имеет pH 4.5–5.0 и плюс-минус туда-сюда совсем немного. Через некоторое время она становится менее кислой, pH сдвигается в область 5.5–6.5, со временем этот показатель растет до семи, восьми и выше. Если бы pH измеряли при отборе, то легко, даже не держа стаканчик в руках, можно было бы заметить, что моча не свежая, а выдержанная, её где-то хранили. Но по новым правилам при отборе проб осталось только измерение плотности. Плотность измеряли японскими денситометрами «Асахи», они простенькие, почти игрушечные, их можно калибровать водопроводной водой.
Правда, для отмены измерения рН были причины — офицер допингового контроля измерял pH индикаторной полоской, а полоски бывают разные, производителей много. В течение одной минуты полоски меняют цвет в зависимости от рН пробы, так что сравнение цвета носило субъективный характер. В лаборатории pH и плотность измеряли совсем по-другому, это происходило автоматически, с помощью откалиброванного проточного pH-метра, так что существовала ненулевая разность значений pH даже при одновременном измерении полоской и на лабораторном приборе. Однако основная разница возникала — и увеличивалась — при хранении и транспортировке пробы в лабораторию. За это время в результате жизнедеятельности бактерий моча становилась более щелочной: она темнела и мутнела, усиливался запах и появлялся осадок. Это только на Олимпийских играх или чемпионатах мира лаборатория расположена рядом со стадионом, а если при внесоревновательном контроле пробу брали в Кении или на Канарских островах и затем везли в Лозанну, то транспортировка могла длиться несколько дней и не всегда температурный режим соблюдался идеальным образом. Поэтому часто бывало, что при отборе свежей пробы pH был 4.5, это записывали в протокол, однако при регистрации и аликвотировании в лаборатории pH оказывался 6.0. Такое расхождение вызывало нехорошие вопросы, особенно когда начиналось разбирательство и спортсмен со своим адвокатом и экспертом, получив полный пакет лабораторной документации, проверял каждую цифру и запятую.
И ещё одна закономерность меня насторожила. Мало того, что китайские чемпионы сдавали пробу и заполняли форму допингового контроля у одного и того же стола, так они ещё названия своих медикаментов и спортивного питания вписывали китайскими иероглифами. Форма допингового контроля имеет пять копий, они идут одна за другой под копирку: Паралимпийскому комитету в Бонн, организационному комитету в Пекин, независимому наблюдателю от ВАДА в Монреаль, самому спортсмену и последняя копия — для лаборатории. В лабораторию идёт почти слепая копия, верхняя и нижняя часть листа специально затемнены, чтобы имена и подписи не читались. Видна только центральная зона с указанием кодового номера пробы, времени отбора, объёма и плотности мочи, и рядом — прямоугольник, куда вписаны медикаменты и спортивное питание. Лаборатория не должна иметь никакой дополнительной информации, позволяющей идентифицировать спортсмена, однако если там что-то вписано китайскими иероглифами, то сразу ясно, что это китайский спортсмен. Точно так же в советское время наши спортсмены при отборе пробы декларировали панангин, декамевит, рибоксин и эссенциале, чтобы просигналить, что это свои.
Я спросил у менеджера станции допингового контроля, почему китайские спортсмены идут именно к тому столу и к тому офицеру допингового контроля, на что получил спокойный и убедительный ответ: мол, за тем столом пробы сдают китайские спортсмены, не знающие английского языка. Соответственно пробы принимает и оформляет офицер, тоже не знающий другого языка, кроме китайского. Так что мы намеренно не приглашаем к этому столу иностранцев — какие ещё будут вопросы?
Вернувшись в Москву, я решил немедленно уничтожить пробы с Чемпионата России в Казани, их было больше ста штук, они не давали мне покоя. Если доктор Долле спросит, где пробы, то я скажу, что их нет: пока я был в Пекине, в Москве случилось отключение электричества, холодильники потекли, и мои сотрудники выбросили все пробы. Так я ему и объяснил, после чего он полгода со мной не разговаривал.
9.4 Подготовка к Олимпийским играм в Сочи
Ежегодный симпозиум USADA в октябре проходил в Колорадо, и второй раз в течение года я очутился в этом городе. Там мне попался доктор Патрик Шамаш, медицинский директор МОК, я в него буквально вцепился и не отставал, пока он не назначил мне часовую аудиенцию без помех и отвлечений. Всё, Пекин проехали, впереди зимние Олимпийские игры в Сочи, объясните мне, плииз, с чего начать подготовку и где искать поддержку, и вот вам ещё список моих вопросов на две странички, прошу его не потерять. Патрик быстро переходил от лёгкой рассеянности и вальяжности к собранности и концентрации; он вздохнул, распушил усы и настроился на разговор. Первым делом он попросил подготовить проект лаборатории, поэтажную схему размещения приборов и приблизительный перечень оборудования без оглядки на бюджет и прочие ограничения — именно так, как я себе представляю идеальную лабораторию в Сочи, из расчёта, что за три недели в ней надо будет сделать 2000 проб мочи и 1000 проб крови. Патрик знал, что у нас в Москве лаборатория находится на третьем этаже неприспособленного здания и ВАДА многократно уведомляло Фетисова об этом несоответствии, поэтому попросил составить общий план подготовки к Олимпийским играм в Сочи, включающий обязательное строительство нового здания в Москве. И ещё Патрик велел связаться с организационным комитетом «Сочи 2014», с которым я должен подписать меморандум о взаимопонимании — MoU, Memorandum of Understanding, это будет прообраз нашего контракта на выполнение анализов в период проведения Игр.
Я сразу взялся за написание программы подготовки к Играм, меня два раза просить не надо, во мне сидит графоман, так что я готовил версию за версией, но одной окончательной, чтобы понравилась всем, пока не выходило. Организация Олимпийских игр отработана до совершенства — в процессе участвуют всего две стороны: МОК в Лозанне и местный организационный комитет, представляющий город, где будут проводиться Игры. Они подписывают двусторонний контракт и начинают подготовку, контролируемую со стороны МОК через специально созданный координационный комитет — CoCom, Coordination Committee. Комитет дважды в год должен будет проводить проверки и заседания в Сочи, всего десять проверок и заседаний, мы их так и называли — Коком. Однако есть третий участник, упоминаемый в контракте, с которым часто возникают проблемы, — олимпийская лаборатория. И больше контракт никого не упоминает. То, что в России существуют Минспорттуризм, РУСАДА или национальный Олимпийский комитет, это МОК совершенно не касается — да мало ли что в какой стране есть.
Получался неравнобедренный треугольник: при подготовке к Олимпийским играм в Сочи у МОК есть всего два рабочих контакта — оргкомитет «Сочи 2014» и ФГУП «Антидопинговый центр». Так что у меня тоже было два контакта — доктор Патрик Шамаш, медицинский директор МОК, и доктор Алексей Плесков, медицинский директор оргкомитета, отвечавший за допинговый контроль и медицинское обеспечение. Перед нашим расставанием в Колорадо Патрик ещё раз убедился, что я всё правильно понял, и пообещал приехать в январе, проверить, как идут дела.
Мне исполнилось 50 лет! Отпраздновали всем коллективом в столовой ЦСП, пили, ели и танцевали, потом, протрезвев, долго вспоминали. Оказалось, что Вячеслав Фетисов перед своим уходом из Росспорта заблаговременно наградил меня к юбилею: мне вручили Почетный знак «За заслуги в развитии физической культуры и спорта», приказ Федерального агентства по физической культуре и спорту № 40 ПЗ от 15 мая 2008 года, удостоверение № 8571.
9.5 Конгресс Международной федерации штанги в Мадриде. — Смерть Николая Пархоменко
Тем временем Николай Николаевич Пархоменко, директор нашего ЦСП, Центра спортивной подготовки сборных команд России, угасал буквально на глазах. У него был рак, метастазы в лёгких и позвоночнике. На работе он практически не появлялся, все дела вёл его заместитель Александр Михайлович Кравцов. В ноябре в Мадриде состоялся Конгресс Международной федерации штанги (IWF), должны были пройти выборы президента и вице-президентов, руководителей и членов разных комиссий. Пархоменко, вице-президент IWF, решил лично поехать на конгресс и попросил меня сопровождать его, сказал, что будет рекомендовать меня в медицинскую комиссию. Ситуация на конгрессе IWF была безрадостной; Пархоменко горевал и расстраивался, наблюдая всё возрастающее влияние китайцев на президента федерации Тамаша Аяна, члена МОК и, само собой, невероятного пройдохи и махинатора. Аян, якобы наш друг, вроде бы с нами соглашался, ласково смотрел своими огромными глазами, говорил по-русски «да, так… да, так» — но всё делал по-своему и без оглядки, по крайней мере на нас.
Мы приехали в Мадрид впятером: Пархоменко, Юрий Сандалов, Стелла Житарева и мы с Вероникой — и поселились в гостинице Melia Castilla, в той же самой, где год назад состоялся вадовский конгресс. Стелла была ценной помощницей Пархоменко и Сандалова, она переводила самые секретные переговоры и вела переписку с Аяном; в ЦСП её кабинет был на первом этаже, Пархоменко сидел на втором, Сандалов — на третьем. Уже в первый день у Николая Николаевича состоялись переговоры с Аяном, и, видимо, безрезультатные, потому что оставшиеся дни Пархоменко сидел у себя в номере, непрерывно курил и не выходил даже на завтрак. Стелла приносила ему в номер еду, но он выпивал только кофе и почти ничего не ел. Выйдя от него, Стелла плакала, Вероника пыталась её успокоить, а мы с Сандаловым молча пили виски Red Label… Не из экономии, а просто потому, что этот сорт любил Пархоменко. А мы все любили Пархоменко.
Великий был человек! Он — и ещё Валентин Сыч.
Радости в Мадриде было мало: Аян дал понять, что Пархоменко останется вице-президентом, однако дни его были сочтены, и после его смерти Россия потеряет место вице-президента IWF. Более того, наши заявки на места в комиссиях не проходили, подручные Аяна заранее раздали всем бумажки, за кого следует голосовать. Меня в списке не было, и я набрал лишь восемь голосов; мы потом прослезились — это были голоса бывших республик СССР, наших друзей, оставшихся с советских времён… Вот и всё. Это была последняя поездка Николая Николаевича Пархоменко. Его похоронили летом 2009 года. Атлетически сложенный борец, красавец по народным меркам, в гробу он был неузнаваем: скелет, обтянутый кожей. Все органы были поражены болезнью, но его сердце продолжало биться очень долго. Он был детдомовец, фэзэушник, потом борец, опытный тренер и умелый руководитель. Он обладал каким-то тонким и глубинным, артезианским чувством юмора.