И вот в наступившей темноте я понёсся через старый парк в старое здание ВНИИФК, чтобы Сергей Михайлович Вайцеховский, директор института, поставил свою подпись. Вайцеховский расписался, я отнёс документы в отдел кадров и был принят на работу сегодняшним днём. Это было 30 октября 1985 года. И кто бы тогда мог подумать, что двадцать пять лет спустя я снова побегу через парк в ту же самую приёмную, в тот же большой директорский кабинет Вайцеховского.
Только с 2010 года там будет сидеть Юрий Дмитриевич Нагорных, заместитель министра.
И понемногу пошла новая работа, и даже, можно сказать, началась моя новая жизнь. Такой вольницы, как на химфаке МГУ, уже не было, в рабочее дневное время по Ленинским горам не побегаешь и в сауне с друзьями не посидишь. Но работать на новых приборах, управляемых компьютерами, было очень интересно. Как раз в это время Уралец воспроизвёл методику определения станозолола, разработанную в пражской лаборатории, и, как только методика заработала, он передал этот участок работы мне. Я сам готовил серии проб к анализам, затем колол — вводил пробы шприцем — в инжектор хромато-масс-спектрометра, или хромасса, как мы называли такие приборы для краткости. Семёнов любил повторять: всё от начала и до конца делаешь сам — и я перегонял эфир, готовил реагенты и растворы, мыл и сушил лабораторную посуду. И научился обслуживать прибор: как сменить колонку и вставку в инжектор, почистить источник ионов, проверить и отрегулировать газовые потоки. Хромасс надо любить и беречь.
Уровень работы антидопинговой лаборатории ВНИИФК был высоким. Очень помогал обмен опытом с зарубежными лабораториями, прежде всего с кёльнской, основанной профессором Манфредом Донике, и восточногерманской, в Крайше, там директором был доктор Клаус Клаусницер. Оба директора друг друга не любили, но под руководством принца де Мерода вместе работали в медицинской комиссии МОК, куда также входили профессор Арнольд Беккетт из Лондона, Дон Кетлин из Лос-Анджелеса, профессор Роберт Дугал из Монреаля, ещё кто-то там из Парижа и Мадрида — и наш Виталий Семёнов.
Параллельно велась совместная работа с Технологическим университетом Эйндховена, на практике проверялись новые разработки. Оттуда нам постоянно присылали новые книжки и ксероксные копии последних статей по хроматографии и масс-спектрометрии. Я их читал в метро по дороге на работу и обратно. Пару раз в метро, на переходе на «Киевской», ко мне подходили сотрудники милиции и вежливо спрашивали, что там у меня за литература, — ксерокопии в то время настораживали. Но, увидев статью на английском языке, таблицы, формулы и спектры, тут же улыбались и желали успехов.
В самом ВНИИФКе, ведущем спортивном институте, подведомственном Госкомспорту — Государственному комитету по физической культуре и спорту СССР, кипела работа, потоком защищались диссертации, в столовой стояли очереди, проходили комсомольские и партийные собрания. Но мы жили за закрытыми дверями, наша лаборатория была инородным телом, и в её работу никто не вмешивался. Виталий Александрович Семёнов не любил, если кто из нас дружил или просто общался с посторонними, то есть с сотрудниками ВНИИФК.
Немного поработав, я решил заикнуться о своей диссертации. Семёнов вскинул брови и сверкнул глазами, покачал головой и сказал, что в Список запрещённых препаратов МОК скоро включат кортикостероиды, их надо будет исследовать и создавать методику их определения, вот это и будет темой твоей диссертации. Но учти, здесь тебе не МГУ и не Академия наук: диссертационные исследования — это твоё личное дело, для нас главное — выполнение серийных анализов на высоком современном уровне. И только потом всё остальное. И, смягчившись, добавил, что теперь я полностью отвечаю за свой хромасс, на нём будем работать только мы с Уральцем. Это необходимо для поддержания высокого уровня чувствительности и обеспечения надёжности результатов. У прибора должен быть один хозяин.
4.2 Нерешённые проблемы с определением допинговых соединений
С первых дней работы меня поразило, что лаборатория Семёнова не определяла самые популярные анаболические стероиды: станозолол (Стромбу), дегидрохлорометилтестостерон (Оралтуринабол) и тестостерон. В 1980-е годы эти анаболики широко применялись в советском спорте, но не определялись в нашей лаборатории до конца 1985 года! По счастливой случайности, уже на моих глазах, Семёнову и Уральцу удалось перехватить и воспроизвести пражскую методику определения станозолола, после чего положительные пробы у спортсменов посыпались одна за другой. Но Оралтуринабол (это такие синенькие таблетки) они в глаза не видели, пока я не принёс из дома упаковку турика и не начал снова его принимать, чтобы использовать свою мочу для разработки методики определения. Тестостероном занялся Уралец. Семёнов не был в восторге от моих знаний и замечаний, однако попросил продолжить работу по Оралтуринаболу, но ни с кем не обсуждать факт наличия этой проблемы и возможные пути её решения. У меня ещё оставался вопрос про Сиднокарб, его мы тоже не определяли, но я решил не нагнетать обстановку.
Формальная причина такого упущения крылась в бесконтрольности лаборатории. Она ни перед кем не отчитывалась. Ни Госкомспорт, ни руководство ВНИИФК ничего не проверяли и не требовали от нас доказательств, что мы действительно определяем Оралтуринабол и станозолол. Никто не мог даже поставить перед нами такую задачу, не говоря уже о требовании предъявить перечень определяемых соединений и нижние пределы их обнаружения. Просто полагали, даже верили, что мы определяем всё, что входит в Список запрещённых препаратов МОК. Другая, глубинная причина была в том, что в лаборатории работали замечательные специалисты, выпускники химического факультета МГУ, однако сами они спортом не занимались и не знали его изнутри.
Со спортом у них вообще не было никаких точек пересечения!
То, что я знал много лет, для них стало откровением. Поначалу меня это поразило, но потом я понял, что так было, есть и будет. Дело не в нашей лаборатории, так устроено во всём мире. Лаборатории допингового контроля не определяли множество допинговых соединений не потому, что не могли, а потому, что не знали, что и где надо искать. И причина этого была не в лени или нерадении — просто химики-аналитики не знали, какие препараты в ходу у спортсменов, и не имели стандартов допинговых соединений или их лекарственных форм. Поэтому лаборатории допингового контроля регулярно выдавали — и продолжают выдавать — непрерывный поток ложноотрицательных результатов анализов.
Однако сам Виталий Семёнов, являясь членом медицинской комиссии Международной федерации тяжёлой атлетики, постоянно общался с тяжелоатлетами и кое-что знал из первых рук. Штангисты от века творили что хотели, горстями ели метандростенолон, постоянно кололи тестостерон и Ретаболил, а высшим классом считали метенолон (Примоболан), норэтистерон (Нилевар) и дростанолон (Мастерид). Станозолол был дорогим и мощным анаболиком, а Оралтуринабол считался интеллигентским и слабеньким. Штангисты любили крепко заваривать свои анабольные схемы, чтобы все мышцы так закрепатурило и повязало, что с утра с трудом можно было встать с кровати и разогнуться.
Все вышеперечисленные анаболические стероиды, исключая тестостерон, определяли в гидролизной фракции мочи в виде метаболитов. Метаболиты — это продукты биотрансформации и выведения любых соединений, попавших в организм человека. Анализ на хромассе шёл 20 минут, и в течение этого времени на диск размером с большую сковородку записывали хроматограммы по 20 ионам — в то время это был предел возможности компьютеров. Ёмкость диска была два мегабайта. Каждый анаболический стероид давал несколько метаболитов, и для надёжного определения надо было выбрать подходящий метаболит и его характерные ионы, по два или три иона на каждый метаболит. Имея программные ограничения по общему количеству ионов, получалось, что двадцати ионов хватало для определения шести-семи, максимум восьми анаболиков и их метаболитов. Это был предел. Поэтому станозолольная методика, которую я доработал и превратил в анализ свободной фракции, добавила ещё несколько новых препаратов, и для этого был задействован мой прибор. Теперь вместе с Оралтуринаболом и станозололом мы стали определять флуоксиместерон (Галотестин) и оксандролон (Анавар). Большой прогресс.
4.3 Допинга в СССР нет. — Сокрытие положительных результатов анализа
В конце 1985 — начале 1986 года только в тяжёлой и лёгкой атлетике у нас было свыше 50 положительных проб. Сплошь анаболические стероиды: станозолол, метандростенолон, метилтестостерон, нандролон. И это ещё без обычного тестостерона, продававшегося в любой аптеке, — его мы не определяли вообще! Примечательно, что в те годы никого не дисквалифицировали, поскольку считалось, что в СССР допинга нет и быть не могло. Соответственно, допингового контроля в буквальном смысле никогда не было, а была развёрнута программа по контролю за применением «фармакологических средств для адаптации к нагрузкам»; самого слова «допинг» старательно избегали. Мы постоянно отслеживали выведение метаболитов стероидов в моче, пытаясь установить «рекомендуемые сроки», то есть через сколько дней — пять, десять или двадцать — будет «всё чисто». Однако сроки выведения различались очень сильно, на них влияли разброс в применяемых дозах и индивидуальные особенности организма: у некоторых всё исчезало быстро, но были и такие, у которых «хвосты» — следовые, но определяемые количества метаболитов — тянулись продолжительное время.
Такая работа велась из года в год. Руководители советского спорта были уверены, что «синие майки», спортсмены сборных команд США и ГДР, тоже применяли допинг и их точно так же контролировали и покрывали в своей стране. А иначе как они могли соревноваться на равных и даже побеждать советских атлетов, подготовкой которых занимались высококвалифицированные тренеры и специалисты, врачи и фармакологи? Отставания в советской науке не было, более того, у нас учились зарубежные тренеры и специалисты, статьи и книги советских учёных переводили на иностранные языки.