Ну уж, ничего личного! Лжец из меня никудышный.
— Если тебе неприятно говорить, не надо, — дипломатично заметил Альберт.
Котелок у этого бройлера варит.
А поговорить-то стоило. Мы с Флаем так привыкли друГ к другу, что нам даже не приходило в голову пооткровенничать. В нем много мальчишеского — отличное качество для друга, но от возлюбленного я жду другого. Может, таково мормонское воспитание, но Альберт держал себя по-отечески.
Когда-то, еще в колледже, когда семья наша разваливалась, я позволила уговорить себя обратиться к психоаналитику, и выбросила сотни долларов, чтобы услышать то, что уже знала. В идеальном друге я буду искать брата, которого мне всегда не хватает. Флай как раз то, что доктор прописал. А в идеальном любовнике — отца. Врач был фрейдистом, так что дальше его фантазия не заходила.
У женщин из Союза сестер, с которыми я протусовалась одно лето, с фантазией все было в порядке, но я не виновата, что мой детский опыт больше соответствовал фрейдистским стереотипам, чем дамским идеям. Просто так получилось.
Словом, я видела на лице Альберта решимость, он жаждал стать опорой для какой-нибудь Мисс Пан-Америка, от чего очень хотелось укоротить ему хвост. Подумать только, мы стоим, зажатые со всех сторон в темном, вонючем переулке, готовясь спасти человечество от нашествия адской нечисти, а бедняга озабочен тем, что я думаю о его религии.
Более незамысловатый мужик попытался бы урвать свое и пудрил бы мне мозги в том смысле, что человечество близко к истреблению, так что давай, мол, детка, пока есть возможность, займемся любовью — надо же думать о будущем, а не только о себе…
Но Альберт не таков, как, впрочем, и Флай. Очень по-разному, но оба джентльмены. А Джилл симпатичная молодая леди. Я могла оказаться в этом Армагеддоне с куда менее приятной компанией.
— Не буду врать, Альберт. У меня есть претензии к мормонам, но это не повлияет на наши отношения. Несмотря ни на что, я, хм-м, уважаю тебя.
— Спасибо, не хотелось бы на тебя давить, — сказал он вежливым, хотя, быть может, чуть холодным тоном.
А почему, собственно, мне не поговорить с этим мормонским богатырем, раз уж я открыла кое-какие подробности Флаю? Опять пришла в голову мысль, что с этим относительно чужим человеком легче быть откровенной. Как бы ни была я близка с Флаем, моим закадычным приятелем, между нами имелась некая преграда, через которую никогда не перешагнуть.
Попытайся я сказать Флаю: «Есть вещи, которых ты не понимаешь», — и он уставился бы на меня с выражением «что-ты-черт-возьми-несешь» на лице и заставил чувствовать себя глупой, взбалмошной девчонкой. Он бы сделал это не со зла, но от этого ничего не менялось.
Беда состояла в том, что я не могла обсуждать с Флаем некоторые вещи. По эмоциональным причинам, которые он не принимал в расчет.
— Знаешь, Альберт, — продолжила я, испытывая явную радость оттого, что произношу его имя, — я хочу рассказать тебе о брате.
— Что ж, готов выслушать тебя, но ты вовсе не должна, если…
— Он никогда не был, что называется, настоящим мужчиной. Наверное, из него бы не получился хороший пехотинец. На свою беду он был хорош собой… но опять же не по-мужски, а такой… женственной красотой. Сам знаешь, как это бывает: изящная фигура, белая кожа, длинные, как у девчонки, ресницы.
— Над ним смеялись, да?
— Пожалуй. В двадцать лет я весила на десять фунтов больше, то есть я хочу сказать, на пять килограмм… готовилась в армию.
— Представляю, каково ему приходилось.
— Потом стало еще хуже. Ребята в театре, те, что постарше — он заведовал сценой в «Спейслингзе», — начали к нему приставать. По-настоящему, агрессивно, там было много голубых. В театре такое случается, а кто это отрицает, тот никогда не работал ни в Л.А., ни в Нью-Йорке. Я даже не знаю, действительно они имели на него виды или просто дурачились, но Брос…
— Брос?
— Я тут ни при чем, это он сам. Ему дали имя Амброуз, но он называл себя Брос. Так вот Брос не на шутку испугался, что он голубой, понимаешь? И ладно бы он им был, тогда ему ничего не стоило бы сказать: «Да, я такой», — понимаешь? Но он не был голубым. Он вообще никем не был, так что совершенно спятил.
— Не знаю даже, что и сказать. У меня никогда не было таких проблем. Я всегда знал, что, кроме женщины, мне никто не нужен.
— А он пустился во все тяжкие и на каждом шагу пытался продемонстрировать свою мужественность, понимаешь? Швырялся девочками и норовил засунуть свой при-чиндал в каждую попавшуюся дырку. Однажды даже… — Я заколебалась.
— К тебе приставал? — задохнувшись от возмущения, воскликнул Альберт.
— Ну, этот номер у него не прошел, запретная зона. Я ему так двинула, что он не успел сообразить, как из вертикального положения перешел в горизонтальное. Вскоре после этого он связался с дурной компанией и потом вдруг решил перейти в мормонство.
— А к какой церкви принадлежит твоя семья?
— К епископальной, к какой же еще, по-твоему, могут принадлежать Сандерсы? Чем ближе к англиканской, тем лучше.
— И как долго он с нами пробыл?
— Восемь месяцев. Он переехал в Солт-Лейк-Сити, а через полгода опять вернулся в Голливуд. Кажется, он появлялся пару раз в вашей церкви на Оверленд-авеню, но потом нашел себе нового избавителя — наркотик «танк», знаешь такой?
— Не-а. Я вообще в этом деле профан… во всяком случае по части употребления. Твой брат сам виноват в своих бедах. Католиков, лютеран или баптистов ты бы тоже обвиняла, если бы он прибился к ним на своем пути в ад?
Слова Альберта заставили меня улыбнуться.
— Я и не думала, что ты такой красноречивый! Готова признать, что во мне говорит предубеждение. Когда я думаю о брате, то злоблюсь на религию вообще, но при мысли о мормонах мне становится просто нехорошо. По-моему, церковь толкает человека черт знает на что.
Альберт рассмеялся, и я подумала, что, пожалуй, стоит сбавить тон.
— Соборы тоже? — спросил он.
— Да, тоже! — отрезала я. Этот человек явно принимал участие в диспутах. — Все религии, особенно те, которые притворяются, что они вовсе не религии. Мол, только они приведут к Богу, обозначив верный образ жизни или нравственные принципы.
— Арлин, можно попросить тебя об одолжении? Пожалуйста, не говори Флаю о нашем разговоре. Мне нравится, какие сейчас в нашей группе сложились отношения. По-моему, не стоит делать ничего такого, что могло бы отвлечь Таггарта от его обязанностей.
— Я не стану болтать. Ты меня выслушал, и прекрасно. Альберт поерзал мощной спиной по стене, садясь поудобнее.
— Ты говоришь, брат пристрастился к наркотикам? Со мной тоже такое было, только по другой причине. Я не люблю распространяться о том времени, когда был снайпером в морской пехоте, это мое личное дело, мое и Господа. Но однажды мне дали задание уничтожить женщину, которую подозревали в том, что она отмывает деньги для колумбийского картеля «Абьера», вовсю занимавшегося наркобизнесом.
— Не велика потеря, — ляпнула я не подумав. Альберт придвинулся ближе, словно боялся, что монстры подслушают и доложат о его признании в ставку Сатаны.
— Я же сказал, Арлин, ее только подозревали, никаких доказательств не было.
— А-а, — только и смогла произнести я. Но зато искренне.
— Раньше мне не доводилось убивать женщин. Это называют терминацией, хотя убийство есть убийство, от игры словами ничего не меняется.
— Армия есть армия, — парировала я, отмечая одновременно про себя, что Альберт нравится мне все больше и больше. — Значит, ты должен был покончить с этой женщиной против своей воли, потому что обвинение основывалось только на подозрениях.
Парень кивнул и на время смолк, не в силах говорить.
— Основательных подозрениях, но все равно для меня это оказалось проблемой. Потому что шло вразрез с моими нравственными устоями.
Неожиданно я разозлилась и, не сдержавшись, выпалила:
— Отлично придумано — убивать всех подозреваемых, чтобы наконец добраться до нужного человека?! Пожалуй, Церковь ЦРУ причислит тебя к лику святых.
— Да нет, убить женщину. В конце концов я решил, что если не смогу найти оправдания ее уничтожению, то не смогу считать оправданным убийство парня, которого подозревали в том, что он работает на Штази? Я разделался с ним за месяц до этого.
— А кто теперь играет словами?
— Хорошо, убил его за месяц до этого. Он обучал группу террористов, которую должны были забросить в Кефиристан как подкрепление «Косе славы». Проблема сводилась к одному: доверяю я начальству и считаю, что оно знает, что делает, или нет.
Альберт хотел быть искренним до конца, но слова застревали у него в горле. Я решила ему помочь.
— — И ты ее убил.
— Да, убил. Думаю, она все-таки была виновна.
Тут я хихикнула. Он посмотрел на меня, словно на помешанную.
— Да нет, я не над тобой, Альберт. Я смеюсь над несчастной Америкой, которая пошла на такие испытания, чтобы защитить кретинов вроде моего брата.
Моя фраза вернула нас к окружающему кошмару.
— Думаю, все мы грешники, — сказал Альберт. — Все мы заслужили проклятие и смерть и достойны своей судьбы, ибо ослушались Господа. Вот почему нам нужен Спаситель. Я сам несу ответственность за кровь на моих руках, даже если Он очистит их от крови. Я не виню церковь, армию, родителей, общество или кого бы то ни было еще.
— Тут мы с тобой расходимся, друг, — заметила я. — Ибо я виню Бога.
— В таком случае ты обвиняешь природу вещей.
— Да, возможно. «Природа вещей» поджидает нас за углом с когтями и рогами, готовая забросать молниями и серой. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что не встречу Бога, когда в руках у меня будет ракетная установка.
Я понимала, что перебарщиваю и вообще нарушаю табу, говоря о религии, но я же говорила с нормальным человеком, а не с Президентом Совета двенадцати.
И все-таки, если честно, Арлин Сандерс, ты уверена, что не пытаешься умыть руки, между тем как на тебе тоже кровь невинных людей, которые могут погибнуть из-за твоей дурацкой оплошности — из-за радиограммы полковнику Карапетяну, перебежавшему к пришельцам? Вздрогнув, я отогнала от себя эту мысль.