свобода лучше, чем несвобода, не зря президент Дмитрий Медведев был так увлечён вином и виноградниками.
Я сидел, пил и думал: вот что за жизнь моя такая, мы ведь огромный вклад внесли в борьбу с допингом, открыли и охарактеризовали невероятные метаболиты, на весь мир с трибуны заявили, что нанесли решающий удар по многолетней практике применения анаболических стероидов. Но в то же самое время я, учёный и уголовник в одном лице, сидя у себя дома на кухне, сознательно и целенаправленно растворял анаболические стероиды в виски Chivas Regal, чтобы российские спортсмены не попались в придуманный нами же капкан, не залетели на долгоживущих метаболитах. Главное — ускорить выведение и не оставить времени для образования этих метаболитов, теперь по-другому нельзя, иначе в Лондоне попадётся вся сборная, просто погорит на своих дремучих таблеточных схемах.
Сразу после окончания кёльнского семинара мы полетели в Лондон, там ВАДА проводило совещание директоров лабораторий и демонстрацию новой Олимпийской лаборатории. В аэропорту Бонна я пережил одни из самых неприятных минут в своей жизни. Я предъявил паспорт на пограничном контроле, его стали листать, вертеть, смотреть и так и сяк, затем пограничник громко застучал по клавиатуре компьютера автоматными сериями — затем пауза и тишина, снова постучал и снова пождал — и так продолжалось пять, семь, десять минут… а на меня даже ни разу не взглянул! Такого в моей жизни никогда не было: почему он так долго держит мой паспорт, может, ФСКН направила через Интерпол запрос, чтобы меня задержали? И что делать, если меня не пустят в Лондон? Это будет катастрофа! Нервы были просто на пределе, сердце моё замерло от страха, будто его снова пронзили ножом! Но вот пограничник поставил печать и отдал мне паспорт.
Можно идти дальше.
Олимпийская лаборатория находилась километрах в тридцати от Лондона, в Харлоу, там проходили заседания и ланчи, а под конец нас повели на экскурсию, строго запретив фотографировать внутри лаборатории. Но на запреты мне давно плевать, я только и делал, что фотографировал всё подряд, отставая от основной группы. Все двери, как в любой серьёзной лаборатории, наглухо захлопывались; если ты отстал и дверь закрылась, то всё, жди, когда тебе откроют и выпустят или впустят. Но мне замечательно помог доктор Энтони Бутч, директор лаборатории в Лос-Анджелесе, он специально для меня держал дверь открытой, пока я не закончу снимать и не проскользну за ним в следующую комнату. Приборы были очень хорошие, стояли новые Орбитрэпы — орбитальные ионные ловушки, а ведь мы были первыми, кто показал их возможности применительно к анализу «маленьких молекул» в допинговом контроле!
Мне стало ясно, что лаборатория в Сочи будет лучшей в мире, там будут стоять самые передовые приборы. Теперь я знаю, что надо делать. Вернувшись из Лондона, я усилил и подправил некоторые позиции в списке оборудования, добавил целую линейку лабораторных холодильников Thermo — в Харлоу они мне очень понравились: огромные и красивые, с компьютерным контролем, регистрирующим открывания, закрывания, изменения температуры и подающим сигналы, если кто-то ночью в них проник, — просто космос. Женя Блохин тоже заинтересовался оборудованием и скопировал все мои лондонские фотографии.
11.3 ФСКН разжимает челюсти
Надо было срочно готовить документацию для объявления конкурса на закупку, сам конкурс должен пройти летом. По «плану Козака» всё оборудование должно быть завезено в Сочи до конца этого года, принято по акту приёма-передачи и оставлено под замком и охраной в здании лаборатории! Но пока никакого здания нет и в помине, есть только план местности. Вот море, вот дорога, вот болотистая Имеретинская низменность, а вот тут нарисовали квадратик и большой круг — здесь будет построена лаборатория рядом с большим стадионом. Мне прислали фотографию — какой-то песчаный участок, по углам флажки, даже котлован рыть не начали. Но меня успокоили и объяснили, что там низменность, болото, вода очень близко, поэтому котлована не будет; быстро подведут коммуникации, зальют бетоном и начнут возводить этажи. Обещали, что к концу года стройку завершат. Или почти завершат, чего мы сейчас будем гадать…
Тем временем ФСКН немного разжала свои челюсти. Уголовное дело против меня и сестры Марины было передано из центрального в московское управление на Азовской улице, там это дело покрутили — и разбили на два уголовных дела, отдельно по мне, отдельно по Марине. Мой новый следователь не имел профессиональной злобы и азарта, как прежний важняк с Маросейки, и после вялого допроса ничего лучшего не придумал, как вернуться к исполнению решения Басманного суда и направить меня на повторную экспертизу в Институт Сербского. Как обычно, мы с адвокатом начали торг. Я соглашался лечь на экспертизу в Институт Сербского, но только после Олимпийских игр в Лондоне. Вернусь из Лондона — и сразу лягу! Конечно, не сразу по прилёте, сперва сдам полагающиеся анализы, потом займу очередь на госпитализацию — но обещаю больше не саботировать и всё сделать как надо, без фокусов и уловок.
Это был открытый и честный ход. Если наше предложение не принимается, тогда московское отделение ФСКН должно снова подать на меня в районный суд, но уже в свой, в Бескудниковский, чтобы там повторили приговор Басманного суда и при этом не забыли указать сроки проведения экспертизы. Но мы будем бороться, подключим все ресурсы, четвёртая психушка накануне Олимпийских игр нам не нужна. И не факт, что Бескудниковский суд вынесет решение в пользу ФСКН, это вам не Басманный, где заранее можно подсунуть судье файлик с нужным решением. Если мы проиграем суд, то подадим апелляцию в Мосгорсуд, потом надзорную жалобу, будем по-всякому тянуть время, попеременно с адвокатом болеть, ещё чего-нибудь придумаем, поэтому никоим образом раньше завершения Олимпийских игр ничего не случится. На дворе весна, апрель, наступает Пасха, потом сразу идут майские праздники, а там уже лето. И вопрос с судом отложили на неопределённое время.
Такая неопределённость долго продолжаться не могла. А тут ещё 12 мая Путин снова стал президентом России и самую первую свою встречу провёл с президентом МОК Жаком Рогге. Путин ему сказал: «Несмотря на наши внутриполитические события, хочу вас заверить, что и президентские структуры, и я лично, и правительство Российской Федерации будут уделять первостепенное внимание подготовке к Олимпийским играм 2014 года. Мы придаём этому огромное значение. Наша совместная работа будет продолжена». Теперь время работало на меня. МОК — Международный олимпийский комитет — давно прислал мне олимпийскую аккредитацию, которая являлась визой, и я взял билет в Лондон на 17 июля 2012 года. Мы оповестили об этом ФСКН и ещё некоторые структуры, особо указали, что я приглашён в олимпийскую лабораторию, чтобы подготовиться к следующим Играм в Сочи, где я буду работать директором такой же лаборатории. Вам не нравится, что я всё ещё директор? Ну так поищите своего, но предупреждаю, что ваш кандидат должен соответствовать требованиям ВАДА, прописанным в международном стандарте для лабораторий. Вы уверены, что его утвердят? А сами вы в нём уверены, что он справится, сможет подготовить с нуля лабораторию в Сочи, пройти все проверки и получить аккредитацию? Вы невероятно рискуете, господа, мне замены нет. И никогда не будет. Никогда. Потому что яблоки на дубе не растут. И я всё равно полечу в Лондон на Олимпийские игры, паспорт и аккредитация у меня есть, вылечу через Киев или Минск, если не дадут официального разрешения. После Лондона мне будет без разницы; можете на прилёте меня арестовать и везти в Институт Сербского или в тюрьму. Но тогда посмотрим, что вы прочтёте на следующий день в интернете и газетах.
11.4 Перемены в области допингового контроля
Снова «отечественные специалисты» чуть было не погубили всю сборную, хорошо, что мы были начеку и приготовились заранее, уверенно определяли остарин и GW 1516, — в конце июня посыпались положительные пробы: остарин у бегуний и гэвешки у ходоков. Мельников уже не выступал и не возмущался, как с эритропоэтином в 2008 году, а сразу признал приём новых препаратов, даже похвалил нас, но так и не сказал мне, кто заварил эту новую кашу, Сергей Португалов или Стасик Дмитриев — больше было некому. А ведь мы могли все эти пробы пропустить, всё вышло случайно! Часть сборной команды и молодёжь должна была выезжать в июне на чемпионат Европы в Хельсинки, и под этот выездной контроль РУСАДА отбирало пробы у всех сборников, включая тех олимпийцев, кто не прятался, а был на виду и не отказывался сдавать мочу; до Игр каждый должен был сдать две внесоревновательные пробы. Так что гэвешники и остаринщики тоже сдали пробы, будучи уверены, что их новая схема не определяется.
Я доложил об этом безобразии заместителю министра Юрию Нагорных. Он очень рассердился: как такое возможно за два месяца до Олимпийских игр в Лондоне! Алексею Мельникову было строго указано, чтобы с Сергеем Португаловым больше никаких работ и консультаций до и после Игр в Лондоне не проводилось, к сборной его не подпускать, чтобы духу его не было. С этого дня за подготовку сборной отвечает Ирина Игоревна Родионова, с которой Нагорных работал раньше; она была спортивным врачом в плавании и художественной гимнастике. Теперь взаимодействие сборных команд с министерством и разрешение возникающих проблем при допинговом контроле пойдет через неё.
Меня насторожила реализация планов МОК и ВАДА по сбору внесоревновательных проб на территории России, раньше таких заходов и атак не было. Ещё прежде я говорил Нагорных и Блохину, что это не просто так, на нас кто-то постоянно стучит и сливает инсайдерскую информацию. Однако они от меня отмахнулись как от паникёра. Правда, пробы для анализа пока что направляли ко мне, вроде бы кредит доверия у нас оставался. Однако эти пробы были собственностью МОК и ВАДА, и без их разрешения я не мог уничтожить пробы через три месяца после анализа. Главное — обезопасить Антидопинговый центр от попадания в него положительных проб, от них мне просто так не избавиться. Если содержимое открытого флакона А можно подменить, то проба Б остаётся нетронутой и её повторный анализ представляет опасность. Меня тревожило, что у нас было свыше десятка точных и неприятных попаданий по ве