етики. Пархоменко я знал ещё со времен Сеула и нашего лайнера.
Попались два наших тяжелоатлета, однако за одним из них стоял богатый спортклуб, готовый дать взятку в 30 тысяч марок или долларов, уже не помню точно, если его проба Б не подтвердится, то есть окажется чистой. Ни Семёнов, ни Пархоменко по-английски не говорили и попросили меня переговорить с сотрудниками лаборатории, предложить им деньги, но я отказался — это абсолютно невозможно, всех ребят в Кёльне я знаю давно, и никто на это не пойдёт. Пархоменко не верил и искренне удивлялся, что за такие деньги нельзя решить такой простой вопрос. Повторный анализ подтвердил положительные результаты в обеих пробах.
В последний день доктор Ханс Гайер повёз нас в Дюрен, небольшой городок, где жил и был похоронен профессор Донике. Он завещал похоронить его на маленьком кладбище рядом со своим сыном, погибшим в подростковом возрасте. Заплаканная, вся в слезах, нас встретила Тереза Донике, вдова, мы с ней поговорили и зашли в кабинет профессора. Она повторяла, что ничего здесь не трогала и не меняла, всё осталось на своих местах, как будто её Манфред вот-вот вернётся. Я даже в ванную комнату зашёл с самой простой целью — посмотреть, каким одеколоном пользовался профессор Донике. Это был Paco Rabanne XS, плоский флакон с откидывающейся металлической крышкой. Я трепетно взял холодноватый флакон, ведь его держал в своих руках Донике, когда был ещё жив! Флакон был почти полный, я откинул крышку и пару раз пшикнулся. Фрау Донике следила за мной со слезами на глазах и попросила, чтобы я забрал его себе, но я не взял, пообещав, что завтра куплю себе такой же в дьюти-фри на вылете в аэропорту. И купил.
Доктор Ханс Гайер повёз нас обратно в Кёльн; всю дорогу я думал о Донике, о том, какой это был невероятный человек: все, кто попадал в его окружение, это ощущали, я был рад каждой встрече с ним, меня буквально тянуло к нему, с ним всегда было интересно. Жаль, что я не учил немецкий язык. Донике умер внезапно, он не написал воспоминаний, даже развёрнутого интервью не оставил. Понятно, что ничего хорошего или оптимистического он бы не сказал, да и принц де Мерод не любил, если кто-то начинал распространяться о проблемах допингового контроля. Но невозможно представить, сколько всего интересного мог бы написать Донике, варившийся внутри антидопинговой кухни двадцать с лишним лет. А до этого он был профессиональным велосипедистом, гонялся на «Тур де Франс» и, как и все, применял амфетамин, время было такое. Его красный гоночный велосипед постоянно стоял в коридоре в лаборатории, мы на него натыкались, и только на время ежегодных симпозиумов велосипед убирали…
Вот и всё, мы вернулись в Кёльн. Ханс дал мне большую сумку с детскими вещами, у них с Карлой, его женой, были две дочери немного постарше моей.
7.3 Совещание в Риме. — Скандал с бромантаном
В феврале следующего, 1996 года фирма Hewlett-Packard организовала для российских дилеров и консультантов обучение в небольшом городке Вилмингтон, что в двух часах езды от Филадельфии. Я возил их на большом автомобиле «Линкольн таункар», расплачивался за гостиницу и обеды корпоративной карточкой American Express, однако за две недели устал с ними до предела — и, как только отправил их домой, полетел отдохнуть на неделю в Сан-Диего, в гости к Виктору Павловичу Уральцу. Он приобрел дом, его дети учились в университете, и всё у него было хорошо.
Иногда я приезжал в лабораторию к Виталию Семёнову, для нашей фирмы он был важным клиентом и заслуженным покупателем хромассов Hewlett-Packard. В начале мая он спросил, не смогу ли я с ним съездить на два дня в Рим, на совещание директоров антидопинговых лабораторий. Виталию пришло личное приглашение от принца де Мерода; помимо совещания планировалось что-то торжественное, связанное со столетним юбилеем Олимпийского комитета Италии. Я согласился, в Италии я ещё не был — и мы полетели в Рим.
О Боже, нас поселили вдвоём в какой-то древней общаге, в такой маленькой комнатушке, что между кроватями можно было пройти только боком; даже в советские времена на сборах или соревнованиях я ни разу не попадал в такую конуру. Две ночи стали для меня настоящей мукой: Виталий на своей кровати, на расстоянии вытянутой руки, сопел, скрипел зубами и ворочался. Я подумал, что нас специально так дискриминировали, но оказалось, что рядом точь-в-точь в такой же комнатушке живет Костас Георгакопоулос, директор афинской лаборатории; правда, он заселился с супругой.
В Риме оба дня были заняты встречами и совещаниями. Нам показали комплекс солидных зданий и спортивных сооружений, возведённых ещё при Муссолини; оказывается, Рим и Токио должны были принимать Олимпийские игры вслед за Берлином в 1940 и 1944 годах, всё было готово, но Игры не состоялись из-за Второй мировой войны. Наконец нас привезли на торжественный обед, где было много народа, но принц Александр де Мерод показал всем, что Семёнова он ценит и отличает, и посадил его рядом с собой. А я сел рядом с Семёновым. Когда выносили на подносе очередное блюдо, то принц изысканным жестом показывал официанту, что первый кусочек выбирает именно Семёнов, но я успевал взять следующим, пока поднос не унесли. Нам постоянно наливали прекрасные вина каких-то особенно удачных годов урожая, но я не пил, так как должен был переводить. Вообще, принц де Мерод был невероятным человеком, он следил за всеми вокруг и не заводил разговор с Семёновым, пока я сидел с набитым ртом, и, только когда я мог говорить, он — с одобрительной ухмылкой — обращался к Виталию. Видя, что я ничего не пил, но налегал на рыбу, он показал мне в конце обеда, какой бокал вина я обязательно должен выпить.
Это был рислинг урожая 1967 года. Или 1976-го…
В Риме Виталия волновал лишь один вопрос, именно его решение было целью нашей поездки для встречи с принцем — может ли Виталий вернуться в состав медицинской комиссии МОК. Но принца это не волновало, он был членом МОК высокого полёта, так что вопрос семёновского членства находился в компетенции нового председателя антидопинговой подкомиссии, профессора Джорди Сегуры, директора барселонской лаборатории. Сегура знал, что Семёнова из комиссии исключил покойный Манфред Донике, и прекрасно знал, за что именно, поэтому не ответил ни да ни нет, но стало понятно, что Семёнову обратно не вернуться.
Фирма Hewlett-Packard готовила новую версию масс-селективного детектора модели HP 5973N, и в конце мая у нас был внутренний тренинг по масс-спектрометрии в Париже. Мы решили создать небольшую группу по допинговому контролю. Как раз в Париже через месяц должен был начаться Кубок мира ФИФА по футболу, повсюду висела реклама фирмы Hewlett-Packard, на стадионах и в пресс-центрах работали наши компьютеры и принтеры, и в парижской лаборатории стояли новые масс-селективные детекторы. Мы обсудили, как улучшить чувствительность и надёжность нового хромасса для определения ряда проблемных метаболитов анаболических стероидов, и мой проект был принят. Договорились, что я быстро напишу план работы и подготовлю необходимый набор стандартов и образцов и если всё получится как надо, то в будущем году мы доложим свои результаты в Кёльне.
И снова две недели работы в милом маленьком городке Вальдбронн, снова анализы, анаболические стероиды и новые приборы — я невероятно соскучился по лабораторной обстановке, по химическим запахам и шуму работающих приборов. Пробы анализировали круглосуточно, мы испытывали чувствительность при разных температурах источника ионов и квадрупольного анализатора. В гостинице я ставил будильник на самое жестокое время, на три часа утра, чтобы посмотреть прямую трансляцию Олимпийских игр из Атланты, особенно финалы по лёгкой атлетике. Тогда в Атланте вспыхнул скандал с бромантаном, его нашли в пробах российских спортсменов — и бромантан немедленно объявили допингом. Нескольких спортсменов дисквалифицировали, но российская делегация сразу подала протест в арбитражный суд, который на время проведения Олимпийских игр переезжает из Лозанны туда, где проходят Игры, чтобы быстро решать все тяжбы. Суд снял дисквалификацию российских спортсменов, но неприятный осадок остался.
Интересно, что в Атланте руководители российской делегации решили, что в скандале виноват врач сборной команды по лёгкой атлетике Григорий Петрович Воробьёв — будто именно он «сдал» бромантан, то есть передал таблетки бромантана иностранцам, открыл нашу тайну и всех нас предал. Воробьёву это стоило карьеры; как всегда, нашли «стрелочника» и примерно наказали. После этого бизнес-нишу главного допингового врача сборной по лёгкой атлетике занял Сергей Николаевич Португалов и оставался на этой должности следующие двадцать лет.
На самом деле бромантан «сдал» я. Точнее сказать, я забил последний гвоздь в крышку гроба этой уникальной дряни, от которой столько лет страдали приборы и специалисты из антидопинговых лабораторий всего мира. За несколько месяцев до Олимпийских игр в Атланте мне позвонила Кристиан Айотт, директор монреальской лаборатории, и попросила прислать материалы по бромантану, спектры и хроматограммы — они с лабораторных времён хранились в моих бумагах. Кристиан тогда раздобыла таблетки российского производства и занялась ими, но не была уверена, действительно ли это «русский бромантан», а не его изомер или производное. Она лично принимала таблетки и жаловалась, что много месяцев не могла от него избавиться, он действительно «хвостит» в моче очень долго. Я по факсу переслал ей наши данные и забыл об этом.
В итоге в Атланте российская сборная легко отделалась, отбившись от бромантана, что можно считать большим достижением — всё могло быть гораздо хуже. Была всего одна положительная проба, снова станозолол, его нашли у бегуньи с барьерами Натальи Шеходановой, её готовил Португалов. За лабораторный допинговый контроль отвечал Дон Кетлин, он со своим коллективом работал в Атланте, к ним подключили специалистов из Кёльна для работы на хромассах высокого разрешения для определения следовых количеств анаболических стероидов. Доктор Стив Хорнинг, классный специалист, нашёл четыре положительные пробы — это был тот самый долгоживущий метаболит метандростенолона, на определении которого так прославился Кёльн. Но тут случилось непредвиденное. Доктор Патрик Шамаш, новоиспечённый медицинский и научный директор МОК (раньше про такую должность никто не слышал), решил, что найденный метаболит, 17-эпиметиндиол, «недостаточно хорошо охарактеризован и документирован» с точки зрения доказательной базы, и постановил не объявлять положительные пробы с метандростенолоном. Доктор Патрик Шамаш отвечал за медицину и допинговый контроль во время проведения Олимпийских зимних игр в Альбервиле в 1992 году. На следующий год принц Александр де Мерод, постепенно отходивший от ежедневных дел и забот из-за ухудшения здоровья, назначил его медицинским и научным директором МОК, после чего карьера Патрика стремительно пошла в гору.