– Я не знал!
Чего он не знал?! Что у меня целиакия?!
Мама присела на край моей кровати.
– Пришел Данил.
Я помотала головой.
– Может, все-таки поговоришь? Не хочешь? Ладно.
Мама погладила меня по руке и вышла.
Я вытащила голову из-под одеяла. Как жаль, что я не вижу его лица!
Наверное, мама покачала головой, потому что было тихо, а потом Данил заговорил сбивчиво и торопливо:
– Да я не знал, честно! Вообще ничего не понял, что там происходит, я же чайник ставил, музыка гремит, вода шумит, ну, я слышал, что все орут чего-то, но они ведь всегда орут! Я даже представить не мог, вот правда! Я увидел, как она уже из туалета выскочила и босиком за дверь, я не понял вообще, что случилось! И я… принес ее ботинки.
– Спасибо. Что же Лера тебе не рассказала, что произошло?
– Да они вообще какие-то странные там все были! Будто пришибленные, и музыку выключили. И толком ничего не говорят, только «вот псих» и… простите… Я не думаю, что Галя псих. Можно я с ней поговорю?
– Она не хочет.
– Мам! – крикнула я.
– О, видимо, уже хочет. У нас хорошая слышимость в квартире.
Данил вошел ко мне в комнату. Встал у порога.
– Привет. Ты как?
Я пожала плечами. Он был такой же, как всегда. Пах холодным воздухом. Я не знала, можно ли верить во все, что он рассказал маме. Хотя, конечно, он такой – все время помогает убирать со стола и заваривать чай, пока остальные ржут и танцуют. Но вдруг они с Леркой придумали все эти отговорки специально? Хотя зачем это Лерке?
Данил поставил рюкзак у двери и сел на кровать.
– Тебе плохо?
Плохо?! А он думает, мне как? Я промолчала, и он смутился.
– Ну, я имею в виду… физически.
– Пока нет.
Я не знаю, как с ним говорить. Я правда не знаю. Меня будто все еще держат чьи-то руки, и я не знаю чьи. Разглядываю цветочки у себя на пижаме.
– Я хотел тебя догнать. Но, оказывается, надевание ботинок занимает очень много времени. А тоже босиком я как-то не решился. Я принес твои боты.
Киваю. Слышала, мол.
– Знаешь, они просто придурки. Самые придуристые придурки на свете! И эта Лера твоя тоже!
Я поднимаю на него глаза. Моя Лера?
– Она такая же моя, как и твоя!
– Ну, не моя уж точно! – возмущается Данил.
И мне вдруг хорошо становится. Спокойно. А Данил смотрит на стену над моим столом и говорит:
– О, я помню этот лист! Вон тот, дубовый. Это из парка, да?
– Нет, – улыбаюсь я, – это с Аллеи ветеранов.
– Да? А похож.
И я смеюсь. Конечно, придуристые придурки! И все дубовые листья похожи! Но все-таки разные.
Вдруг Данил делается очень серьезным.
– Ты ведь не уйдешь из школы? Ну, на какое-нибудь домашнее обучение?
Я мотаю головой. Мама против домашнего обучения, она хочет, чтобы я социализировалась, мы это уже давно обсуждали.
– Если только в другую школу, – говорю я.
– Давай только чтобы не очень далеко. Ну, чтобы пешком можно было дойти. А то я терпеть не могу общественный транспорт.
Я представила, как мы с ним ходим в школу. В другую школу, мы оба, вместе. Как бредем сквозь ноябрь-декабрь-январь, сквозь все эти листья, дожди, снегопады, сквозь новогодние огни, а весной – сквозь дымку распускающихся почек. В школе нас сразу воспринимают как одно целое, и мы хоть и новенькие, но вдвоем. И я достаю свои термосы, с зайцами и питьевой, и мне задают вопросы, а я опять и опять на них отвечаю. Опять и опять. Снова и снова. Учителям, одноклассникам, школьной медсестре. Кто-то верит, кто-то нет, кому-то все равно, кто-то захочет проверить, кто-то будет держать…
– Нет, – вздыхаю я. – От всех ведь не спрячешься.
Данил берет мою руку. Он сжимает ее, а не целует, как можно было бы тут подумать. Он просто крепко ее сжимает, и я понимаю без слов, что он будет со мной рядом, даже если придется драться. И уж теперь-то он не пойдет ставить никакие дурацкие чайники. Он будет держать меня за руку, чтобы не потерять в толпе. Всегда.
Шесть миллионов моих шагов
Я грызу ногти. За это, между прочим, меня все ненавидят. Не думайте, что я преувеличиваю, это чистая правда! И я не про посторонних людей говорю, не про одноклассников там или учителей. Видели бы вы, как смотрит на меня мама, когда я при ней вдруг засуну палец в рот! Будто я самое отвратительное животное на свете! А ведь она обязана любить меня безусловной любовью! Ну, то есть без всяких «если…». Так нам школьный психолог говорит.
А еще родители дали мне дурацкое имя – Агафья. Можете себе представить? Агафья! Я бы поняла, если бы в честь бабушки-прабабушки какой-нибудь, так нет же!
– Нам хотелось дать тебе необычное имя… какого ни у кого не будет.
Ну-ну!
Сами они называют меня Агашей. Одноклассники – Гашеткой. Ничего, даже весело. А вот бедные учителя… Агафьей звать неудобно, слишком уж официально и сразу представляешь такую старушку божий одуванчик в белоснежном платочке. А Агашей тоже… ну, посмотрите сами, какая из меня Агаша? Во мне сто семьдесят пять сантиметров, а ручищи мои видели? Легко побеждаю всех парней в армреслинге. Кроме шуток. И характер сложный. Так папа считает. Нежно обняв меня за талию, он вздыхает:
– Ах, Агаша, ну и сложный же у тебя характер!
Угу. Но для папы-то с мамой я даже со сложным характером Агаша. И это имя для меня слишком… личное, что ли, совсем детское. Ну, пришлось мне пожалеть чужих взрослых и придумать «Агату». Я даже стала всем так представляться:
– Зовите меня, пожалуйста, Агата.
Особые интеллектуалы фыркают:
– Кристи?
Но я не реагирую. Агата Кристи вполне достойный человек.
Я, между прочим, в одной из лучших школ города учусь. Куда даже за деньги не поступить, а только если экзамен сдашь, их, внутренний. Сама не знаю, как я туда попала. Экзамен средненько так сдала. Но почему-то на собеседовании директору понравилась. Два часа, наверное, разговаривали с ним о смысле жизни, остальные ждать устали. Вообще, у них это самым страшным считается. Ну, это собеседование с диром. Мол, даже если экзамен блестяще сдал, не факт, что поступишь. Я потом слышала, как он англичанке говорил про меня:
– Отличная девчонка! Такая, знаешь, наша. С искрой в глазах.
Не знаю, что он там разглядел, какую искру. Мама вот первым делом спросила:
– Надеюсь, ты не грызла при нем ногти?
– Ну, если бы грызла, то, наверное, не поступила бы, да?
– Рада, что ты это понимаешь. – Ответила она и даже обняла меня.
Угу.
В общем, я обычная, понимаете? Обычной жизнью жила до девятого класса. Школа, три репетитора, плавание, тусня в соцсетях. Я там на нее и наткнулась. На эту бабусю Гейтвуд. Не слышали? Я вам расскажу. Это потрясающая бабуся! Я не фамильярничаю, ее так прозвали, ну там, в Америке. Она в шестьдесят семь лет одна прошла тропу Аппалачи! Представьте! Вы знаете, что такое тропа Аппалачи? Это почти три тысячи километров! Она тянется от Мексики до Канады вдоль побережья, через четырнадцать штатов, представляете? И она – прошла! Первая из женщин, между прочим.
Меня эта бабуся Гейтвуд реально впечатлила. Я начала все про нее читать, что нашла, а потом, когда нам задали сочинение на тему «Человек, которым я восхищаюсь», я про нее написала. С этого все и началось, наверное.
У нас в гимназии такой порядок с сочинениями: все пишут и выкладывают в инет, в наше сообщество. И все, кто хочет, может прочитать и оставить комментарий. В гимназии учится двести сорок пять человек, чтоб вы знали, и работает еще человек пятьдесят, наверное. И прочитать могут реально все! Хоть директор, хоть вахтер дядя Слава. Ты обязан прочитать к уроку хотя бы три чужих сочинения и прокомментировать их. Я вот ненавижу читать чужие сочинения, а уж комментировать… Но такие тут порядки. Не хочешь – гудбай в обычную школу. В общем, я написала про Эмму Гейтвуд. Бабусю. Понимаете, меня потрясла эта история. Ну, может, если бы я никогда не была в лесу, я бы не впечатлилась (многие так и писали в комментариях: «Ну и что такого? Ну, прошла, ну, молодец, а что такого-то?»). Но я – была. Родители раньше часто нас вывозили в ПВД (кто не в курсе: поход выходного дня, обычно с пятницы по воскресенье, проводился для поднятия духа и сплочения нашей милой семейки, иногда приглашались друзья с детьми или коллеги). Мы приезжали на машинах, брали рюкзаки, палатки и все остальное и километров пять еще пилили пешком, даже если можно было проехать на машине до самого места. Но взрослым казалось, что так мы лучше проникнемся. И потом где-нибудь на берегу озера мы ставили палатку, разводили костер, купались, загорали, бродили по лесу. В общем, отдыхали. Мне нравилось. Жалко, что с тех пор, как они вбили себе в голову идею о том, что мы должны без продыху учиться, чтобы поступить в лучший вуз мира, мы перестали ездить в ПВД. А как ездить, если репетиторы даже в выходные? И ладно бы только у меня, у Гришки-то тоже. Гришаня – это мой брат.
Так вот, вернемся к бабусе Гейтвуд. Почему меня так зацепило. Я немножко знаю, что такое лес. Даже в ПВД мы берем с собой палатку, спальники, пенки, котелки, всякие там примочки для костра, даже разделочную доску мама берет! А она, Эмма Гейтвуд, взяла с собой только плащ, аптечку, армейское одеяло, пластиковые занавески для душа, смену одежды и немного еды! И пошла! И шла сто сорок два дня! Это же четыре полных месяца! Четыре! Я уже не говорю про то, что она старуха. Она же реально была на десять лет старше моих бабушек, когда отправилась в этот свой поход. Вот что меня потрясло. А еще то, что она ничего не сказала никому. Вообще. Никакой шумихи из этого не стала делать. Предупредила своих, что погуляет в ближайшем лесочке. И ушла на три тысячи километров. Три тысячи километров! Это ж трое суток на поезде!
Вот это все я и написала в сочинении. Но меня на смех подняли. Вообще я их понимаю. Немного. Потому что там писали про таких людей, которые как-то старались улучшить мир. Ну, про мать Терезу, например. Про Гагарина, само собой. И это тоже ведь сложно: написать про Гагарина так, чтобы было интересно.