Снова пришёл Нагорных, наверное, чтобы проверить, не напились ли мы вчера под вечер. Он тоже выглядел усталым и озабоченным. Но это меня порадовало и оживило — есть у меня такая не очень хорошая черта: если кто-то нервничает и тревожится по той же самой причине, что и я, то на меня находит беззаботность. Зачем я буду трепать себе нервы, если кто-то это делает за меня? Но выпить действительно хотелось, и мы с Юрием Дмитриевичем немного причастились, выпили виски — кажется, это был Balvenie, но точно не Chivas. Запили крепким кофе, спасибо Насте Дьяченко; вышли на свежий воздух и осмотрели мусорные контейнеры, доверху заполненные „берегкитами“.
Воскресный вечер, но ещё оставались сложные и проблемные пробы с пикограммовыми концентрациями остарина, GW 1516 и долгоживущих метаболитов стероидов. Но ни сил, ни подходящей мочи на замену не было. Даже если эту пикограммовую мелочь обнаружат при повторном анализе, то я спокойно объясню, что такие концентрации значительно ниже нашего предела обнаружения, и никто меня не опровергнет. Вообще, вероятность обнаружения таких концентраций очень мала, если только Оливье Рабин специально не натравит на нас кёльнскую лабораторию. Мы все так устали, что, посовещавшись, решили не трогать эти пробы, оставить всё как было — и просто запечатать снова. Всего таких проб было девять.
Нам их открыли — мы их закрыли. А царапины остались.
Приезжал Никита Камаев, привёз письмо об изъятии семи проб боксёров — и забрал их. Но меня тревожила ещё одна проблема, которая не была решена заранее: наша документация хранила сотни письменных запросов на подтверждающий анализ тех проб, которые были положительными, но стали отрицательными по указанию Нагорных. Любой понимающий специалист сразу мог спросить: почему у вас столько проб пошло на повторный анализ, но ничего не подтвердилось? На самом деле они прекрасно подтвердились, но стали отрицательными после указаний Нагорных. Этот вопрос бил наповал, именно так у нас исчезали положительные пробы. Скрининг (ВАДА называет его первоначальными процедурами тестирования) должен отсекать все чистые пробы от дальнейших анализов и исследований. Если проба не прошла скрининг, а пошла на подтверждение, значит, там что-то обнаружили, но почему тогда ничего не подтвердилось? Каждый такой случай подлежит расследованию, необходимо письменное заключение — каковы причины ошибки и что было сделано, чтобы такое больше не повторилось. Так что Жене Кудрявцеву пришлось переписывать документацию, везде заново ставить подписи сотрудников разными ручками и руками.
Во вторник почти всё было подделано и подчищено; я чувствовал себя опустошённым и весь день ничем не занимался. Для меня это характерно — накануне важных соревнований я всегда чувствовал себя в каком-то разобранном состоянии и даже в тоске, но именно так мой организм концентрировал энергию перед стартом. Если за день до старта энергия бьёт через край и бежится легко, то завтра хорошо пробежать не получится. Как раз завтра начнётся битва; знать бы, что подготовил Рабин, какой у него дебют — и какую защиту мне играть. Оливье позвонил из Монреаля — они втроём заходят в самолёт и завтра в восемь утра будут у нас. Голос вроде нормальный.
Действительно, утром 17 декабря 2014 года Оливье Рабин, его заместитель Осквель Барросо и непременная и незаменимая Виктория Иванова уже были у нас. Следом приехала машина с огромным количеством пластиковых ящиков для упаковывания проб мочи, привезли специальный клей и ленту для опечатывания. Вадовцы объявили, что все пробы на территории Антидопингового центра считаются арестованными, выбрасывать ничего нельзя. Оливье затребовал документацию о хранении и уничтожении проб за текущий год и пришёл просто в ярость, когда узнал, что в субботу 1417 проб были уничтожены! Но я показал ему его же письмо, где было сказано, что пробы должны храниться с 10 сентября, вот они у нас и хранятся за последние три месяца, почти четыре тысячи. Глядя мне в глаза, точнее, в мой один-единственный глаз, Оливье Рабин спросил, неужели я не понимаю, что письмо подразумевало хранение всех проб, и я ответил, что да, прекрасно понимаю. Но у меня не было выбора, и я поступил так, как считал нужным. Потом он спросил про семь проб профессиональных боксёров, но эти пробы забрало РУСАДА, вот письмо и акт о передаче.
На следующий день с утра мы с Оливье перечитали его замысловатое письмо от 10 декабря, действительно содержавшее взаимоисключающие требования. Рабин заахал и запричитал, ну почему я уничтожил пробы в субботу, ведь я же знал, что приезжают эксперты из ВАДА. Я прямо ответил Рабину, что за последние три года невероятно устал от приездов вадовских деятелей — ничего, кроме нервотрёпки, ваши приезды не приносили, поэтому я заранее сузил вам ареал охоты, чтобы обезопаситься от всего, в чём вы меня заподозрили и чего я пока не знаю. Это мой инстинктивный способ защиты, иногда он может превалировать. Далее, Антидопинговый центр расположен в Центральном административном округе, въезд мусорных грузовиков в рабочие дни здесь ограничен, поэтому машина была заранее заказана на субботу, задолго до вашего письма. Дальше наступают праздники, у нас празднуют оба Рождества и оба Новых года, каникулы без конца, так что откладывать на месяц вывоз проб на свалку я не мог.
Однако Оливье никак не мог смириться с уничтожением 1417 проб и был готов на любом транспорте и за любые деньги ехать на мусорный полигон и лично искать там эти пробы. Я объяснил ему, что это опасное для жизни место, туда никого не пускают и что эти пробы давно погребены под тоннами другого мусора и несколько раз утрамбованы бульдозером. Оливье мрачно записывал наши разговоры, он вёл хронологию происходящего.
Тем временем Осквель, Виктория и мои сотрудники безостановочно упаковывали пробы — и все перемазались в клее. Составили опись, в итоге за два дня уложили 26 тяжёлых ящиков, каждый ящик вмещал 224 флакона, то есть 112 проб, итого было упаковано 2912 проб, парные флаконы А и Б. Продолжая подозревать лозаннскую лабораторию в сговоре со мной, Оливье Рабин договорился об отправке проб в Кёльн, но когда в Кёльне узнали, сколько прибудет проб, то отказались, у них нет места хранить столько ящиков. Пришлось снова направить пробы в Лозанну. И ещё семь запечатанных ящиков с арестованными пробами остались в Москве, пока полежат у нас. Вроде всё, закончили… Редкий случай, когда я с нетерпением ждал Наталью Желанову — она забрала доктора Рабина на ужин с Юрием Нагорных. Но Осквель и Виктория работали допоздна.
После отъезда экспертов ВАДА мы всю неделю занимались оформлением документов для отправки груза. В Москве у TNT не было свободной рефрижераторной машины для погрузки всех ящиков, и только 26 декабря прибыла литовская машина с белорусским шофёром, мы погрузили всю мочу, опечатали, я сделал фотографии и отправил их Оливье Рабину и Марселю Сожи.
С Новым годом, друзья мои!
Отставка и отъезд из России. 2015
15.1 „Полосатая“ дисквалификация. — Мой доклад в ФСБ. — Орден и медаль
Накануне Нового года мы собрались у Юрия Нагорных. В 2015 году нам предстояло провести допинговый контроль на Европейских летних играх в Баку в июне и на чемпионате мира FINA по плаванию в Казани в июле и августе. Итоги 2014 года были неутешительными: расходы на содержание лабораторий в Москве и Сочи, постоянные командировки персонала, налоги на имущество и амортизация нового оборудования и здания подвели ФГУП „Антидопинговый центр“ к банкротству. И в довершение всех бед — рубль обесценился в два раза! Закупаемые реактивы и растворители подорожали вдвое.
Наступил 2015 год, он тоже стал непростым. Сразу после новогодних праздников я полетел в Лозанну, чтобы встретиться с Клодом Романи, моим адвокатом и спасителем в Йоханнесбурге в ноябре 2013 года. Я рассказал ему про то, что ВАДА начало расследование и снова взялось за Антидопинговый центр, участились инспекции. Мы договорились, что если ситуация будет ухудшаться и появится угроза приостановки или отзыва аккредитации, то мы возобновим наше сотрудничество и пойдём в арбитражный суд.
Затем я полетел в Баку — мы вместе с мюнхенской фирмой PWC выиграли тендер на проведение допингового контроля во время Европейских игр, проводимых в Азербайджане, но контракт пока не подписали. Проблема была в том, что организационный комитет Игр возглавляли англичане, они планировали задействовать лондонскую лабораторию. Однако наша встреча с главным ЧМО — как мы сокращенно и не совсем прилично называли между собой CMO, Chief Medical Officer, то есть Джеймса Маклауда, отвечавшего за медицину и допинговый контроль, — прошла в хорошей атмосфере и вселила оптимизм. Затем нас тепло принял министр спорта Республики Азербайджан Азат Рагимов — он закурил сигару и пообещал поддержку. Помолчал, докурил — и велел подготовить контракт на двух языках. Нельзя было терять такой проект и пускать на нашу территорию англичан — иногда мы делали пробы из Баку, пусть их было немного, однако наше сотрудничество длилось много лет.
Наконец РУСАДА объявило о дисквалификации пяти ведущих саранских ходоков, учеников Виктора Чёгина. Это были олимпийские чемпионы: Сергей Кирдяпкин, Валерий Борчин и Ольга Каниськина — и два чемпиона мира: Владимир Канайкин и Сергей Бакулин. К ним также добавили Юлию Зарипову, олимпийскую чемпионку Лондона в стипль-чезе. Но эта ретроспективная дисквалификация была самой что ни на есть невероятной — они то были дисквалифицированы, то вдруг не были и в это время соревновались и выигрывали медали! А затем обратно падали в дисквал. Так решило РУСАДА, ссылаясь на новый кодекс ВАДА, а на деле выполняя установку министерства спорта. Это была та самая „дисквалификация полосами“, изобретённая Желановой; министр Мутко эту глупость проглотил и усвоил, даже дал несколько интервью, утверждая, будто именно так начинается новый этап борьбы с допингом, что мы очень серьёзно настроены и не боимся идти до конца, наказываем самых известных спортсменов. Но их медали стараемся по возможности сохранить.