстро знакомлюсь с ребятами. Андрей из Донецка, бывший строитель. На руках у него перчатки с обрезанными пальцами. И я тут же вспоминаю историю, рассказанную мне несколько лет назад украинским писателем Дмитрием Выдриным. Война в Донбассе только начиналась, репортеры еще могли снимать на видео бойцов с обеих сторон. С украинской стороны сидели парни в нитяных рабочих перчатках, перебирали картошку:
— Вот, опять гнилье прислали! — возмущались они.
А в Донецке пацаны были в обрезанных кожаных перчатках, мастерски вертели в руках автоматы. Словом, глобальная битва Села и Города.
Андрей демонстрируют мне винтовку «Сепаратист».
— Мы ее сделали из противотанкового ружья 1942 года. Доработали! — с гордостью говорит он. — Снайперский прицел, оптика, приклад поставили получше. Все как надо.
(Я догадываюсь, откуда эти запасы, — с соляных шахт Соледара. Там хранилось огромное количество советского, немецкого и американского оружия времен Второй мировой войны. Устаревшего, конечно, но в умелых руках и консервная банка выстрелит.)
Следом знакомлюсь с сорокалетним шахтером из Красноармейска. Восемнадцать лет отработал под землей.
— У нас в городе осталось три ветерана войны, а в 2014 году в мае одному дедушке отмороженные нацисты нож под ребра засунули, — говорит он. — Потом обстреляли людей на 9 Мая, которые цветочки к памятнику понесли. Затем автобус с шахтерами расстреляли, когда мы на работу ехали. И что я должен был делать, по-твоему? Пошел на фронт. А с войны ведь не вернешься. Запомни. Даже если она закончится. Отвоевал я два года и поехал в Россию на заработки. Хорошие деньги. Но не выдержал, вернулся. Ведь я уже другой. Я хочу автомат в руках подержать, почистить его и попробовать в деле.
— А может, это узы фронтового братства? Тянут, так сказать? — спрашиваю я.
— Может, и тянут. А чего ты хотела? — заводится замполит с позывным Тихий. — Один на шахте горбатился, другой на стройке работал. А пришел сюда — либо в общий кулак сожмешься, либо тебя в одиночку щелкнут и порвут как собаку. Вот они выходят на позиции, и если один из них заснет, то зайдет группа укров и всех вырежут. Убьют насовсем, как у нас говорят.
В 2014-м первыми поднялись в атаку шахтеры и даже уголовники, которые родину пошли защищать и оказались патриотами, как штрафники в Великую Отечественную войну. А еще стояли 14-15-летние пацаны с палками и с отцовскими карабинами. Отожмут у «укропчика» автомат и разгрузку, вот и разжились. А теперь эти пацаны выросли. Потерянное для мирной жизни поколение.
Генетический код
Входит командир роты, здоровенный, солидный мужик с позывным Бизон. Вытирает потный лоб. Все утро под палящим солнцем рыл окопы. И я как-то сразу успокаиваюсь. Есть в нем что-то отцовское, властное.
— Почему сам рою окопы? Подаю пример личному составу, — усмехается Бизон. — А до войны я был частным предпринимателем в Славянске, держал посудный цех. Почему взял оружие в руки? А это воспитание бабушки и дедушки. Надо было встать во весь рост. Вот мой товарищ погиб, а у него отец в Славянске был подпольным миллионером, валютой занимался. Казалось бы, чего еще желать? А вот пошел воевать в самую горячую точку на Семеновке и погиб. И я просто не смог бы иначе. Это нечто, что сильнее тебя. И я был из тех людей, которые завозили в Славянск бойцов Игоря Ивановича Стрелкова в продуктовых машинах и хлебовозках.
Почему оставили Славянск? Нам постепенно отрезали пути снабжения и продовольствия, подачу воды и электроэнергии. Вышли потому, что пожалели гражданское население. Начинался голод, жара, инфекции, болезни. Назревала гуманитарная катастрофа. А своих жалко. Вот поэтому и не можем отжать ту территорию Донецкой области, которая под «украми». Нужна полномасштабная войсковая операция, а это значит, что все придется перепахать. А там ведь свои, русские.
Есть ли обида на Россию? Нет, она нас не бросает и морально поддерживает. Но эти Минские договоренности, будь они неладны… Они нас по рукам связывают.
А если глобально рассуждать, все ведь только начинается. Ведь когда вся эта карусель с «оранжевыми» и «бархатными» революциями закрутилась? Когда Россия мало-помалу начала поднимать голову на мировой арене. Сначала ее пытались раскачать через Кавказ — Чечню и Дагестан. Потом ситуация на Украине подвернулась. А я не хочу, чтобы на моей земле стояли натовские базы, нацеленные на родных мне людей.
Где взять новых пассионариев?
Бойцы первого батальона перебрасывают меня на позиции второго на маленькой камуфляжной машинке по кличке «Жук», насквозь прострелянной. (И это была ее последняя поездка. На обратном пути «Жук» рухнул в яму, оставшуюся после взрыва снаряда, и затих навсегда). Встречает меня веселый сорокалетний мужик с позывным Неваляха.
У боевой машины «Жук» на базе первого батальона. 2018 год
— А почему Неваляха? — удивляюсь я.
— А сколько его ни ***, все равно поднимается, как неваляшка, — шутит его сосед.
Неваляха — профессиональный сварщик, во время майдана работал на севере России, в Ямало-Ненецком округе.
— Вернулся с вахты и сразу пошел воевать в Славянск, — рассказывает он. — На работу уже не вернусь.
— А что, руки по металлу не тоскуют?
— Еще как тоскуют! Бывало, увижу в городе сварочные работы, сердце замирает. Ностальгия! Зато здесь адреналин. Самое мучительное — затишье. Нервы сдают. Вот когда бой, все понятно. От кого-то прячешься, куда-то двигаешься, в кого-то стреляешь.
Мы идем через роскошные заброшенные сады, где деревья ломятся от созревших абрикосов, вишен, черешен.
— Мы тут вишни насушили, давай в дорогу дам. Будешь компоты варить.
— Да не умею я, Неваляха.
— Я тебя в пять минут научу.
Пока Неваляха рассказывает мне рецепт компота и одновременно острым взглядом прощупывает территорию, меня внезапно охватывает тоска.
Сколько отменных мужиков я повидала на фронте! Сильных, здоровых, красивых. Золотые руки, храбрые сердца. И хозяйственные. Борщ сварят такой, что пальчики оближешь, и ремонт в доме сами сделают. Вон, даже окопы аккуратно деревом обложили, чтоб земля не летела. Прямо бесценный генетический фонд. А в России бабы стонут без настоящих мужиков. Кто детей-пассионариев будет делать?