inconclusive, то есть нечёткой. Ждали нового Технического документа, с 2014 года он войдёт в силу, и тогда анализ будет проведён повторно. Вернувшись в Москву, я сразу пришёл к Александру Михайловичу Кравцову, директору ЦСП и заядлому биатлонисту, и дал ему пять номеров. Он удивлялся, как я смог запомнить пять семизначных номеров, но я объяснил ему, что „берегкиты“ были из одной партии, так что первые четыре цифры у всех одинаковые. Оказалось, что та особо опасная проба принадлежала Александру Логинову, он был вторым номером в команде после Антона Шипулина. Тогда странное отстранение Логинова от эстафеты встревожило многих; не верили, что я говорю правду, а со стороны Кравцова подозревали подковёрные интриги. Но я же не с потолка взял эти номера, и потом, откуда я знал, когда и где брали пробы у российских биатлонистов за границей. Действительно, в 2014 году проба Логинова была объявлена положительной и его сочинские результаты в индивидуальных гонках были аннулированы. Так что золотая медаль в эстафете оставалась нетронутой несколько лет, пока в 2019 году не дисквалифицировали Устюгова.
Закрытие Олимпийских игр состоялось 23 февраля, билетов принесли побольше, чем на открытие, но я в дележе не участвовал и лёг у себя на четвёртом этаже поспать. Я хорошо сплю под шум телевизора, так что ликующие вопли со стадиона „Фишт“ меня не беспокоили. Там на пьедестал почёта поднимался лыжник Александр Легков, выигравший гонку на 50 км. Предстояла важнейшая ночная замена проб мочи наших олимпийских чемпионов, Александра Зубкова, завоевавшего вторую золотую медаль в бобслейной „четвёрке“, и Александра Легкова — одни Александры, в переводе с греческого „защитники людей“, практически „победители“. И каким удивительным образом всё смешалось во времени: на ревущем и сверкающем стадионе „Фишт“ завершается церемония закрытия Игр, и в то же время совсем рядом, в пыльной каморке на первом этаже, в тишине и полутьме, завершается церемония закрытия чистых, то есть заменённых, проб наших олимпийских чемпионов, двух легендарных Александров, то есть „победителей“. Однако enough is enough, как пела любимая Донна Саммер, действительно хватит, за эти три недели мы устали до предела.
Подводя итоги Олимпийских игр в Сочи, я на примере ярких побед Зубкова, Третьякова и Легкова ещё раз объясню назначение и выгоду приёма анабольного коктейля. Для простоты возьмём бег на 100 метров, дисциплину летних Олимпийских игр: забеги, четверть- и полуфиналы — и сам финал. Великий, но уже возрастной спринтер принимает коктейль во время Игр. Сам по себе приём коктейля не поможет ему выйти в финал, для этого нужны многолетние тренировки. Это у него есть, ставим галочку. В финале коктейль не поможет ему попасть в тройку призёров — это невозможно без опыта и тренировок, таланта и умения подготовиться к главному старту сезона. Тоже всё было сделано как надо, ставим ещё одну галочку. И вот если спортсмен готов бороться за медаль, то именно коктейль, эта последняя галочка, поможет ему не проиграть пару сотых долей секунды, буквально клюв, как говорят спортсмены, — и выиграть золото. Экипаж Зубкова выиграл клюв у латвийского экипажа — разница между ними по итогам четырёх заездов составила всего 0.09 секунды. Третьяков улучшил стартовый разгон на 0.05 секунды и победил. Легков на всех крупнейших стартах проигрывал финиш — то сам себе на лыжную палку наступит, то Петя Нортуг обыграет его на финише, а если отбился от Нортуга — так Вылегжанин выскочит из-за спины и победит. А тут в Сочи Легков выиграл финиш у всех, оставив позади, в пределах одной секунды, трёх сильнейших лыжников, включая самого Сундбю, он был первый номер в мировой классификации!
Коктейль — это именно немножечко помочь в восстановлении и совсем чуть-чуть — во время победного финиша. Именно здесь кроется ответ пустозвонам, утверждавшим два года спустя — сразу после моего интервью The New York Times, — что никакого коктейля не было. Ведь если бы он был, умничали они, то почему тогда коктейль не помог многим лыжникам и лыжницам из знаменитого списка „Дюшес“? Так назывался список тех, кто сдавал чистую мочу на замену и сидел на коктейле во время Игр в Сочи. Ответ простой: они и не могли претендовать на медали, это второй эшелон, и никакой коктейль не заменит таланта и тренировок и не поможет им стать чемпионами или призёрами. Это как если ракетное топливо заливать в трактор — он всё равно останется трактором.
Прощайте, Олимпийские игры! Такое бывает раз в жизни, да и то не у всех. Мы упаковали 80 ящиков с пробами мочи и крови и отправили их в лозаннскую лабораторию, эту процедуру Патрик Шамаш называл „репатриацией“. Спасибо курьерской службе TNT и её московскому представительству, кроме них никто не брался за отправку биопроб за рубеж в сухом льду и с температурным контролем. Отправив пробы, мы отпраздновали всем лабораторным персоналом окончание Игр, устроили торжественный ужин с танцами и караоке в ресторане „Ла Луна“. Утром сильно болела голова, но Игры завершились, и она стала не нужна.
13.8 Зимние Паралимпийские игры 2014 года в Сочи
Приближались Паралимпийские игры, до них оставалось две недели, но в сравнении с Олимпийскими играми они были спокойными, как урок пения после контрольной по математике. Нам мало было запланированных 600 проб с Паралимпийских игр для месячной загрузки лаборатории, и с 1 марта РУСАДА стало привозить пробы с российских сборов и соревнований. Никого из иностранных специалистов или наблюдателей в лаборатории не осталось, от Международного паралимпийского комитета (МПК) был мой старый друг Тони Паскуаль из Барселоны; он заезжал к нам пару раз, да и то лишь за тем, чтобы пообедать со мной и поболтать. Замену мочи не планировали, у паралимпийцев вроде всё должно быть чисто, поэтому бригаду фокусников отпустили отдохнуть. Как всегда, мы оказались наивными; неожиданно всё пошло совсем не так, как планировали.
Паралимпийские игры начались 7 марта, и российские спортсмены стали выигрывать золотые медали, опережая все медальные планы и прогнозы. И тут мы стали находить у наших чемпионов буквально через одного приличные количества триметазидина, сердечного препарата, известного как Предуктал. Триметазидин был внесён в Список запрещённых препаратов с января 2014 года, ещё с осени мы всех предупредили, и олимпийская сборная больше его не применяла. Но до паралимпийцев наши увещевания не дошли.
Естественно, что положительные пробы анализировали в общем потоке, нас о них никто не предупреждал, и на распечатках во всей красе были видны пики триметазидина. Иностранных экспертов не было, и распечатки никто не смотрел. Однако проблема была в том, что сразу после Паралимпийских игр приезжала рефрижераторная машина для отправки проб в Лозанну — МПК впервые принял решение о хранении проб для реанализа. Отправлять положительные пробы было нельзя, их следовало заменить, но чем? Чистую мочу паралимпийцев мы не запасали, в сочинской программе их не было. И самое главное — фокусники уехали, некому открывать крышки у флаконов Б! А у нас что ни золотая медаль — так через раз положительная на триметазидин; видно было, что колоть его перестали, концентрации снизились, но до конца выведения было далеко.
Я поговорил с Женей Блохиным, он остался в Сочи отдохнуть — в марте в Москве скучно и грязно. Я привёл его в чувство и объяснил, что он снова водопроводчик, что ситуация становится угрожающей, надо срочно вызывать фокусников. В своём дневнике в аллегорической форме я написал: „Решали с Евгением Ивановичем, что надо делать с водопроводом. Снова чинить, вызывать бригаду“. Евгением Ивановичем Блохина называли Тимофей и Чижов, я был старше и звал его Женей. Однако в списках „Белфингера“ он фигурировал как Николаевич, в письме Краснодарского УФСБ — как Владимирович. Я за четыре года совместной работы вообще ни одного его документа не видел.
Но взять и пригнать обратно бригаду фокусников — это был не наш уровень, кто мы такие с Блохиным, я старший лейтенант запаса, он майор, так что подключился Юрий Нагорных. Он был очень недоволен и раздражён, говорили, что от кого-то из больших людей получил серьёзный выговор за то, что не предусмотрел форс-мажорную ситуацию. Однако через два дня он согласовал командировку сотрудников ФСБ в Сочи, и Блохин доложил, что они вернулись. Мы очень обрадовались, и в первую же ночь, с 11 на 12 марта, вскрыли все флаконы Б с грязной мочой. Но закрыли меньше половины — надо ждать, когда привезут мочу на замену. Поразительно, что паралимпийцы не знали и не помнили, кому и что кололи, просто какой-то колхоз имени Ирины Громовой.
А фокусники чуть было снова не уехали — то ли чего-то не поняли, то ли им не объяснили, что до конца Игр осталось четыре дня и нет никакой гарантии, что не появятся новые положительные пробы на триметазидин! Договорились, что бригада фокусников уедет 15 марта, и в тот день мы спокойно, не торопясь и не волнуясь (никого чужих вокруг нет), вскрыли флаконы и заменили основную порцию проб. Остальных мы припугнули, что если кто 16 марта сдаст пробу с триметазидином, то об этом станет известно — и вас дисквалифицируют лет через пять, когда сделают повторный анализ.
Последние пробы мы получили 17 марта, а уже 19-го числа кровь и моча паралимпийцев были упакованы и отправлены в Лозанну. И только 20 марта настал мой первый выходной день за два месяца, проведённых в Сочи. Паралимпийские игры завершены, олимпийская лаборатория закрыта, и с 27 марта Антидопинговый центр в Москве возобновит свою работу. Мои сотрудники сходили на церемонию закрытия — и улетели в Москву. За всё время Олимпийских и Паралимпийских игр я нигде не был и ничего не видел, кроме телевизора. Мне приносили билеты на открытия, закрытия и какие-то финалы, но мои лабораторные красавицы — они же сотрудницы — были начеку и всё так быстро расхватывали, что я не успевал запомнить, кого я должен поблагодарить и за что, то есть куда мне давали билеты и приглашения.