to crash — «разрушать путем сдавливания»). Пластиковая крышка с номером трескается, её куски и металлическое кольцо с пружиной снимают и выбрасывают, затем открывают флакон. Но иногда при открывании электрическим крашером пластиковая крышка трескалась вместе со стеклянным флаконом. Это случалось редко, один раз на две или три тысячи проб, и объяснялось неправильным положением флакона: либо он стоял не по центру, либо был перекошен. Для тренировки мы взяли старые запечатанные флаконы с пробами Б, положили на дно крашера монетку, чтобы флакон оказался слегка перекошен, и убедились, что стеклянный флакон трескается вместе с крышкой, а монетку при этом не видно.
Пришло время контрольного анализа, пришёл представитель спортсмена, я заполнил протокол вскрытия пробы Б, подложили монетку — не хочет трескаться флакон. Подложили монетку побольше — однако треснула только крышка, получилось так, как полагается при вскрытии, но нам надо было не это. Быстро отыскали другую крышку, снова закрыли пробу Б, подложили под флакон металлический ключ — и только тогда флакон наконец треснул. Мы всё красиво сфотографировали, потом представитель борца часа два писал заявление, ручку, наверное, с прошлого года не держал, хотя надо было написать всего три предложения: что он видел, как треснул флакон, и считает анализ пробы Б недействительным. Мой отчёт о корректирующих действиях был готов заранее, я там во всём покаялся и написал, что отныне и во веки веков контрольная проба Б будет вскрываться только вручную. Ни ВАДА, ни Международная федерация борьбы не возражали. Но с тех пор мы всегда пробы Б открывали вручную.
Накануне Игр в Пекине чуть было не спалили всю сборную с одним прогормоном, норандростандиолом, у которого оба гидроксила, в положении 3 и 17, были эстерифицированы тетрагидропиранильными группами. Обычно эстерифицированым бывает гидроксил в 17-м положении, но учёные за океаном придумали что-то новое, а я не предвидел никакой опасности, для меня главным было, чтобы в баночке, в капсулах, находилось именно то, что написано на этикетке; если так и есть, значит, можно применять. Каково же было наше изумление, когда метаболизм молекулы пошёл совсем не туда — стали образовываться метаболиты оксаболона, с гидроксильной группой в 4-м положении! Они сидели месяц и больше даже у бегунов, а у метателей с их дозами — будут все три месяца. Пришлось срочно всех обзванивать, забирать обратно не только каждую банку, но и каждую капсулу. Хорошо ещё, что мы вовремя спохватились, но где уверенность, что этот прогормон не завезут снова, и нет никакой гарантии, что не будет других проблемных стероидов. Но что меня больше всего бесило, так это то, что любую банку с неизвестным препаратом продавали с обязательной ссылкой на моё имя, приговаривая, что Григорий Михайлович этот препарат лично проверил и очень рекомендует.
Всё, с меня хватит проблем с прогормонами, с ними закончили навсегда, если кто снова попадётся, то улетит вместо Пекина в дисквалификацию. Единственное, что можно оставить, — это дегидроэпиандростерон (DHEA), его не подделывают, и он быстро выводится. Сборную надо максимально обезопасить. Мы всем по секрету сообщили, что прогормоны уже не те, что были раньше, теперь они представляют большую опасность. По секрету означало, что завтра об этом будут знать все. Для подготовки к Играм в Пекине были отобраны три проверенных анаболических стероида — и только в таблетированной форме: оксандролон (Анавар, 2.5 мг), метенолон (Примоболан, 25 мг) и дегидрохлорометилтестостерон (Оралтуринабол, 10 мг), — у которых сроки выведения укладывались в две-три недели, если их чередовать по дням и принимать по полтаблетки утром и полтаблетки вечером. Турик и оксана вообще исчезали за неделю, прима хвостила подольше, и неделю надо будет добавить для подстраховки. Старые анаболики, станозолол и метандростенолон, применять было нельзя, на них давно стояли кёльнские ловушки. Договорились с Португаловым и Мельниковым, что таких нарушителей будем оправлять в дисквал сами и сразу, чтобы другим неповадно было.
Эта нервотрёпка происходила на фоне слухов, что прикормленных и ручных сборщиков проб из IDTM скоро заменят и что пробы у российских спортсменов будут собирать иностранные офицеры допингового контроля. И точные даты проведения внесоревновательного контроля перестанут быть известны, он станет внезапным, что смертельно опасно. Действительно, доктор Габриель Долле не спеша готовил капканы и волчьи ямы для российских легкоатлетов. Подробностей я не знал, однако шкурой чувствовал опасность, что-то уж больно ласковым стал Габриель в телефонных разговорах, этого я не люблю, лучше сначала немного поругаться, затем продолжить совместную работу.
В начале лета, 10 и 11 июня, в Санкт-Петербурге прошёл симпозиум по генному допингу, приехало много иностранных специалистов, всё было организовано на очень высоком уровне и прошло без проблем. Хотя до этого пришлось повозиться с оформлением виз. Когда я приехал в гостиницу на день раньше, чтобы ещё раз убедиться, что всех по списку встречают и размещают, что всё идёт по намеченному плану, то отключил телефон и проспал двенадцать часов как убитый. Все были довольны, сперва была экскурсия на корабле по Неве, затем торжественное открытие и прекрасный обед; из ВАДА приехали Дэвид Хоман и Оливье Рабин, ими в основном занимался Фетисов.
Сразу после Санкт-Петербурга я поехал в Германию. В Кёльне мы согласовали план совместных работ по новым допинговым препаратам, им конца и края не видно, Список запрещённых препаратов ВАДА каждый год пополнялся. И предстояло многое сделать по классическим анаболическим стероидам, постараться обнаружить такие долгоживущие метаболиты, чтобы сроки их определения составляли три или четыре месяца — тогда в спорте высших достижений они станут бесполезны. Эффект от стероидных курсов держится месяц или два, максимум три, и какой смысл готовиться на анаболиках к соревновательному сезону, который длится три месяца, если всё это время будут определяться долгоживущие метаболиты и сохранится угроза попасться на допинговом контроле. После Кёльна я заехал в Бонн, где находится Международный паралимпийский комитет (МПК), и Питер ван де Флит, медицинский директор, включил меня наблюдателем в состав допинговой группы, мы будем работать в период проведения Паралимпийских игр в Пекине в сентябре.
Неожиданно Вячеслав Фетисов покинул пост руководителя Федерального агентства по физической культуре и спорту (Росспорт). Росспорт реформировали, вместо него создали Министерство спорта, туризма и молодёжной политики (Минспорттуризм) — очень странная смесь. Министром стал Виталий Леонтьевич Мутко, футбольный босс из Санкт-Петербурга и близкий друг президента Путина. По инерции доделали разные дела, из ЦСП в новое агентство РУСАДА окончательно передали планирование, отбор допинговых проб вместе с отборщиками проб — и финансирование. Туда же перешёл Александр Деревоедов, однако Мутко его не любил, поэтому директором РУСАДА стал Вячеслав Геннадьевич Синёв. И мы сразу взялись за перевод новой версии Кодекса ВАДА на русский язык. ВАДА, утвердив РУСАДА уполномоченным агентством, строго напомнило, что необходимо срочно решить вопрос с вывозом проб мочи и крови за рубеж, в западные лаборатории. Эта работа была передана в министерство, требовалось внесение изменений в государственное законодательство.
9.2 Проделки чёгинских ходоков. — Борьба Габриеля Долле с российскими читерами
Но вернёмся немного назад, в тот месяц май, когда буквально чудом спаслась чёгинская группировка мордовских ходоков. В мае в Чебоксарах проводили Кубок мира IAAF по спортивной ходьбе, это был отбор на Олимпийские игры в Пекине. Доктор Габриель Долле прислал мне письмо, в котором говорилось, что Кубок мира — это соревнования IAAF, следовательно, и пробы мочи принадлежат IAAF, поэтому я должен все пробы в замороженном виде в искусственном льду отправить на анализ в Лозанну. Я ему ответил, что ничего такого не должен и что из Чебоксар невозможно отправить пробы мочи в Лозанну, не имея действующего контракта с лозаннской лабораторией и разрешения от министерства здравоохранения. А главное, кто будет в Чебоксарах заниматься оформлением документов и отправкой мочи в Лозанну? Пробы отбирают офицеры РУСАДА, но денег на отправку проб за границу у них нет, бюджет есть только у местного оргкомитета, но они за это ни за что не возьмутся. У меня никаких отношений с Минздравом или оргкомитетом нет, я сижу в Москве и жду пробы для анализа. Если вам надо, то приезжайте сами, забирайте пробы и увозите куда хотите.
Неявный запрет на вывоз мочи из России, невероятные и непреодолимые трудности, связанные с отправкой проб в Лозанну, спасли российскую ходьбу. Проб было много, около шестидесяти, из них 18 оказались положительными на эритропоэтин. Мы с Юлей Дыхал не верили своим глазам. Алексей Мельников тоже вытаращил глаза, клялся и божился, что перед стартом чёгинская группа ничего такого не колола. Но как тогда получилось, что все 18 положительных проб принадлежали ходокам из российской сборной, а из иностранных ходоков никто не попался? К тому же Мельников знал, что наш анализ шёл без его подсказок — у меня не было списка с номерами проб чёгинских ходоков! Да мы с Алексеем особых проблем и не ожидали, всё-таки важнейший международный старт под эгидой IAAF, отбор на Олимпийские игры, выступают элитные спортсмены. Конечно, могли случайно эфедрин накапать в нос и в рот или с концентрацией сальбутамола немного промахнуться. Но чтобы получился завал положительных проб на ЭПО — в такое никто не верил.
Алексей Мельников и Сергей Португалов убеждали меня, что Виктор Чёгин давно уже не употребляет эритропоэтин и это у меня что-то не так с анализами. Но результат был стопроцентный, типичные картинки распределения изоформ ЭПО после недавней инъекции. В нашей процедуре анализа я был уверен, мы на её отработку столько сил и средств потратили, что не передать словами, зато теперь она точно такая же, как в австрийской лаборатории в Зейберсдорфе. Оставалось только узнать, кто кого дурачит. Мне сказали по секрету, что есть какие-то ампулы с новейшим препаратом, он называется К