– Где полотенце?
– Откуда я знаю!
Лариса рывком открыла дверь веранды, и одно из окон с грохотом распахнулось от сквозняка. Раздался звук бьющегося стекла.
– Рома, иди переодевайся! – на бегу крикнула она, заворачивая свои густые, черные как смоль волосы в красное полотенце. – И не вздумай трогать стекло, сама уберу!
Рома с Катей тихо зашли на веранду. Ветер сквозь открытое окно надувал легкую занавеску. Лакированный столик напротив был пуст – распахнувшееся от сквозняка окно смело с него все: старый глобус, хрустальную вазу с полевыми цветами и любимую Катей статуэтку балерины.
Ваза разлетелась на мелкие осколки. Цветы лежали на полу в луже воды и в битом стекле, а рядом – расколотая надвое маленькая фигурка. Катя подошла ближе и подняла с пола фарфоровую балерину, потом – ее крошечную отколотую ножку. Она беспомощно переводила взгляд с одной своей ладони на другую, и что-то тяжелое вдруг навалилось на нее – большое, темное, как прошедшая гроза. Ей почему-то показалось, что случилось страшное и уже непоправимое.
За стеной продолжали ругаться родители.
– Может, ногу можно обратно приклеить? На «Момент»? – подошел к ней сзади Ромка.
Катя села на кровать и заплакала.
В августе мама с Ромкой внезапно уехали к родственникам в Полтаву. На целый месяц Катя и папа остались вдвоем. И ей как-то вновь стало спокойно и хорошо. Она впервые так много гуляла с ребятами со двора. И без Ромки – вечного Катиного хвоста – им было веселее и проще. Каждый день они пропадали на улице до поздней ночи, словно не могли надышаться последними беззаботными днями. Только после многократного «Домо-оой!» с нескольких балконов сразу, порой сопровожденного угрозой применения ремня, им приходилось нехотя расставаться друг с другом и с пьянящей уличной свободой.
Дома всегда ждал папа. Каждый вечер. Была пожарена картошка на чугунной сковородке, заварен крепкий чай, порезан свежий батон, открыта банка сгущенки или варенья. Папа смотрел, как она – голодная, уставшая, обмазанная этим вареньем – начинала засыпать прямо за столом, и светло улыбался.
Август запомнился Кате именно таким: тихим, добрым и теплым.
Почудилось, что это просто глупое сердце обмануло – и ее, и тетю Лену. Скоро снова будет школа, придут длинные темные вечера, потом их сменят вечера дождливые, потом ветреные и снежные, а потом останется потерпеть еще чуть-чуть – и вернется уже новое, но всегда бесконечное лето.
В сентябре они с папой поехали в свой летний дом – перевезти вещи в квартиру и забрать у соседей пару ящиков с фруктами. Их соседи Семеновы – Николай Петрович и его жена Галина Сергеевна – продавали фрукты со своего сада у городского рынка. Это помогало старикам свести концы с концами. Но семье Кати они отдавали их почти бесплатно. Единственный сын Семеновых давно умер, они были очень одиноки, нелюдимы, весь их мир был только они двое и этот маленький фруктовый сад на окраине Донецка. Катин отец часто предлагал им помощь – довезти на машине до рынка или до больницы. Иногда старики соглашались, но чаще стеснялись.
– Машину пора в ремонт, – со вздохом констатировал папа, что-то подкручивая в капоте. – Сам тут уже не справлюсь.
– Что-то серьезное? – спросила Катя. – Опять к дяде Славе?
– Опять. А он денег не возьмет. Неудобно уже…
Он вытер загорелые руки тряпкой и закрыл капот.
– Давай ему что-нибудь подарим? – предложила дочка.
– Давай!
– Ой, а ты видел, какой Роме телефон подарили? – спросила Катя, закидывая на заднее сиденье пакет с мамиными вещами.
Из Полтавы ее брат, действительно, приехал с навороченным смартфоном – сказал, что это подарок от маминой родни.
– Видел! – нахмурился отец. – И с чего бы этот аттракцион невиданной щедрости, а?
– Ну, не знаю. Мне они – как обычно – передали мед и приветы! – засмеялась Катя.
– Тебе обидно? – спокойно спросил ее отец.
– Нет… – почти честно ответила она.
– Несправедливо, конечно. Одному ребенку такой дорогой подарок, второму ничего. Разве так можно? – голыми руками он облокотился о горячую крышу машины и задумчиво посмотрел на дочь. – Не знаю, может, им просто телефон некуда было деть, лишний? Ребенок, а ты что хочешь? Планшет или телефон? Тебе что нравится?
– Мне твои часы нравятся! – сказала Катя, как папа положила руки на машину, а подбородок на руки, и пристально своими детскими внимательными глазами глядела на него снизу вверх.
Папа улыбнулся и тут же снял с руки часы.
– Носи! – протянул он.
– Они же командирские!
– Ну тогда командуй!
– Закидывай ящики быстрее и поехали! А то мама съест нас вместо этих груш. Или нас с тобой в компот накрошит.
Папа засмеялся, быстро поцеловал дочку в горячий лоб и погрузил фрукты в багажник.
В машине Катя стала изучать знакомые с детства часы. Она всегда ими любовалась – часы были дедушкины, «Командирские», в золотом корпусе с глянцевым черным циферблатом и золотыми стрелками.
– «Дорогому Владимиру Сергеевичу. Никогда не забудем», – вслух прочитала она дарственную надпись. – Это от его сослуживцев, да?
– От солдат. От ребят, которыми он командовал.
– В Афганистане?
– Да. Они скинулись, купили. Сами ему в Донецк привезли. Он тогда уже вышел в отставку.
– А что значит надпись? Чего они не забудут?
– Представляешь, Катя, я не знаю! Я у него не спросил! – с грустью посмотрел он на дочку. – Они приезжали в Донецк, когда я уже учился в Калининграде. Почему я потом у него не спросил? – пожал он плечами. – Не знаю. Время было такое: все рушилось, куда-то летело… Не до вопросов было.
– Пап, а почему ты решил во флот, а не как он?
– Романтика. Море. Начитался книжек и мечтал только о море.
– Жаль, что я не застала дедушку!
– Да, очень. Он слишком рано ушел, – сдавленным голосом произнес Олег. – Ему и шестидесяти не было. Разве это возраст для мужчины?
– А от чего он умер?
– Инфаркт. Сердце… Все хорошие люди умирают от сердца, – помолчав, добавил он.
– А плохие от чего-то другого? – удивилась Катя.
– Мне кажется, от сердца умирают только самые лучшие люди, – серьезно ответил он. – Если сердце болело, страдало, значит, у человека оно было, так?
– Так! – кивнула Катя.
– Он просто не выдержал. Год только прожил после распада Союза. Отец тогда потерял все, во что верил, все, что ему было дорого.
– Но как же все? – воскликнула Катя. – А семья? У него же была жена, вы с сестрой были!
– Понимаешь, Катюш, для мужчины очень часто его страна, его земля, его долг, его дело – это все-таки…
– Важнее семьи? – обиделась Катя.
– Нет, не важнее! Но это основа жизни. Ее стержень. Когда этот стержень ломается, бывает и мужчина ломается. И даже семья не спасает.
– А для тебя? – расстроенно посмотрела на него дочь, когда они уже подъезжали к своему двору. – Для тебя что самое важное?
– А у меня кроме вас ничего в этой жизни нет! – честно ответил он.
Катя протянула отцу часы.
– Нет… – покачал он головой. – Теперь навсегда твои!
В тот октябрьский вечер занятия у Ромы закончились раньше, и он сразу убежал из школы, даже не предупредив сестру. Он после поездки в Полтаву вообще изменился. Постоянно зависал в новом телефоне, стал замкнутым, молчаливым. И словно ощетинился на весь окружающий мир. Стал огрызаться на отца, за что недавно во время ужина получил хорошую затрещину.
Катю из школы – под любопытными взглядами одноклассниц – пошел провожать Витя Сергеенко. Они сдружились с ним еще в августе. Он учился в параллельном и был очень умный. Его растила мама, медсестра, которая постоянно пропадала в ночные смены. А он по ночам читал! Его, конечно, считали странным, но не обижали, потому что совсем уж ботаником он не был.
– Ты какой-то грустный! – посмотрела на него Катя, когда они шли по улице Артема, пиная облетевшие с деревьев листья. – Заболел?
– Что? А, нет… Не выспался. Читал всю ночь.
– Что читал?
– Перечитывал. «Молодую гвардию» Фадеева, знаешь?
– Да, у папы есть такая книга.
– Ты читала? – обрадовался он.
– Нет, слишком толстая, – смущенно призналась Катя. – Мы с папой когда-то фильм смотрели. Он говорит, что в книге ошибка: там написано, что их предал один из участников, а на самом деле это был не он.
– Да, Фадеев писал книгу по горячим следам. Красная армия тогда только зашла в Краснодон, и все думали, что предатель Виктор Третьякевич, – начал объяснять Витя. – Но Фадеев все-таки молодец, он в книге фамилии всех молодогвардейцев дал настоящие, а фамилию Третьякевича не указал, придумал вымышленную!
– Почему? – спросила Катя.
– Думаю, родственников его пожалел, – пожал плечами Витя. – Клеймо же на всю жизнь… А потом выяснилось, что его оклеветали. Но точно об этом узнали только в 60-е годы. Книгу было уже не исправить. Фильм, правда, изменили: переозвучили, сцены какие-то вырезали.
– Правда? Надо же… – удивилась Катя. – А кто настоящий предатель?
– Тоже участник «Молодой гвардии». Не помню фамилию, – признался Витя, кажется, немного удивленный тому, что его слушают. – Когда арестовали первых подпольщиков, он испугался и обо всем рассказал отчиму. А его отчим на немцев работал!
– И что, он своего, пусть и не родного, но сына, выдал? – не поверила Катя.
– Нет, он его уговорил пойти в полицию и всех друзей сдать. Ну, чтобы жизнь себе спасти, чтобы у семьи проблем не было. Он согласился, всех выдал.
– А почему так поздно правду выяснили?
– Случайно поймали двух полицаев, которые участвовали в пытках и в казни. Они все рассказали… Одного поймали у нас в Донецкой области, а второго, кажется, в Одессе. Женщина из Краснодона приехала, а он там на рынке торгует! Она и узнала его.
– И что, немцы столько лет у нас прятались? – с недоверием взглянула на него Катя. – До 60-х годов?
– Почему немцы? – удивился Витя. – Наши. Там же в полиции на немцев работали местные. Самое жуткое, что они этих ребят, представляешь, с детства знали! Родителей их знали, все же рядом жили. А стали их убийцами.