одушку мою бомжам отдал? Я сильно офигел, когда на ней первый раз уснула сладкая парочка. Ты уже скоро клуб бездомных имени Павла откроешь, блин. Смести акценты. Тебе бы договоры начать заключать, пока за жопу не взяли.
— Там уже скоро вас за жопу возьмут, — не сдержался Пашка. — Когда рогатый с лыжного курорта вернётся?
— Мы в начальственные дела не лазаем. И ты больно дерзкий, где не надо, — отметил Лавриков. — Ты бы помнил всё ж таки, что контракт заключал не абы с кем, а с Вельзевулом лично. Его за осечки, конечно, не похвалят, но и проблем больших от одного тебя, дурака, не сделается. Думаешь, будет с тобой носиться как с писаной торбой до самого раскаяния? Смотри, Пашка, как бы на тебя с твоими закидонами не плюнули просто, да и всё.
— А на меня уже плюнули, — огрызнулся младший Соколов. — Он нового сисадмина подбирает. Воробьёв вон шлёт из своих отпусков. Комиссии собирает какие-то. Чё за комиссия?
Лавриков плотно сомкнул губы, и вид у него сделался лукавый.
— А это тебе будет в качестве профилактической меры за произвол и выебоны, Павел Андреевич, — объявил он. — Тебе оно, может, и на пользу пойдёт — на заброшках поспать. Для восстановления разумности. Меньше бы подушки тырил и на помойки носил, так, глядишь, и с комиссиями разбираться не понадобилось бы. Ты от меня чего хочешь? Ты мне, значит, подлянки, а я тебе — помогай? Призраков разгоняй блаженных и советы советуй? Интересное кино.
— Меня ангелица заставила!
— Ой, Пашка, тебя заставь что! — отмахнулся Лавриков. — Мне-то не навешивай. Я тебя читаю, как книжку раскрытую для дошкольников, и притом без всяких приложений.
— Новую землю Зинке не понесу, — насупился Пашка.
— Да ну её в топку, твою Зинку. Несгибаемая старая вешалка. Сама потом пожалеет. Ты хотел чего, или только задание комиссии своей выполняешь? — прыснул бес.
— Ничего я не хотел.
— Ну вот и славненько. Приятного, так сказать, отдыха. И ты там это, — лукаво добавил Лавриков, — отчёт халявный составил, неполный. Ты бы лучше заранее про все дни расписал да отчитался по всей форме. Может, того, — бес снова захохотал, — простят грехи, так сказать. Успешных тебе успехов!
И Лавриков вдруг разбежался, неестественно подпрыгнул, высоко, метра на полтора над землёй, перевернулся в воздухе и рыбкой ухнул прямо в болотную топь — ну точно же назло!
— Урод, — сплюнул Пашка. Но ни фига не проснулся.
Ну и чё там Толян лысого гоняет⁈
Он поёжился.
Вдали затянутых туманной дымкой болот среди силуэтов деревьев что-то словно бы пошевелилось.
Это просто тупорылый сон.
Сраная психотравма.
Хера с два Пашка будет тут пытаться спасти Лосева опять. Теперь-то он прекрасно знает, что спит. И что всё это…
Но там, вдали, навряд ли был Лосев.
В тумане очерчивалась что-то пёстрое, в балахоне или… В юбках? И платках?
Пашка сделал шаг назад и прищурился вглядываясь.
По топи к нему шла цыганка. Бабка, обвешанная бусами и браслетами, как новогодняя ёлка. На её плечах лежало минимум три аляповатых платка, поверх длинной юбки было повязано ещё несколько. У бабки были глубокие морщины везде, вялая, как у мопса, висящая мешками кожа, её всю покрывали старческие пятна, бородавки и родинки, а рот улыбался золотыми зубами.
А ещё Пашка где-то это пугало явно видел.
— Губишь людей, одного за другим губишь. Творишь с ними лихо лютое. Одного, второго, третьего. А сколько очереди своей ждёт? — заговорила громко цыганка. — Сам застрял в болоте и туда же всех кругом себя волочёшь за компанию. Заигрался, милок. Ох, заигрался. — Цыганка подошла совсем близко и вдруг стала говорить так, будто в неё кто вселился, хотя и прежним голосом: — Выпиливайся. Хватит очковать! Вали из этого! Вали, дятел! Никакие ангелы тебя не спасут, только бошку снесут своими крыльями. На хер вали! Как хочешь! Хватит, хватит, хватит!
— Хватит! — вторил бабке обрисовавшийся на заднем плане Лосев, весь грязный, какой-то землисто-серый, как трупак в кинохе про зомбаков.
А потом началось землетрясение, Пашка заходил ходуном, будто корёжил его столбняк, а цыганка и Лосев орали хором: «Вали! Вали!»
И тут же на Соколова-младшего пролилась небесная речка. Арктическая.
С диким вскриком вскочил он, мокрый и ошалелый, впотьмах посреди стройки под гогот Толика. Рожа и плечи были мокрые, вода потекла сзади за шиворот, и одна противная струйка мерзко нырнула под пояс джинсов в самом чувствительном месте.
— Пора вставать, начало десятого! — объявил Толик. — Не могу больше тут торчать, а тебя не дотрясёшься. Мне предков провожать надо и хоть как-то собраться, блин. Ну чё? Приснилось, что хотел-то?
— На хера ты меня окатил⁈ — возмутился Пашка, приходя в себя. Он ещё ватными мозгами сфокусировался на телефоне и вернул энергию, чтобы очухаться. Соображаловка тут же встала на место.
— По-другому не фурычило, — развёл руками Толик, поднимаясь с кортанов и отшвыривая пустую баклажку. — Сам сказал, это на крайняк способ.
— В случае нападения или опасности, бля! — огрызнулся Пашка и затряс башкой: кажется, ещё и в левое ухо вода попала.
— А мне и послышалось, что кто-то идёт. По двору точно шастали.
Пашка напрягся. Огляделся. Но никто не показывался.
— Давай, шевелись, — поторопил Толик. — В натуре валить уже надо. Родаки дважды звонили. Пошли, я мотор вызвал.
— Ты смотри, не пиздани там Островской, что знаешь про её игру, отдыхатель с нечестью! — проворчал Пашка, тоже поднимаясь.
— Да что ты заладил, — закатил глаза Толик, — нормальная у Максима девка. Харе.
Дома сильно подфартило: Серёги не было, а Другая мама сказала, что он нашёл работу в ночь. Пашка запоздало припомнил, что надо же и самому делать вид, что работает, и помогать лишённой сыновним произволом кормильца мамке. Наплёл за ужином что-то про сегодняшнюю смену курьером и перекинул ей пятёру на карту, сильно смутив: такие деньги в семье испокон веку считались большими. Мамка вон радовалась, когда за месяц пятнашку приносила, и то выходило оно оттого, что цены покупателям колготок то и дело называла свои, а не указанные хозяйкой точки.
Пашка же в мота превратился так же быстро, как и в божка-душепродавца, блин.
Банковский счёт намекал, что пора бы посетить стоматологии. Но мысли убегали в другую сторону: по пути, когда Толик уже высадился около своего подъезда и помчал выпроваживать предков на курорты да собирать шмотьё в поход, дошло до Павла Андреевича, кем была цыганка из болотного сна.
Гадалка! Шарлатанка, к которой бабка Лида попёрлась и чуть не лишилась сдуру дома. Пашка ж скачал воспоминание и видел ту муру своими глазами. Точно! Она самая!
Только какого хера делала бабкина гадалка в Пашкином сне⁈
«Вина на близких, кто его крови. Сотворили они лихо лютое. С них спрашивай».
И вот как мошенница так смогла угадать⁈ Потому ли, что бабка сама прежде в ментовке накрутилась и что-то пизданула не то, чтобы та корова в бусах сочинила сказочку, или…
Пашка лежал на кровати поверх покрывала (Другая мама прибралась в комнате, унесла мусор и даже поменяла на их с Серёгах постелях бельё, оставив пустую чистую наволочку для пропавшей подушки) и таращился в потолок, а потом вдруг взялся за телефон и залез в блокнот. И точно. Вот она, заметка от тридцатого мая с адресом шарлатанки из бабкиной памяти.
Пашка забил его в 2Гис. Жила сомнительная личность на другом конце Пензы.
«…он очень далеко…»
Случайно попала? Или гадалки окажутся такими же настоящими, как бесы с архангелами?
Чё там, интересно, Пионова? Слёзы льёт, жалеет — или замутила уже с каким-то сменщиком неправильных кавалеров?
Эта мысль категорически не понравилась.
Охерительно сильно.
Так, что Пашка сдерживался только десять мужественных минут, а потом зафигачил «Пионову Людмилу Викторовну» во «В работе».
Люська не лила слёз и ни с кем не мутила. Люська со своей мамкой паковала чемодан, потому что завтра улетала с ивритопросветительной подругой Магдой в Израиль на две недели. Ну обалдеть.
Пашке, значит, чертей, душевные муки и обидки, а Пионовой — морько заграничное и тусы? Офигеть, справедливо.
Поверх видоса со сборами чемоданов закрутилась эмблема змеи.
И больно оно ей надо было, то доверие от человека, на которого можно забить легко за два дня? Выебоны же сплошные!
Вот ща как отправит ей ссыль на продажу души!
Дали ещё дракона.
Пашка свернул «Дополненную реальность» и опять уставился в потолок.
Лавриков сказал, что отчёт у него неполный. Может, попросить Женьку помочь с новым экселем? Заранее, пока воробей не прилетел?
Пашка написал ей сообщение, но оно повисло с одной галкой.
Или, наоборот, херить надо и воробьиные квесты, и поиск грешников? Ждать, пока всю муру не перепоручат Васину?
И за каким хером тот тёрся во вторник у Пашкиного дома⁈ Разобраться бы…
«Вина на близких, кто его крови. С них спрашивай».
Да что застряла в башке эта гадалка дебильная⁈
Съездить к ней, что ли?
Спать было сыкотно. Как отрубиться — Пашка знал, а вот как отключить сны — не имел никакого понятия. И что-то после отдыха на заброшке не тянуло.
Тупыми мыслями, разве что бабы достойными, промаялся до рассвета, бросаясь из крайности в крайность. Аж трёх медведей уныния надавали. А потом вычудил вообще дичь какую-то: сорвался в половине шестого и поехал по адресу гадалки, ещё даже и раньше, чем Другая мама на работу проснулась или брат с ночной смены пришёл.
На хрена — сам толком не понял.
Тем более же понятно, что там записываться надо как-то и всё такое.
Короче, когда в начале седьмого утра внезапно дверь на лестничной клетке нужного этажа открылась, едва Пашка из лифта вышел, и стрёмная мошенница из сна и бабкиных воспоминаний встала сама на пороге, не говоря ни слова, но словно бы приглашая, он так офигел, что превратился в послушную амёбу.
— Вот тут оставляй всю технику, — услышал Пашка в тёмной и провонявшей чем-то сладким прихожей, а цыганистая тётка ткнула пальцем в перстнях на деревянную коробку. — Часы, если электронные, телефоны и что там ещё у тебя есть. Мешает оно мне. Связь кромсает, путаюсь. Оставляй да проходи.