Чёгинский беспредел меня основательно достал, и я доложил о моих проблемах министру Мутко; он рассердился и призвал меня и Балахничёва. Собрались. Валентин Васильевич Балахничёв сидел с важным видом, он заметно забронзовел, особенно после того, как в апреле в связи с 60-летием его лично поздравил президент России — правда, тогда это был Медведев. Балахничёва раздражала тема нашего разговора, и он стал мне строго выговаривать, как учитель двоечнику, что Валерий Борчин — это гордость нашей лёгкой атлетики, чемпион Олимпийских игр, мы все должны им восхищаться, беречь его и уважать, он ученик Виктора Чёгина, знаменитого на весь мир тренера и новатора. Чёгин создал в Саранске суперсовременный центр, разработал уникальную методику подготовки, был признан лучшим тренером страны — и лично «с Путиным стоит на фотографиях, под знаменем и гимном нашей страны». Я возразил и пояснил, что любимый вами всеми Чёгин — это самый что ни на есть проходимец (однокоренное слово с его ходьбой) и что из-за чёгинских фокусов с пробами ходоков, убитыми на солнцепёке, у нас не получается анализ на эритропоэтин, сплошная деградация и грязь. А сейчас, накануне чемпионата мира в Берлине, доктор Долле прислал мне запрос, требует показать распечатки, какие были изоформы у вашего любимого Борчина. А как я могу такое показать, там всё разложилось и ничего не видно? Что мне отвечать, как с ним себя вести, ведь Долле ещё не до конца перебесился после моего героического уничтожения прошлогодних проб российской сборной с чемпионата России в Казани. Если бы казанские пробы попали в лапы Долле, как он требовал, то ваша лёгкая атлетика прекратила бы своё существования в России.
И моя допинговая лаборатория тоже.
Министр Мутко сидел хмурый, молча переводил глаза то на Балаха, то на меня. Видно было, что ему это не понравилось, он злился и не знал, что решить. Я сказал, что картинку я пошлю такую, какая есть, я не могу рисковать аккредитацией Антидопингового центра и грубо врать, и без того мои отношения с IAAF напряжены до предела. Если Долле хочет получить пробу с мочой для повторного анализа, то пусть сам её забирает и везёт в Лозанну. Я не в состоянии отправлять пробы мочи за границу, российское законодательство очень жёсткое, причём ВАДА давно требует его изменить, сделать границу прозрачной для перемещения проб допингового контроля. Но это не моя вина! Тогда мы ничего не решили, но мне дали понять, что Борчин намного ценнее всего Антидопингового центра и что Чёгина трогать нельзя, это живая легенда российской лёгкой атлетики.
Чемпионат мира IAAF в Берлине оказался самым позорным в истории российской лёгкой атлетики. Из четырёх завоёванных золотых медалей три были ворованные, чёгинские, его ходоки выиграли все дистанции — но спустя годы все победы были аннулированы из-за непрекращающихся нарушений в биологическом паспорте. «Уникальный» Виктор Чёгин что хотел, то и творил: у Валерия Борчина индекс стимуляции был 137, ретикулоциты провалились до 0.16 процента при гемоглобине 160 г/л и гематокрите 50 процентов; у Ольги Каниськиной индекс стимуляции и показатели крови были соответственно 127, 0.15, 150 и 47. И ещё Чёгин поставил рекорд берлинского чемпионата мира — у его ЭПО-марафонца Михаила Лемаева индекс стимуляции был 151.5, гемоглобин 174, гематокрит 55, ретикулоциты 0.14 процента.
Это беспредел в квадрате.
Единственная золотая медаль осталась у Ярослава Рыбакова, он выиграл прыжки в высоту. На моей памяти это единственный легкоатлет, которого нельзя было обвинить в допинге, и если честно, то его золотая медаль — единственная чистая за всю историю российской лёгкой атлетики. Правда, через несколько лет у России появилась вторая золотая медаль, с грязнотцой. После дисквалификации Марты Домингес, испанской бегуньи, победившей в Берлине, её золотая медаль в стипльчезе была передана Юлии Зариповой. Так что официально у России остались две золотые медали берлинского чемпионата и десятое место в итоговом национальном зачёте. Зарипова в свой черёд была дисквалифицирована и лишена золота Олимпийских игр в Лондоне 2012 года и чемпионата мира IAAF в Дэгу в 2011 году. Однако нарушения в её биологическом паспорте не захватили 2009 год, и берлинскую золотую медаль она получила взамен двух потерянных. IAAF, конечно, сделала ошибку, передав медаль Зариповой, в графе для имени чемпиона мира 2009 года в стипльчезе должен стоять прочерк.
После берлинского чемпионата мира доктор Долле настроился на новый виток борьбы с допингом и повелел мне не выбрасывать пробы ведущих российских легкоатлетов, включая пробу Борчина, кодовый номер 2424427. Пробы отбирались IAAF по отдельной программе, отбор проб проводило не РУСАДА, а шведская фирма IDTM. Именно они являлись собственниками проб, а не лаборатория, где пробы хранились замороженными.
Время от времени я рапортовал Долле, сколько у нас накопилось и хранится проб; мы дошли до 57 проб к февралю 2010 года. Тем временем доктор Долле постоянно искал пути для легальной и документированной отправки проб в Лозанну на повторный анализ — я давно и наотрез отказался это делать, не надо ко мне с этим приставать, хватит того, что я ваши пробы храню за бесплатно, так что сами оформляйте документы и увозите куда хотите. Вдруг в феврале 2010 года доктор Долле написал мне, что, мол, большое спасибо, эти 57 проб плюс пробу Борчина можно уничтожить.
С чего бы это? Я тогда не знал, что заработала коррупционная программа, охватившая некоторых сотрудников IAAF, включая доктора Габриеля Долле. Мне давно было ясно, что международные федерации нельзя близко подпускать к допинговому контролю, там царят коррупция и конфликт интересов. МОК и ВАДА говорливы, но слабы и осторожны, не знают, что делать, боятся расследований и не имеют опыта; национальные антидопинговые агентства либо коррумпированы на патриотических и национальных основах, либо работают механически и неэффективно. Так что мы имеем то, что имеем, имитацию борьбы с допингом и саботаж, тут нет ничего удивительного, если наблюдать за положением дел изнутри.
9.9 Загрязнения и подделки на рынке анаболиков. — Положительные пробы на ЭПО
Главнейшим, без преувеличения историческим событием в 2009 году стало изменение рынка анаболических стероидов. Фармацевтические предприятия Китая выпускали тонны высококачественных анаболических стероидов, пока не вмешался Международный олимпийский комитет. В 2008 году, накануне Олимпийских игр в Пекине, президент МОК Жак Рогге призвал правительство и Олимпийский комитет Китая изменить ситуацию, прекратить бесконтрольное производство, экспорт и распространение анаболиков по всему миру. Это была прямая угроза и призыв к безотлагательному исполнению, иначе весь Китай мог быть признан не соответствующим Кодексу ВАДА и идеалам МОК — и лишиться права проводить Олимпийские игры. Производство анаболических стероидов ушло в тень и в подполье, некоторое время по инерции поставлялись качественные анаболики, однако ситуация стала меняться, точнее, ухудшаться. Начались странности, причем такие, на которых могли подорваться многие страны и виды спорта.
Не сосчитать, сколько раз мы проверяли и перепроверяли белые пакетики, в каждом из которых было по 100 таблеток, а в каждой таблетке — 10 мг оксандролона. И хотя на самом деле там было не больше 8–8.5 мг, но главное, что тот оксандролон был чистым, без примесей. И вот те же самые пакетики, та же блестящая эмблема, китайский дракончик, та же надпись заглавными буквами «OXANDROLONE» на оранжевом фоне, но в таблетках — смесь оксандролона и станозолола! Оралтуринабол из пакетиков тоже оказался загрязнённым метандростенолоном, примеси были на уровне 1–2 процентов. Уверенность в качестве анаболических стероидов исчезла навсегда, и с той поры встали в полный рост две неизбывные проблемы: несоответствие содержимого надписи на этикетке и наличие примесей, причём непредсказуемых и бессистемных. Доходило до смешного — по Москве ходили баночки с надписью на этикетке «Оксандролон», однако там был Оралтуринабол — и наоборот. Говорили, что перепутали этикетки после фасовки таблеток. Забавно, что Сергей Португалов сперва мне не верил и удивлялся, а потом не знал, что с этими баночками делать, он ими затарился на целый год вперёд.
Однако я всех оповестил, что с новыми поступлениями работать опасно, лучше их даже в руки не брать, так что в цене оказались анаболики, выпущенные в 2003–2007 годах, они стали пользоваться повышенным спросом, хотя срок их хранения давно истёк. Но срок хранения особого значения не имеет, синтетические анаболики, в отличие от природного и капризного тестостерона, — невероятно стойкие соединения, с ними ничего не происходит десять или даже двадцать лет при хранении в сухом прохладном месте, в темноте. Однажды, очень давно, в начале 1990-х, Виталий Семёнов копался в своих холодильниках — он вечно что-то прятал в разных местах, забывал, в каких, находил, перепрятывал, потом снова забывал. И вот как-то раз он отыскал старые банки с мочой, оставшиеся со времен Олимпийских игр в Москве, то есть прошло уже больше десяти лет. Крышки давно заржавели, моча стала тёмно-коричневая, как морилка для дуба, и сверху плавал кружок сероватой плесени. Обычный вид очень старой мочи.
Держа банку двумя пальцами сверху, Виталий осторожно повертел её перед глазами и сказал, что это моча олимпийского чемпиона 1980 года, с армянской фамилией, их тогда было столько, что всех и не упомнишь, — и попросил меня посмотреть, был ли у него станозолол. В то далёкое время станозолол не определялся — и армянам верили на слово. Эксперименты я люблю, пробу сразу проанализировал — все метаболиты станозолола и метандростенолона были на месте, торчали чётко и прекрасно, ничего за десять лет с ними не сделалось.
Ещё в марте мы впервые официально дали положительные пробы на эритропоэтин, сначала в лёгкой атлетике, затем в триатлоне, нельзя же полтора года официально делать пробы на ЭПО и ничего не находить. На самом деле положительные пробы на ЭПО у нас были, но так получалось, что одних трогать нельзя, другие