Олимпийские игры в Сеуле были замечательные. Сколько прошло времени, но две битвы я помню как вчера. Это победа советской сборной в эстафете 4×400 метров с мировым рекордом, не побитым до сих пор. Ольга Брызгина, до этого выигравшая золото в беге на 400 метров, на последнем этапе удержала лидерство в исторической битве с Флоренс Гриффит-Джойнер; у Фло-Джо уже были три золотые медали, а бег на 200 метров она выиграла с невероятным мировым рекордом — 21.34, причём в финишных клетках не упиралась, просто добегала. Вторая битва — это финальный матч в женском гандболе, СССР — Южная Корея. Никто не думал, что сборная СССР проиграет, у нас поражений не было десять лет, однако кореянки бились до конца. Как и все бегуны, я индивидуалист и не люблю командные виды спорта, но тут было что-то не от мира сего, как первый звоночек, что СССР, непобедимая «Красная машина», скоро развалится. Точнее, второй звоночек, а первый, очень пронзительный, прозвучал ещё в июне, когда Штеффи Граф за полчаса всухую обыграла лучшую советскую теннисистку Наташу Звереву в финале открытого чемпионата Франции — 6:0 и 6:0!
В метании диска Юрий Думчев был четвёртым! Мне было очень жаль, что он остался без олимпийский медали. Корейская лаборатория Сиднокарб не определяла, но идти на риск никто в нашей сборной тогда не решился!
Вот и всё… Олимпийские игры закончились, прибор мы выключили, из хроматографа вынули колонку — и внутрь положили Библии, штук десять экземпляров как раз поместились. На обратном пути сильно штормило, и я понял, что такое морская болезнь. Вот и Владивосток, в госпитале ТОФ наши ящики стоят, как их оставили, мы упаковали в них приборы и лабораторную утварь, затем Юрий и Наталья улетели чартерами, как белые люди, а я остался сторожить ящики и ждать вылета, всё тяжёлое и громоздкое возвращали в Москву на военных самолётах.
Сеульская эпопея закончилась! Девятого октября 1988 года, охраняя ящики с нашими приборами и ожидая вылета в Москву, я написал в дневнике: «Какое дело, что там — эпоха! прошла на моих глазах и с моим участием. Только тут, глядя в глаза людям, это осознаёшь».
Никогда ни до, ни после я не летал на военном самолёте. Сидишь на жёстком и холодном металлическом стуле, моторы гудят, никакой звукоизоляции, как в большом сарае из листового железа или в заводском цехе, заснуть невозможно. Зачем-то приземлились в Красноярске, на военном аэродроме в чистом поле, нутро самолёта открыли настежь, а там на солнце минус пять! Вещей тёплых не было, я сразу замёрз в летнем спортивном костюме, но принесли горячей еды в бидонах, лётчики развели спирт, мне налили в кружку больше половины, какая же гадость, но согревает очень хорошо. Прилетели в Москву, сгрузили ящики, привезли в родную лабораторию — и как же я давно тут не был, одичал совсем.
Но уже на следующей неделе мы полетели в Дрезден, в допинговую лабораторию ГДР, для обмена опытом. Сама лаборатория находилась в Крайше, небольшом лесном городке, где директор доктор Клаус Клаусницер хорошо нас принимал и кормил как на убой в местных ресторанчиках. Там отпраздновали моё 30-летие. Основной специалист лаборатории, Иоахим Гроссе, был не очень открытым парнем, но кое-что нам показал. Уже тогда в ГДР для точного количественного определения тестостерона использовали его дейтерированный стандарт. Но мы тогда об этом могли только мечтать, да и потом ещё мечтали лет двадцать.
5.13 Перестройка на марше. — Безвинные жертвы допингового контроля
Перестройка, всё меняется — и нас впервые посетили корреспонденты, они были из газеты «Известия», и сразу, на следующий день, наши фотографии были напечатаны. Затем стали приходить какие-то занудные тётки с блокнотами, сидели часами в кабинете у Семёнова и что-то выспрашивали. Наступило время перестройки и гласности, все хотели живых новостей из первых рук или уст — после того как Бен Джонсон в Сеуле попался на станозололе, тема допинга сразу стала модной. Виталия Семёнова это раздражало, и однажды, дав какое-то интервью, он выскочил злой и красный, как рак. «Вот что за дуры такие, откуда только берутся, — завёлся Виталий, — ничего не понимают, однако собираются писать про проблемы допингового контроля! Я целый час им говорю одно, они мне другое, глупости несусветные вбили себе в голову и ничего не слушают, что бы я ни говорил! Допинг вредит здоровью и разрушает лёгкую атлетику, — произнёс Семёнов нараспев, имитируя голос и манеры корреспондентки. — Да с чего они это взяли, это ваш колхозный футбол всё разрушает и всему вредит. Все спортивные базы и стадионы захватили, все средства на футбол ушли, как в бездонную бочку. Футболисты пьют и курят, играют в карты по ночам, по второму разряду пробежать не могут, нарядились, как попугаи, и гордо ходят, воображая себя великими спортсменами».
И снова новости, да ещё какие! Оказывается, в Сеуле было подписано соглашение о сотрудничестве между Олимпийскими комитетами СССР и США о проведении совместного внесоревновательного тестирования спортсменов, создали двустороннюю комиссию и скоро к нам приедет американская делегация! Делегация приехала, заседания проходили в той же гостинице ЦК КПСС, от США прибыли Дон Кетлин, директор олимпийской лаборатории Лос-Анджелеса, его сотрудница доктор Каролина Хаттон и доктор Вейд Эксам, начальник медицинского отдела Олимпийского комитета США. С советской стороны были Василий Громыко, Виталий Семёнов и Сергей Португалов, заменивший Сергея Некрутова. Португалов хорошо говорил по-английски и переводил, хотя курил не меньше Некрутова. Кетлин тоже покуривал Marlboro, но на виду никогда этого не делал.
Что обсуждала комиссия и что решила, мы так и не узнали. Семёнов озабоченно молчал, но в последний день нашу лабораторию посетил Дон Кетлин, и мы с ним проговорили три часа! У Кетлина был переносной компьютер Zenith, тогда я первый раз увидел лэптоп, тяжёлый и не цветной, однако Кетлин важно в него смотрел или просто держал перед собой. Он был оптимистически настроен и таким широким жестом пригласил нас всех в свою лабораторию в Лос-Анджелес, что мы задохнулись от неожиданности!
Однако тут пришла машина — и увезла его в аэропорт.
Позже мы узнали, что Громыко, Семёнов и Португалов должны будут в апреле 1989 года лететь в Лос-Анджелес для окончательного обсуждения программы сотрудничества. А летом кто-то оттуда приедет в нашу лабораторию для гармонизации методик и процедур, чтобы перечень определяемых соединений и распечатки данных анализа в нашей и в американской лабораториях были идентичны. Виктор Уралец очень переживал, что его не включили в двустороннюю комиссию, а предпочли Сергея Португалова. Но всё равно — кто бы мог подумать, что после двух подряд бойкотов летних Игр в 1980 и 1984 годах мы начнём реальное сотрудничество с американцами на уровне лабораторий.
Перестройка творила чудеса, и у нас кружились головы. Совсем недавно, ещё в начале года, не было полной уверенности, поедет ли сборная СССР на Игры в Сеул, ведь Южная Корея считалась чуть ли не американской военной базой, куда не ступала нога советского человека. И вдруг я еду на месяц, на тридцать девять дней, в Сеул! Потом открывается прямое сотрудничество с американцами, и не в области охраны природы и вымирающих животных из Красной книги, а в самом сердце советского спорта, в области допингового контроля! Американцы приедут к нам в лабораторию — и будут проводить внесоревновательный контроль сборных команд Советского Союза. В то время о внесоревновательном контроле в спорте только говорили, и то осторожно, вполголоса и с оглядкой, — а мы уже планируем совместную программу и оформляем визы гостям из США.
Олимпийские игры в Сеуле остались моими самыми любимыми и незабываемыми, они по-новому перемешали мировой спорт. После Игр профессор Манфред Донике заявил, что в Сеуле у 90 процентов медалистов в лёгкой атлетике был искажённый или придавленный стероидный профиль, что свидетельствовало о продолжительном употреблении анаболических стероидов в подготовительный период, когда атлетов никто не контролировал. Но стоило ему сказать правду, как на него ополчился весь мир, так что деваться было некуда и Донике взял свои слова обратно. Однако тину в допинговом болоте он взбаламутил, и стало невозможно отрицать необходимость проведения внесоревновательного контроля. Именно профессор Донике добился того, что внесоревновательный контроль был официально введён в ноябре 1989 года в Москве во время Всемирной конференции по борьбе с допингом.
Профессор Донике гордился своей методикой определения тестостерона, введенной в 1983 году и основанной на отношении тестостерона к его природному неактивному изомеру — эпитестостерону. Отношение Т/Е колебалось в больших пределах, от 0.1 до 4.0 и выше, однако было принято решение считать пробу с Т/Е >6 положительной. Все знали, что методика постоянно давала ложноотрицательные результаты, так как через два, три или четыре дня, в зависимости от дозы и индивидуальных особенностей стероидного профиля, отношение падало ниже 6. Очевидно, что пик тестостерона состоял из смеси молекул: своего, эндогенного, и чужого, экзогенного, тестостерона, но как их различить? Пока никак, масс-спектрометрию изотопного соотношения, сложную методику, способную определить экзогенное происхождение молекул тестостерона, оставалось ждать ещё десять лет!
К сожалению, за эти десять лет методика Донике выдала множество ложноположительных результатов, сломав судьбы и карьеры невиновных спортсменов. Это стало большим ударом для Донике, он поначалу отказывался верить, что его методика даёт ложноположительные результаты. Одно дело — пропустить положительную пробу обманщика, тут Бог ему судия, пусть пока погарцует, а там посмотрим, но честного спортсмена обвинить в применении допинга было абсолютно неприемлемо. Сначала австралийцы, потом норвежцы и шведы обнаружили спортсменов, у которых отношение Т/Е было и 7, и 9, оно колебалось, но постоянно превышало шестёрку, то есть проба была положительной и спортсмена надо было дисквалифицировать. Тогда начались исследования популяции молодых людей, не занимавшихся спортом, их результаты не афишировались, но оказалось, что такие природные, но высокие отношения Т/Е пусть и редко, но встречаются, один или два случая на тысячу случаев нормального отношения. Это означало, что каждая лаборатория допингового контроля могла давать несколько ложноположительных результатов в год, буквально убивая честных спортсменов. Мы тоже перед Играми в Сеуле «закопали» двух невинных спортсменов — фехтовальщика из Киева, чемпиона Европы, у которого постоянно было высокое отношение Т/Е, и феноменального прыгуна в длину из Вильнюса Владимира Очканя, установившего юниорский мировой рекорд — 8 метров 35 сантиметров. Их несправедливо дисквалифицировали и не взяли в Сеул. Какой ужас! Эти проблемы держались в секрете, но в результате десятилетнего периода тестостероновых репрессий