Вторая проба, с коктейлем из анаболиков, мы так её и называли — cocktail girl, принадлежала Татьяне Томашовой, двукратной чемпионке мира в беге на 1500 метров. На Играх в Лондоне она была четвёртой, но после дисквалификации двух ураганных турчанок, прибежавших первыми, Татьяна стала серебряным призером. Случай был очень неприятный и труднообъяснимый. Единственное, что меня спасало, — это то, что в пробе А оставалось два или три миллилитра мочи, совсем на донышке, чайная ложечка, но она в точности соответствовала моче в пробе Б. Это предопределило стратегию моей защиты. Первое и самое очевидное: если бы я хотел фальсифицировать пробу, то я бы ополоснул флакон А и залил бы туда чистую мочу Томашовой, совсем немного, вроде как остаток, миллилитров десять, но этого хватило бы для прохождения первоначального тестирования и проба была бы отрицательной. Прямолинейная логика говорила: если рассматривать меня как потенциального обманщика и фальсификатора, то обманщик ни за что не оставил бы эти два-три кубика грязной мочи во флаконе А, а обязательно заменил бы её на чистую. В итоге я удачно обернул эту странную ситуацию себе на пользу: очевидно, что обман с нашей стороны требовал замены мочи в пробе А. Замены не было, а значит, мы не планировали обмана и причина ошибки в другом.
Мне оставалось только придумать эту причину…
Лаборатории Лозанны и Марсель Сожи спасли меня от самой страшной и невероятной беды, по сравнению с которой две эти пробы были сущей мелочью. Все те 55 проб из 67, где за вычетом пробы Пищальниковой анализ мочи из флаконов А дал 54 отрицательных результата, были уничтожены — через три месяца хранения, точнее, через три месяца от даты отправки результатов анализов в АДАМС, как того требует международный стандарт ВАДА для лабораторий. За это время доктор Сожи дважды писал в ВАДА с просьбой дать ответ: надо ли хранить отрицательные пробы или мы их выбрасываем, а если надо хранить, то оплатите счёт за хранение. Но ответа от ВАДА не было — и пробы выбросили.
Я не знаю, сколько положительных проб было бы найдено, если бы в Лозанне вскрыли и проанализировали 54 флакона Б с незаменённой мочой. В ту ужасную октябрьскую ночь в Москве мы успели поработать с флаконами А и заменить грязную мочу, но во флаконах Б всё осталось как было. Пять или шесть положительных проб обнаружили бы точно, а ещё могли быть положительные на эритропоэтин… хотя в ту ночь мы подержали ходоков, точнее, их флаконы Б в горячей воде и эритропоэтин должен был деградировать, но кто его знает, а вдруг он не разложился… Однако и это было мелочью по сравнению с самым тяжким преступлением: могли обнаружить, что пробы А не совпадают с пробами Б. Для российского спорта это был бы конец света, даже не стали бы разбираться, кто виноват в подмене или замене — РУСАДА или Антидопинговый центр, обе организации признали бы не соответствующими Кодексу ВАДА, и допинговый контроль в Сочи прошёл бы без нас.
Марсель Сожи тогда спас всех: Никиту, меня — и сочинскую Олимпиаду!
Так что время снова сработало на меня: через три месяца опасные пробы выбросили. Доктор Оливье Рабин, научный директор ВАДА, спохватился поздно, этих 54 проб уже не существовало. От них остались лишь стероидные профили в компьютерах Лозанны и Москвы, когда анализировали флаконы А, мы их между собой аккуратно сравнили, и всё вроде сошлось. Вторая порция проб ушла в Кёльн в январе, это была предолимпийская мелочь, всего 14 проб: бокс, гребля, современное пятиборье, плавание — опасности они не представляли. Именно эти пробы в самый последний момент, по дороге в аэропорт, доктор Рабин переадресовал из Лозанны в Кёльн. Он потребовал вскрыть флаконы Б, проанализировать и сравнить стероидные профили из парных флаконов А и Б, затем сличить с данными, полученными в Москве. Ребята из Кёльна даже пожаловались, что это такое странное с ним происходит, никогда такого не было. Но все усилия Рабина были напрасными, ловить там было нечего. Стероидные профили в Кёльне и Москве совпали; с этими пробами мы не манипулировали, от этих видов спорта я был далёк.
Ибо лёгкой и тяжёлой атлетики мне хватило на всю жизнь.
Второй удар доктор Рабин получил из IAAF. Долле отказался расследовать положительные результаты анализов проб Анастасии Капачинской и Татьяны Томашовой. По правилам 2012 года нельзя было вскрывать флаконы Б, не уведомив заранее международную федерацию и спортсмена. То есть проигрыш в CAS, Спортивном арбитражном суде, был обеспечен. На следующий год ВАДА, читай: доктор Рабин, изменило правила, сделав возможным по указанию ВАДА безо всяких уведомлений взять любую пробу из любой лаборатории и переслать в другую, там в присутствии независимого свидетеля вскрыть пробу Б, отобрать аликвоту для анализа и закрыть флакон Б новой зелёной крышками, превратив его в пробу Б2. Вот так незаметно произошло важнейшее событие: международные федерации утратили абсолютную власть над проведением анализов и полный контроль над пробами спортсменов.
12.10 Скандал с Валентином Кругляковым. — Чудо фокусников из ФСБ. — „Будущие операции“
В марте прошёл ежегодный кёльнский симпозиум. Он получился каким-то суетным, многие специалисты хотели поработать в Сочи в период проведения Игр. Я как мог от них отбивался и вежливо избегал обсуждения деталей и условий, поскольку денег на оплату билетов, проживания и бонусов за работу („трудодень“, он же daily basis) никто не предусмотрел, мне за них ещё предстояло побороться. В связи с подготовкой к Играм на нас сыпались бесконечные расходы, а отдача от затрат была нулевой. Конечно, в Сочи не будет 60 приглашённых экспертов, как в 2012 году в Лондоне, зачем они нужны. Мы решили пригласить 18 экспертов, наших проверенных друзей — половину из них будут составлять специалисты из Кёльна и Лозанны. И в счёт нашего дальнейшего сотрудничества мы договорились, что Кёльн и Лозанна примут на обучение моих молодых ребят. ВАДА настоятельно требовало усилить международное сотрудничество.
В том же марте проходил чемпионат России по лёгкой атлетике в закрытых помещениях, и снова проба Валентина Круглякова, чемпиона в беге на 400 метров, оказалась положительной, опять дростанолон, как перед Олимпийскими играми в Лондоне в прошлом году. Конечно, это был некачественный тестостерон, загрязнённый дростанолоном, но почему он продолжал его колоть? Год назад Круглякова не взяли в Лондон именно из-за дростанолона, его положительные результаты скрыли: он попался два или три раза! Потом у Круглякова возник конфликт с Валентином Маслаковым, главным тренером сборной, занимавшимся в основном спринтом и эстафетами. По версии Круглякова, Маслаков не взял его в эстафетную команду, так как в любимчиках у него ходили бегуны, тренировавшиеся у Зухры Верещагиной. Однако Маслаков мотивировал отказ его грязными пробами, хотя сам Кругляков считал себя чистым. Какая наглость — перед Лондоном он по уши был в дростанолоне.
Я пошёл к Нагорных выяснять, как можно было так рисковать и копить положительные пробы, спасая всех подряд: вы же видите, что они плевали на нашу защиту и заботу. Мы сто раз предупреждали, что тестостерон грязный, но они всё равно его кололи, и снова прощать дростанолон нельзя. Но Нагорных колебался — иногда что-то удерживало его от принятия решения и он „зависал“ на несколько дней; у меня же рычагов надавить на заместителя министра не было. Тем временем сборная России по лёгкой атлетике, в которую включили Круглякова, должна была вылетать в Швецию на зимний чемпионат Европы в Гётеборге. Они прошли обязательный предвыездной контроль — и снова у Круглякова проба оказалась положительной. Ясно, что в Швецию его пускать нельзя и что после скандала с Маслаковым договориться по-хорошему не удастся, — и Нагорных дал команду „Карантин“. Тут же обе положительные пробы полетели в АДАМС, спортсмена отстранили, билет в Гётеборг аннулировали. После этого Кругляков начал борьбу с „системой“, будучи сам продуктом этой системы, которая держала его на сборах, кормила и поила, одевала и обувала много лет. И скрывала его многолетнее применение допинга. Бомба взорвётся летом, накануне Универсиады в Казани, так что оставалось ещё несколько спокойных месяцев.
Но бывает в жизни чудо — и оно случилось неприметно: оглядываясь по сторонам и скромно улыбаясь, Женя Блохин принёс два моих флакона Б — крышки отдельно, флаконы отдельно! Они их вскрыли! В душе я отчаянно хотел верить, что этого не может быть, — но вот я держу в руках снятые крышки и пытаюсь разглядеть, нет ли трещин или царапин. Никаких следов! Женя пояснил, что царапины были заметны на прижимном зубчатом кольце, которое надо было поддёрнуть вверх и вывести из зацепления с зубцами флакона, чтобы провернуть крышку в обратную сторону и открыть пробу. Сделать это, не отставив царапин на металле, невозможно, поэтому всю внутреннюю металлическую оснастку заменили. Блохин попросил собирать зубчатые кольца и кольцевые пружины для „будущих операций“, у нас этого добра немало оставалось каждый день после вскрытия флаконов А.
„Будущие операции“! От одной мысли, что мы теперь можем вскрывать контрольные пробы Б, у меня закружилась голова. Мы залили чистую мочу во флаконы А и Б, запечатали, я всё тщательно проверил — идеально, течи нет и никаких следов не видно. Сразу доложил об этом Нагорных, он пришёл в экзальтацию и умиление — и побежал рапортовать Мутко. Позже, когда все немного успокоились, решили, что основные претенденты на медали чемпионата мира IAAF, который состоится в августе в Москве, должны заготовить чистую мочу, я должен буду её проверить. Моча будет храниться в ЦСП и у спортсменов, заготовить надо несколько порций. В Антидопинговом центре ничего хранить нельзя, ВАДА постоянно приезжает и суёт свой нос во все углы и холодильники, поэтому срочно закупаем морозильные камеры и ставим их в ЦСП. Там будет банк чистой мочи, Ирина Родионова берёт его под свой контроль. ЦСП — Центр спортивной подготовки сборных команд — находился в двухстах метрах от Антидопингового центра, три минуты ходьбы через старинный парк, как раз удобно будет туда-сюда носить пробы. Процедуры подмены и замены должны б