Анастасия Воскресенская, AmargaДорога
Дорога
«Его Сиянию Примасу Камафеи от о. Лимирия поклон, привет и любовь!
Генваря 14 числа, когда Примас почтил меня беседой, мы говорили о том, что было бы хорошо, если бы отыскался какой-нибудь ясный и четкий след святого Кальсабера на нашей земле. Примас заметил, что благом для Церкви и для верующих была бы возможность благоговейно хранить и почитать таковое место и что вера людей усиливается, если человек имеет возможность посетить действующее святилище и своими глазами узреть, сколь многие невзгоды и трудности претерпел святой Кальсабер.
Мне глубоко запали в душу слова Примаса о том, что паломники своими ногами укрепляют Церковь на земле, а огонь духовный ярче горит, когда его подпитывают вещественные знаки, и тем проще для простой души как бы стать помощником в Божием делании, сопричаститься трудов древних святых и обновить свою веру.
Я спешу сообщить Вам, что один из молодых ревнителей, не так давно закончивший курс наук в Камафейском университете и рукоположенный в нашем округе, готов, нимало не медля, проследовать на север, в предгорья Кадакара, по пути святого Кальсабера. По своей молодости и энтузиазму он не страшится ни трудов, ни опасностей, и я бы сказал, что они даже вызывают у него некоторый мистический восторг.
Я шлю Примасу это письмо в надежде, что брат Колен удостоится аудиенции Его Сияния, дабы Примас решил, можно ли полагаться на этого человека. От себя же скажу: брат Колен мог бы стать одним из лучших моих учеников, но как натура вольная и поэтическая, он легко воспламеняется и мало способен к рутинным делам, требующим дисциплины и прилежания.
Возможно, он покажется Примасу несколько взбалмошным и чуть более горячим, чем должно для лица, осененного царственным священством, но все же брат Колен, по скромному моему представлению, способен безропотно снести удручения и опасности ради достижения поставленной цели и тем самым может принести пользу Церкви.
Да и сомневаюсь, что кто-нибудь еще смог бы добровольно и с радостью вызваться на такой поход…»
Развалины крепости походили на старые кости — серые, полуобглоданные, накрепко вросшие в скалу. Мох, лишайники, пожухший вереск, скрюченные деревья с облетевшей листвой — скудная растительность, ничем не лучше того, что росло дома. Старая яблоня-дичок, в серых пятнах на потрескавшейся коре, поскрипывала сухими ветвями, твердая почва была усыпана мелкими плодами, побитыми ранним морозом.
Солнце давно свалилось за зубчатый хребет Кадакара, сумерки густели, скрадывая и без того скудные цвета. Небо, темное, высокое, исколотое мелкими звездами, выгибалось над горами.
Яго хорошо видел в темноте — золотистые скорлупки аур мелких существ, зеленоватые и синие очертания заснувших на зиму растений и темный-темный силуэт крепости. Он втянул ноздрями холодный, колючий воздух и гортанно рассмеялся. Под копыта и в гриву коню наметало скудную снежную крупу. Вороной насторожил уши, зафыркал, Яго потрепал его по шее рукой в кольчужной перчатке. Поющий висел на ремне, перекинутом через плечо, ожидая своего часа, копье покоилось на серебряном крюке, меч спал в ножнах.
Охота обещала быть хорошей.
Добыча появилась заполночь — Яго успел обследовать окрестности форта, вспугнул пару сонных куропаток — но не за куропатками он сюда явился. Длинное бронированное тело вытекло из расселины, масляно переливаясь щитками на спине. Брюхо гигантской, с замковый мост, многоногой твари, топорщилось грубым мехом.
Слуа перекинул Поющего на руку, прикрывая бок, поудобнее перехватил копье и погнал жеребца вперед. Тварь на мгновение остановилась, поводя в воздухе слабо светящимися сяжками, потом стремительно кинулась навстречу всаднику. Жесткие конечности прошипели по камням. Многоножка прянула. Яго ударил.
Копье переломилось щепкой, окованный наконечник застрял меж двух хитиновых щитков. Вороной захрипел, врос копытами в землю, устоял. Многоножка свернулась кольцом, щелкая двумя парами челюстей возле раненого бока, потом судорожно разжалась, будто рука альханы-танцовщицы, замерла, задергала ногами. Однако ясно было, что копье не причинило ей большого вреда.
Яго мимолетно пожалел, что отдал Луношип младшему брату. Луношип выпил бы жизнь добычи, как сухая глина пьет воду во время дождя. Он с силой ударил сжатым кулаком в центр Поющего, заставляя его издать низкий, страшный гул, от которого у врагов крошились зубы и шла кровь из носа и ушей.
Тварь скрежетнула и бросилась, нацелив крючковатые серпы челюстей. Жеребец сделал вольт и с хрустом ударил ее в бок подкованными копытами, Яго сверху добавил мечом, сломав и сорвав одну из пластин. Обнажилась пересеченная сосудами мякоть, сочащаяся золотом в ночном зрении слуа. Добить, сразу, быстро, точным ударом сверху вниз… хорошая охота.
Конь всхрапнул и начал оседать. Яго успел выдернуть ноги из стремян, выметнуть себя из седла в сторону. Над головой просвистел смертоносный серп, на щеку брызнуло жгучим, едким. Слуа перекатился по камням, меч вышибло из руки. Он перехватил Поющего, с трудом блокируя яростные атаки твари. Жеребец бился в агонии.
Пришлось отступать к развалинам, шаг за шагом, не глядя. Ядовитые брызги попали в глаза, кольчужный капюшон спас от скользящего удара, но разодрал щеку.
Яго мельком подумал, что в Аркс Малеум сегодня могут выбрать другого короля.
Он уперся в каменную кладку, снова вскинул руки. Поющий выл и гудел от ударов. Стена крошилась от его пения. Потом вдруг лязгнул засов, скрипнули петли, и Яго упал спиной вперед, вцепившись в залитый липким ядом щит. Дверь в башню чуть помедлила и захлопнулась. Стало очень тихо.
Когда в глазах перестало сверкать и яростный стук сердца чуть замедлился, Яго высвободил руку из ремней, отложил Поющего, с трудом поднялся на колени, проморгался.
Дакини. Ну конечно. В крохотной, освещенной масляным светильничком комнате, бывшей караулке, наверное. Тощий, с растрепанными светлыми кудрями, одежда небогатая и поношенная, оружия нет. Стоит, прижав руку к лицу, — кровь идет носом, комната полна каменного крошева и пыли. Неудивительно: Поющий своим голосом и полуночных демонов, бывало, обращал в бегство. Яго переглотнул, потряс головой.
— Добрый сэньо, все ли в порядке? — осведомился дакини, не выказывая особенной тревоги. — Мне показалось…
Снаружи доносились глухие удары, башня слабо сотряслась. Яго не спеша стянул рукавицы, бросил их на пол, потом откинул с головы капюшон. Он знал, что сейчас открылось сердобольному дакини, спутавшему — вот беда! — короля Неблагого двора с человеческим рыцарем. Копна смоляных волос, длинные глаза без белков, сплошь залитые черным, подвижные звериные уши.
— Все отлично, — ответил Яго, обнажая в улыбке острые клыки.
Дакини не подумал испугаться, глянул с любопытством, потом шмыгнул носом, отнял от лица залитую красным ладонь, критически ее осмотрел. На шее у него болтался медный кружок, пересеченный крестом.
— Я, может быть, помешал поединку? Но я подумал… Меня зовут Колен… из Камафеи. Твой щит больше не будет так гудеть?
Что может быть хуже, чем поехать на охоту и потерять меч и коня? Только встретить в ночь Савани слугу Белого бога.
— Есть немного сухарей, лепешки, сыр и пара яблок, — дакини порылся в тощем мешке, выложил снедь на доску, подпертую двумя камнями, — она заменяла стол. — Вода вот еще… Вино почти кончилось.
Яго нерешительно прижал уши. С одной стороны — если дакини так глупо открыл дверь, да еще и еду предлагает… Может быть, он не глуп, а просто слишком могуществен? При мысли о силе существа, которое спокойно может себе позволить разделить пищу с полуночным, по спине пробежали мурашки. С другой стороны — он, наверное, просто не знает правила. С третьей — о силе служителей Белого бога в Полночи ходили легенды.
— Я тут давно сижу, не рассчитывал до осени застрять, — продолжил дакини, нарезая сыр маленьким ножом. — Сначала приехал в монастырь, взял там проводников, но они испугались оставаться в крепости, пришлось их отпустить. Только я чую, нюхом чую, тут что-то есть. Записи какие-нибудь. Я просто еще не нашел. Если бы, конечно, я знал, что тут такие создания водятся…
Дакини покосился на дверь и замолчал. Яго ковырял когтем кольчужные колечки на рукаве и тоже не произносил ни слова. Никогда в жизни ему не было так неловко, даже когда совсем мелким зверенышем он убежал в лес, заблудился там и рыдал под кустом, уверенный, что вот-вот начнется инсанья и принесет ему неминуемую гибель.
— Она завтра уйдет, — сказал он наконец. — Это… король Сумерек в свое время сделал таких, всяких. Чтобы дакинийские земли завоевывать. Когда слуга Белого бога его изгнал, то твари разбежались. Тут хорошая охота. Коня жалко.
— Король Сумерек? — ахнул дакини. — Черный Даг? Одержимый дьяволом? Тот самый, которого святой Кальсабер победил и изгнал?
Яго кивнул. Он так и сидел на каменном полу, что-то мешало ему распрямиться во весь свой немалый рост. Дакини был такой замученный, невысокий, с бледной мордочкой и выцветшими волосами, постриженными кое-как. Встанешь — испугается еще, соврал он сам себе. Возбуждение битвы постепенно угасало, расточалось. Дакини впускали в свои жилища Полночь, чтобы вымолить себе силу и власть, заключить сделку или просто по глупости. Но из милосердия? Чтобы спасти? Яго не мог придумать, как ему поступить.
Но дакини плевать хотел на то, что у него тут мается королевское величество: забрался на поломанную скамью и сладострастно прилип к крошечной бойнице, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.
— Кажется, коня жрет! — отчитался он. — Здоровая какая! Она точно завтра уйдет? А то еда кончается, и холодно тут бывает по ночам — ужас. Я собирался после Савани назад возвращаться.
— Что бы ты ел на обратном пути? — неожиданно для себя спросил Яго. — У тебя еда кончается.