В углу шумели заезжие богато разодетые рыцари, тренькала лютня — с ними, как бывает, тащились жонглеры, странствующие переписчики и Господь знает кто еще. Яго уловил знакомое имя, чутко шевельнул ухом.
Святой Колен уж так был свят,
Что трое суток мог подряд,
Не прерываясь, говорить
И пары слов не повторить,
И даже из монастыря
Его поперли, чтобы зря
Не расточал святого жара.
И мы зовем его недаром —
Святой Колен, святой Колен,
Апостол Дара, —
распевал оборванец в пестрой шапке. Лисья мордочка и черные лохмы выдавали в нем альхана. Рыцари веселились и подпевали.
Святой Колен уж так был свят,
Что даже в Полночи горят
Четыре яркие свечи,
Что им затеплены в ночи,
Его недрогнувшей рукой —
Святой Колен у нас такой,
Исполнен пыла и отваги,
Он обратил святого Яго.
Святой Колен, святой Колен —
Он молодчага.
— Божегосподи, — пискнула подошедшая девица. — Вы их простите, добрый сэньо… они вас не видят. Я им сейчас скажу…
— Не стоит, о прекрасная, — спокойно ответил Яго. Он не спеша придвинул к себе круглый хлеб, разломил, с наслаждением понюхал — так и не привык к тому, как вкусен пышный хлеб из доброй пшеницы. Налил себе вина в оловянный кубок, разбавил водой. — Чем плоха песня?
И брат…мой… Колен ее любил, добавил он про себя. Смеялся всегда ужасно и переиначивал вольные куплеты то так, то сяк, в полное уж неподобие. Однажды Яго, новоиспеченный тогда еще командор ордена Кальсаберитов, гордый и непобедимый, как Божья гроза, попробовал наставить наставника на путь истинный. Что негоже, мол. Колен расхохотался и пригрозил написать про него такое жизнеописание, что ржать будут даже командорские кони. Яго струсил и пошел на попятную.
Рыцари, привлеченные разговором, заоглядывались, один, с камафейскими гербами на плаще, видимо, узнал, побледнел до синевы, отвесил жонглеру подзатыльник. Яго успокаивающе поднял ладонь.
— Ты продолжай, юноша. Повесели нас.
Альхан потряс головой, оглянулся. Но отступать было некуда, и он вызывающе тряхнул головой и ударил по струнам.
Святой Колен, услышь меня,
Чтоб мне не видеть света дня,
Когда б дерзнул я оскорбить
Иль что постыдное просить.
Ведь не хочу я ничего,
Окромя дара твоего.
И пусть я буду криворож,
На человека не похож,
И косоглаз, и хромоног,
И даже нищ — помилуй Бог! —
И буду лошадей пугать своею рожей,
Но если будешь ты со мной,
То верю я, заступник мой,
Что через час, какой-то час
Мне даже королева даст
Во славу Бо… во славу Бо… во славу Божью!
…Сухая августовская трава. Старая олива с растрескавшейся корой. Яго оставил коня у вбитого в камень скалы крюка, спешился — как делал это сотни раз. Под оливой темнела свеженасыпанная могила, убранная полевыми цветами и пестрыми камушками — по местному обычаю. Местные крестьяне любили Колена и часто ходили к нему за советом и благословением. Белая безрогая козочка меланхолично ощипывала куст дрока, росший у входа в пещеру. Солнце палило нещадно.
Опять ты отправился в путь в самое жаркое время года.
Яго постоял около оливы, не зная, что сказать. В его народе не хоронили умерших, и он так и не привык к этому человеческому обычаю. Коза вздернула голову и уставилась на него желтыми выпуклыми глазами с продольным зрачком.
Когда конь отдохнул и напился, Яго мааб Ингрен сел в седло и отправился в обратный путь.
Добрые сэньо, слышали вы весть?
Отошел ко Господу наш святой Колен.
В день седьмой июня
Розы зацвели.
Ангелы Господни
К Колену подошли.
Розы источают
Дивный аромат.
Сами собой в церквах
Колокола звонят.
Добрые сэньо, слышали вы весть?
Отошел ко Господу наш святой Колен.
В Полночи холодной
Часовенка стоит.
На алтарном камне
Свечка горит.
Горит-не сгорает
Вот уже сто лет.
А кто ее затеплил —
Того с нами нет.
Добрые сэньо, слышали вы весть?
Отошел ко Господу наш святой Колен.
Вот по лесу мчится
Конь во весь опор.
Вихрем ворвался
Яго-Командор:
— Что же ты придумал,
Друг мой Колен?
На кого оставил ты
Меня на земле?
— Я тебя оставил,
Богу поручил,
Чтобы ты как должно
Ему послужил.
Чтобы на земле ты
Веру защищал,
Чтобы острой сталью
Врага изгонял.
Добрые сэньо, слышали вы весть?
Отошел ко Господу наш святой Колен.
— Если невозможно,
Друг мой дорогой,
К Господу сегодня
Мне уйти с тобой,
Я сниму доспехи,
Брошу мир людей.
Буду жить в пещере
До скончанья дней.
— Ты сними доспехи,
Расседлай коня.
У корней рябины
Схорони меня.
И во славу нашей
Доброй Госпожи
Розу, розу белую
На грудь мне положи.
Добрые сэньо, слышали вы весть?
Отошел ко Господу наш святой Колен.
В день седьмой июня,
На закате дня
Сами собою
Колокола звонят.
Ангелы Господни
Осанну поют.
В Полночи холодной
Розы цветут.
Добрые сэньо, слышали вы весть?
Отошел ко Господу наш святой Колен.
Четвертая свеча(Сайд-стори к «Дороге»)
Всю ночь Яго бодрствовал в Часовне, а на алтаре лежал Поющий. Три свечи горели в кованом витом подсвечнике, три крохотных лоскутка пламени над четырьмя серебряными розами, одно гнездо пустовало. На деревянной скамье распростерлась новая рубаха — смутно белела в темноте. Свой меч Яго держал в руках и не спускал с него глаз, думая обо всем сразу и ни о чем. Это было и похоже, и не похоже на обычное боевое дежурство. Вернее, похоже на самое первое, перед первым в жизни Яго боем. На рассвете в часовню вошел Колен, непривычно серьезный, даже без улыбки. В руках у него была большая серебряная миска с водой. Вода пахла солью. Яго поморщился.
— Ты готов? — спросил Колен вполголоса.
Честнее всего было бы сказать правду: нет, не готов, и еще нескоро буду готов. А может быть, и никогда. И не лучше ли оставить все, как было, — у Белого бога и так довольно слуг, зачем ему Яго, хватит и Колена! Да разве место слуа в Небесном Воинстве? Да разве сможет полночный изгнанник вынести этот яркий, безжалостный свет? Но Яго скрипнул зубами и коротко кивнул. Колен с трудом приподнял миску и укрепил ее на треножнике перед алтарем.
— Чего ты хочешь от Церкви, Яго из Полуночи?
— Крещения, — прорычал король слуа.
Соленая вода ела глаза и жгла кожу. Белая рубаха, без вышивки, без серебряных браслетов не спасала от дикого холода, босые ноги заледенели, Часовня словно вымерзла изнутри, Яго бы не удивился, окажись, что по углам ее выступил иней. Колен протянул ему зажженную свечу:
— Прими свет Господен!
Яго протянул руку, стиснул свечку, словно это был ключ, отпирающий двери Полночи для его народа. Как знать, может, так и было…
Колен зачем-то полез в свою поясную сумку, дергая запутавшийся ремешок. «Что он там забыл, — отстраненно подумал Яго. — Чернилами, что ли, кропить меня собрался?» Колен вытащил из сумки небольшую, окованную медью бутылочку на цепочке. Яго видел ее сотни раз, но как-то не интересовался ее содержимым. В пузатой бутылке оказалось сладко пахнущее масло. Колен обмакнул палец в узкое горлышко — и начертал на лбу Яго круг, перечеркнутый крестом. Такие же знаки он положил на его руки и ноги. Яго прислушался к себе. Чего он ждал? Бешеного потока силы, взламывающего обычную жизнь, как половодье вечные льды? Не было.
Молитвы он давно выучил наизусть, повторяя их за Коленом, он все пытался понять, что же изменилось в нем, короле слуа, теперь, когда на него легла неизгладимая печать крещения. По ходу, ничего особенного. Ну разве теперь среди серебряных амулетов будет небольшой диск, осененный двумя взмахами пересеченных линий. И теперь он сможет причащаться вместе с Коленом, и не чувствовать себя гостем в Часовне. Теперь это его Бог, а не только Бог Колена. Колен аккуратно взял из рук Яго высокую свечу и, капнув белым воском в углубление, укрепил её в последней розе. Три другие свечи горели ровно, бездымным неярким пламенем.
— Пойдем, — шепнул Колен, привстал на цыпочки и неловко обнял его. — Пусть горит перед алтарем первая крестильная свеча в Полночи — твоя свеча, Яго. Пойдем, брат мой во Господе!