Лаборатория была полностью готова, сверкала и поражала воображение. Я гордился, что впервые будет проведён анализ всех проб на пептиды, с короткой и длинной цепочкой аминокислот, две различные процедуры. А ВАДА отрапортовалось о введении стероидного профиля, нового модуля биологического паспорта спортсмена. Как только мы открылись, в тот же день, 27 января, за несколько дней до открытия Олимпийской деревни, нам привезли 22 пробы норвежских лыжников и биатлонистов из Швейцарии — это заработала программа предсоревновательного тестирования МОК. Начали — и я сделал фотографию всей группы приёма проб через окно, в которое передают опечатанную сумку с пробами!..
Приехал Евгений Блохин, мы с ним пошли в командный центр ФСБ решать вопросы с допуском моих сотрудников в лабораторию в ночное время и разрешением на внеочередной проезд моей машины, чёрного гибридного „лексуса“. Питание, предоставленное нам на территории Прибрежного кластера оргкомитетом, за которое мы заплатили несколько миллионов рублей, оказалось совершенно непригодным для употребления, так что я постоянно ездил на обед в Весёлое, в армянский ресторан „Ла Луна“ в трёх километрах от лаборатории, чтобы спокойно поесть и просто отдохнуть. На рабочем месте, в лаборатории или в моём директорском офисе, я обедать не люблю: всё напоминает о работе — и кусок не лезет в горло, всё время хочется куда-нибудь на улицу, на воздух.
13.3 Вмешательство эстонских учёных
Перед самым открытием Игр мне позвонил Александр Кравцов, директор ЦСП и руководитель российской делегации — Chef de Mission, то есть глава миссии в Сочи и будущий президент Союза биатлонистов России. За границей на эритропоэтине попались Екатерина Юрьева и Ирина Старых! Снова отличился Гюнтер Гмайнер из Зейберсдорфа, мой старый друг, а теперь независимый эксперт, проверяющий Антидопинговый центр по решению дисциплинарного комитета ВАДА. Пришёл пакет лабораторной документации, на распечатках был виден небольшой эритропоэтин, но я бы не сказал, что это микродозы, как уверял меня Кравцов. Что они, однако, творят за границей накануне Игр — и кто всё это учудил, снова Стасик? Ирина Старых набрала приличную форму, и вся женская биатлонная команда — Ольга Зайцева, Ольга Вилухина, Яна Романова и Ирина Старых — стояла в списке „Дюшес“ и основательно претендовала на золотую медаль в эстафете. Кравцов был в шоке, а Мутко впал в ярость. Ирина Старых хотела возмутиться и рассказать что-то похожее на правду, как „специалисты“ кололи ей ЭПО и гарантировали, что всё будет чисто, однако не уберегли. Тогда Прохоров заткнул ей рот огромной суммой, равной бонусу за олимпийскую золотую медаль.
Она успокоилась — и родила второго ребёнка.
Тридцатого января открылась Олимпийская деревня, и оттуда тоненькой струйкой потекли пробы. В начале Игр всегда происходит отставание от плана отбора проб — то кто-то не приехал или поселился в другом месте, то фамилию записали не так. Ужасным ударом оказалось официальное письмо из МОК за подписью доктора Ричарда Баджетта, сообщавшее, что процедура определения гормона роста в крови остановлена, она требует доработки, поэтому на Играх в Сочи анализ крови на гормон роста отменяется — мы просто принимаем пробы крови, морозим, а затем отправляем их в Лозанну. Эту бестолковую методику наголову разбили эстонские учёные, защищавшие своего лыжника Андруса Веерпалу, двукратного олимпийского чемпиона, в ходе судебного разбирательства в спортивном арбитраже. Случись это в другое время, я бы только повеселился, однако по планам МОК на Играх в Сочи мы должны были сделать сотни проб на гормон роста. Были закуплены дорогостоящие реагенты и материалы с ограниченными сроками хранения, за анализы полагалась оплата, мы подписали договор с Оргкомитетом „Сочи 2014“ — а теперь нас ждёт финансовая катастрофа, мы остались без планируемой выручки и со скоропортящимися реагентами на руках.
Приехала профессор Кристиан Айотт, мы обсудили с ней бесконечные проблемы с определением гормона роста. Существовала вторая методика, совершенно умопомрачительная и применявшаяся только в Лондоне в 2012 году, — но от неё мне удалось отбиться перед Сочи. ВАДА знало, что первая методика — немецкая, основанная на определении изоформ и только что разгромленная эстонцами, — видела только вчерашние инъекции, зато вторая, лондонская, основанная на маркерах, могла подтвердить продолжительный курс гормона роста, вот только эти маркеры проявлялись после месячного курса инъекций. Однако ни та, ни другая методика не определяли гормон роста, если завершить разумный инъекционный курс за несколько дней до анализа. Ситуация комическая — как если бы у вас были очки „для близи“, для чтения мелкого текста, и очки „для дали“, чтобы водить автомобиль в темноте, но в повседневной жизни, дома, на улице или в магазине, вы не замечали бы вокруг себя самых обычных вещей.
Приехала Ирина Родионова, она нервно ожидала какой-то сложной ночи, когда предстоит замена множества проб. Но я жил сегодняшним днём, меня беспокоили два неотложных дела. Во-первых, где взять японский денситометр Asahi — точно такой же, как на станциях допингового контроля, — чтобы наши результаты измерения плотности мочи не расходились с измерениями во время сдачи проб на этих станциях. Во-вторых, я хотел убедиться, что вся чистая моча, завезённая в командный центр ФСБ из Москвы, была разложена по морозильникам по порядку, так чтобы можно было быстро отыскать пакет с пробами чистой мочи любого списочного спортсмена. Мне надо было убедиться, что в каждый пакет вложена опись и что банки не протекли, надписи на них не стёрлись и не смылись. Это должны были сделать Блохин и Родионова, но Ирина не смогла получить пропуск на охраняемую территорию.
И вот 31 января мои телефоны стали потрескивать, посыпались эсэмэски: наша биатлонная сборная сдаёт пробы предсоревновательного контроля, и всё из-за этих допингисток, Юрьевой и Старых! И ещё проба Логинова в Кёльне в резерве… МОК только и ждал, чтобы наброситься на наших биатлонистов. А у меня денситометра нет — тут я пожаловался Юрию Нагорных, что мы не готовы, и денситометр мне привезли. Однако Нагорных встревожился, он подумал, что, может быть, есть другие проблемы, о которых я не сказал по телефону, — и вечером приехал ко мне в гостиницу „Азимут“ поговорить. Никаких разговоров по телефону мы не вели, только с глазу на глаз. Я доложил ему о нашей готовности, но снова пожаловался, что нет уверенности в готовности командного центра ФСБ, это может оказаться проблемной стадией и замедлить ночную замену проб. Женя Блохин всю неделю кормил меня обещаниями, что завтра меня туда проведёт и покажет, как хранится чистая моча, но обещанное завтра не наступало.
Первые две ночные смены и замены — 31 января у биатлонистов и 1 февраля у лыжников — мы отработали вдвоём с Блохиным. Наш олимпийский дебют прошёл на удивление спокойно и без проблем. Юрий Чижов, чья работа в Сочи состояла исключительно в ночной замене проб, застрял в Москве с контролируемыми и опасными соединениями, их нельзя было везти самолётом. Так что он приехал на поезде только 2 февраля, я ему всё показал, что и как надо делать для подготовки чистой мочи, — и окончательно передал эту процедуру. Себе я оставил общий контроль и финальный разлив чистой мочи во флаконы А и Б перед окончательным завинчиванием крышки флакона Б с заменённой мочой. Чижов умел работать с пробами, у него был международный сертификат офицера допингового контроля, он получил его, пройдя в Москве курсы обучения, проводимые шведской компанией IDTM. Так что калибровку денситометра и измерение плотности мочи он знал и соответствующий опыт у него был.
Получив указание сверху, Блохин провёл меня 1 февраля в ту обещанную комнату в командном центре, где стояли четыре морозильника с чистой мочой. Я сразу заглянул в несколько пакетов и немного успокоился: фамилии спортсменов на баночках и бутылочках читались, надписи не стёрлись, протечек мочи не было. Ещё меня порадовало, что в каждый двойной пакет, где были пробы одного спортсмена, была вложена опись в пластиковом файлике. Но в целом, как я и ожидал, порядка не было. В одном морозильнике была моча лыжников и биатлонистов, в другом хранились бобслей и скелетон, в третьем — сани и всё остальное. А вот и сюрприз: в четвёртом морозильнике оказались неизвестные фамилии из неизвестного спорта! Что за новости — этих имён не было в согласованном списке „Дюшес“! Оказалось, это был женский хоккей, российская сборная, а мочу недавно привезли от Ирины Родионовой. Зачем она втянула девчонок в нашу программу? Оказалось, „Дюшеса“ наготовили столько, что не знали, куда его девать и кому ещё давать, хотя вроде договорились, что будет 36 спортсменов — и ни одного больше.
Но хоккеисток мы никогда не проверяли, откуда взялись пробы мочи и кто гарантирует, что это действительно чистая моча? Я сказал Евгению Блохину, что абсолютно всё будет доложено Нагорных и что ему надо срочно составить полную инвентарную опись проб с указаниями, где, в каком морозильнике и на какой полке находится пакет с пробами такого-то спортсмена. Недопустимо, что никто, кроме самого Блохина, не мог разобраться в пакетах с чистой мочой, каждая стадия должна дублироваться. Так что возьми в помощь фокусников и разберись с пробами, составь опись и обеспечь порядок хранения. Блохин на меня надулся, хотя прекрасно понимал, что я прав; да и сам он ожидал пинка извне, возможно от начальства. Но пинок получил от меня: извини, Женя, время церемониться прошло, работа у нас нервная!
Нагорных доложил министру Виталию Мутко, что всё идёт по плану и нерешённых опросов не осталось. Мы — Юрий Нагорных, Ирина Родионова и я — побывали в офисе министра 3 февраля; Мутко обосновался в шикарном здании Оргкомитета „Сочи 2014“ на высоком этаже с прекрасными видами в обе стороны, на горы и на море, на олимпийские объекты. Сотрудники организационного комитета почему-то называли своё здание Стринги, но я так и не понял, кто и с какой стороны смог увидеть в нём стринги. Однако название удивительным образом прижилось и использовалось в частных разговорах. Нагорных попросил меня распечатать все материалы — таблицы „Дюшес“ и „Медали день за днём“, я отдал их ему — и он с бумагами зашёл к министру первым. Потом впустили меня, всего на пять минут, просто уз