— Силки бы ставил. Я тут пробовал, на куропаток, только их оба раза ласки утащили. Эта твоя тварь, она еще и светится! Страх смотреть!
Дакини приплясывал, балансируя на шатающейся скамье, и норовил всосаться в окошко. Яго машинально подпер скамью сапогом, чтобы не завалилась. Потом сунул в рот сухарь, захрустел. Какая-то была у дакини на этот счет поговорка.
Снявши голову, по волосам не плачут, вот какая.
— Если ты не боишься полуночных и потому радости от тебя никакой, то я бы, с твоего позволения, лег спать, — буркнул он спине, прикрытой холщовой курткой.
— А почему я должен бояться?
— Ну… я могу тебя сожрать, например.
— На все Божья воля, — назидательно ответила спина и передернула лопатками.
Яго мстительно доел сухарь, убрал ногу и завернулся в плащ. При надобности он мог спать и на снегу, а тут была сухая комната, укрытая от ветра, даже со скудным огнем, теплившимся в самодельном очажке. Оставалось надеяться, что об этом позорном приключении не узнают подданные.
Спал он, тем не менее, плохо, то и дело просыпаясь. Клятый дакини, задери его наймарэ, насмотрелся наконец на творение короля Сумерек, отлепился от окна, достал свои бумаги, чернильницу и что-то быстро строчил, близоруко щурясь и бормоча себе под нос.
«Уши и клыки зело длинные, — слушал Яго сквозь сон, — но, хотя видом страхолюден, нравом кроток и вежествен…»
Утром точно сожру. Растерзаю. На самые мелкие кусочки.
Ветер уныло завывал под крышей, по полу гуляли сквозняки, где-то неслась сквозь ночь Савани Дикая Охота, наводя ужас на окрестные поселения. Тихое бормотание одновременно злило и убаюкивало. Яго разозлился и заснул.
«Из отчета брата Хонестия, субприора монастыря св. Вильдана, о пребывании брата Колена из Камафеи в стенах обители.
…Июня двадцать первого дня прошлого года, поздно вечером к нам прибыл некий монах, назвавший себя братом Коленом из Камафеи.
При нем было письмо от Его Сияния Примаса, и встретили мы его со всем подобающим радушием и приветливостью. Брат Колен прибыл в нашу обитель без сопровождения, изрядно поизносившийся и в легкой одежде, что немало удивило нас и не вполне соответствовало письму, в коем утверждалось, что Примас направил сего монаха с чрезвычайно важной миссией.
По моему скудному разумению, посланник самого Примаса должен быть экипирован значительно лучше. Но еще более удивил нас характер брата Колена и особенности его поведения. Казалось, что перед нами предстал не монах из Камафеи, доверенное лицо Его Сияния, ученик почтеннейшего и ученейшего о. Лимирия, каковым рекомендовался оный Колен, а бродячий гистрион, самочинно назвавшийся монахом.
Нельзя не отметить, что начитан оный брат Колен преизрядно, и в Писании поднаторел, но, признаться, монахом его можно назвать лишь по одежде и ошейнику, а ошейник, как известно, монаха не делает.
О. настоятель распорядился, чтобы посланник Примаса ни в чем не терпел ни нужды, ни отказа, препоручил заботу о пришельце брату Ардану, либрарию, и объявил, что гость наш останется с нами до тех пор, пока сам не пожелает двинуться дальше.
Искал же он ни много ни мало, как следы самого св. Кальсабера, благословенного в очах Господних и совершившего в наших местах подвиг изгнания дьявола и разгрома дьявольских армий. Скажу не кривя душой, месяц пребывания оного Колена в стенах нашей обители показался мне преддверием ада и непрекращающимся бесстыжим карнавалом.
Брат сей беспрестанно болтал, напевал, барабанил по столу и стенам, носился по всему монастырю, смешил окружающих, словно шут, и даже за трапезой не мог сохранять серьезность. Не скрою, что некоторым из братии, особенно из недавно принятых, не довольно еще укрепившихся в осознании долга монашествующего, таковые бесчинные повадки брата Колена пришлись весьма по сердцу.
Кроме того, авторитет Его Сияния, выбравшего своим посланцем человека такого сорта, пагубно отозвался на молодых братьях. Нескромность этого посланника не имела никаких границ. Однажды он шел по двору, напевая песенку, которую самый снисходительный человек не смог бы счесть духовной, и я, не выдержав, заметил, что ему не хватает только лютни и бубенцов на рукавах!
На что сей Колен в простодушии своем сказал, что на лютне он и верно умеет играть сызмала, и, что если бы здесь нашелся инструмент, то он с радостию исполнил бы кантиги во имя Госпожи Роз для удовольствия братии. Так и выразился — „для удовольствия“!
Брат Ардан, к слову сказать, души в нем не чаял — вышереченный Колен проводил с либрарием все время, пока не бегал туда-сюда по монастырю. Можно было легко понять, когда он в либрариуме: оттуда сразу же разносились крики, смех, перепалка — словно бы мы и не в книгохранилище, а в кабаке среди беспутных студиозусов, а то и вовсе на базаре.
Благословенная тишина покинула наши стены и вновь водворилась только с отъездом этого человека. Он оставил нас так же нелепо и неуместно, как и, по-видимому, все, что он проделывает. В середине августа, в самую непереносимую жару, он отправился в предгорья Кадакара, взяв с собой двоих проводников и малый запас пищи.
О судьбе его мне более ничего не известно. Надеюсь, он пребывает в добром здравии и Господь в милосердии Своем не попустит никакого зла по отношению к нему, кроме того, что послужило бы для его же вразумления.
Хотя, по чести, я питаю некоторые сомнения, что тот человек и есть высокоученый брат Колен, облеченный доверием Примаса. Тем не менее, искренне желаю ему обилия Божьей благодати и спасения души, кем бы он ни был.
Писано в обители святого Вильдана, третьего сентября сего года».
— Добрый полуночный сэньо, а она никуда не уходит. Даже и не думает.
Яго открыл глаза и дико огляделся. Дакини давно проснулся и снова прилип к амбразуре.
— Все еще ползает вокруг останков коня, — доложил прислужник Белого бога. — Я так разумею, она с прошествием ночи Савани должна бы исчезнуть. Как, впрочем, и ты, добрый сэньо. Почему сего не случилось?
Яго сел, потряс головой. Потом рассмеялся.
— Ты же меня пригласил в свое жилище, глупый дакини. Еды предложил. Я теперь никуда не денусь, пока сам того не пожелаю.
Поднялся, подошел, сгреб дакини за шиворот, отлепил от окна. Выглянул. Бронированная ядовитая тварь свернулась вокруг останков коня, вяло шевелила конечностями и исчезать не собиралась.
— У меня плохая новость. Король Сумерек скрещивал полуночных тварей с вашими, местными, чтобы они могли долго пребывать в срединных землях. Видимо эта — одна из них.
— И что нам теперь делать?
— Не знаю.
Яго отшвырнул дакини, прошелся по комнате, резко разворачиваясь. Честно говоря, он думал, что днем все как-то наладится. Не налаживалось.
— Я могу вернуться в Полночь, — наконец сказал он.
— А я?
— А ты тут сиди. Смертным в Полуночи не место.
— Но ты можешь взять меня туда?
— Может, и могу. Только ты там с ума сойдешь.
Дакини немного подумал. Свел белесые брови.
— Господь не попустит. Послушай, добрый сэньо. Выбора у меня все равно особого нет. Возьми меня с собой.
Яго вздохнул, снова выглянул в окно. Ему для этого не требовалось вставать на скамью. Тварь ждала. Рядом с ее лежбищем поблескивали лужицы натекшего яда. Остов коня был изъеден, обглодан, белесые кости отсвечивали в скудных лучах зимнего солнца.
— Если дойдешь со мной до нашей крепости… до холма яблок. Если сохранишь разум… У нас есть хранилище книг. Может, там и сможешь прочесть что-то о вашем святом Кальсабере. Летописи того времени у нас хранятся.
Дакини просиял:
— Этого я ожидал! Конечно, дойду! Поверь!
Яго ощутил такую беспомощность, как в детстве перед лицом сходящего с гор грязевого потока. В смертных чудилась иногда сила… как та, что удерживала вместе камни крепости слуа. Мимолетно он подумал, что если бы сожрал ночью этого слугу Белого бога — а ведь тот сам отдал себя во власть Полуночного! — то порвал бы ядовитую многоногую тварь голыми руками: силы бы хватило. Но что-то удерживало. Оковы прочнее железа.
— Что ж, идем. Я твой должник — ведь ты спас меня вчера. Меня зовут Яго мааб Ингрен и я владыка народа слуа, что живет в крепости, именуемой Аркс Малеум, — церемонно сказал он. — Принимаю на себя твою охрану в землях Полуночи и обещаю гостеприимство в своем доме.
— Хвала Господу! — воскликнул дакини и схватил заплечный мешок. — Я только бумаги соберу! Я буду первым монахом, побывавшим в самом аду! Нам долго идти до адских земель? Дня три, наверное, не меньше!
— Земли Полуночи — это не ваш ад, — ответил Яго. — Но ты все увидишь. Собирай свои бумаги и дай мне руку. Не бойся, дыши размеренно, а еще лучше — закрой глаза.
Колен наспех засунул рассыпающиеся бумаги в мешок, отправил туда же чернильницу-непроливайку и связку перьев, подошел к слуа, схватил того за руку. Судя по распахнутым от любопытства светлым ресницам, он намеревался не пропустить ни единого мига вожделенного путешествия в — куда бы вы думали! — Адские Земли, где водятся демоны и твари, страшнее ночных кошмаров.
«Дакини!» — мрачно подумал король слуа, подозревая, что это слово он будет повторять про себя не однажды и не дважды в день, только с разными оттенками безысходности, пока оно окончательно не превратится в ругательство.
Во славу Господню! После того как король слуа в единый миг перенес меня в земли колдовские и престранные, мы идем по местам диким, заброшенным, полным неведомых существ.
К счастью, чудовище, которое чуть не одолело моего спутника, кажется даже по здешним меркам — редкость. Терновое вино почти подошло к концу, хотя мы разбавляем его. (NB. Лепешки за два дня совершенно закаменели, а вино своих свойств не изменило, видимо, хлеб ведет себя здесь как-то по-другому). Добывать пищу приходится при помощи силков, так как у спутника моего остался из оружия только кинжал.