Моим самолетом стал Messerschmitt Bf 109 серии Е-4 с двумя спаренными пулеметами калибра 7,92 мм смонтированными в корпусе и двумя пушками в консолях крыльев, с обтекателями по двадцать снарядов на ствол. Кроме того, кокпит защищала стальная плита, со стороны спины, перекрывающая весь диаметр корпуса, а впереди бронестекло, толщиной почти в пятьдесят миллиметров. Установленное под наклоном. На корпусе самолета красовалась все та же черная пантера. Хотя сегодняшние самолеты именовали уже — Эмилями, я свой продолжал называть Багирой, как в Испании.
Очень скоро, мой самолет увидели в небе над Африкой, а следом и в Британии. Особенно сильные бои происходили именно над Ла-Маншем, Мы сопровождали бомбардировщики, прикрывая их от английских истребителей, и в общем-то чувствовали себя достаточно уверенно, учитывая то, что, Messerschmitt Bf 109Е сейчас был лучшим истребителем мира. И единственное, что нас несколько пугало, так это возможное падение в холодные воды пролива. За все время боев меня сбивали дважды. Первый раз я попал под взорвавшийся в воздухе бомбардировщик, оказавшись в момент взрыва слишком близко от него, и поэтому пришлось покинуть самолет и спасаться с помощью парашюта. В тот день мне несказанно повезло в том, что я умудрился приземлиться на палубу немецкого эсминца.
Следующую неделю, я просто отдыхал, проводя время в компании офицеров военного корабля, до того момента, как мы вернулись на базу в Киль.
Второе падение оказалось для меня критическим. Впрочем, это произошло много позже. Вначале я съездил в отпуск, посетил свой замок, и оставил доверенность своему управляющему, на распоряжение куда большими суммами, чем были выделены ему ранее. Затем предчувствуя, возможную гибель, все же война дело непредсказуемое, завещал, свой замок и большую часть имеющихся у меня средств на организацию образцового детского приюта. В момент написания завещания, в моей голове возник образ Длинного и потому, я не мгновения не сомневаясь отписал, чтобы приюту дали имя Семёна Шумилова. Конечно это была своего рода шутка, но кето знает, вдруг Длинный, находится где-то неподалеку, и то, чьё имя будет носить приют даст ему понять о том, что я помню его.
Единственное, о чем я жалел до последних минут своей жизни, так это о том, что так и не успел дотянуться до СССР, чтобы отомстить за отнятую у меня любовь. А сидеть у камина дожидаясь, когда наконец откроется Восточный фронт было выше моих сил.
Следующее возвращение к проливам, оказалось критическим. Я успел сделать всего два вылета, когда на третьем, как раз в середине пролива у меня отказал двигатель, и заклинило фонарь. И мне оставалось только смотреть, как самолет, переходит в пикирование и направив свой нос, в ледяные воды пролива, стремительно теряя высоту падает вниз. Вдобавок ко всему, поблизости не оказалось ни единого суденышка, куда я мог бы направить свою «пантеру», а мгновение спустя, холодные воды Ла-Манша, приняли в себя мой разваливающийся на куски самолет, и мою тело, закончившее свой путь так неожиданно и по сути бесполезно. Сильный удар, мгновение острой боли, терзающей мое тело с головы до ног и темнота, неожиданно сменившаяся ярким светом солнца…
Часть третьяДлинный
ЧАСТЬ Третья. Длинный
1
…Последнее, что отпечаталось в моем сознании, была довольная физиономия ротмистра Кленовского, неизвестно какими путями оказавшаяся здесь в пирамиде и его крик: — «Попались⁈ Теперь-то точно не уйдете от меня!». Я еще не успел как следует осознать, что происходит, как ярчайшая вспышка света, выбила меня из сознания…
Место, где я пришел в себя, было совершенно чужим. Не в первой, ни во второй своей жизни, я не видел ничего подобного. Скажу даже больше. Самым удивительным оказалось то, что я осознал себя в теле мальчишки, которому едва исполнилось четыре года. Вообще говорят, что ребенок начинает осознавать себя гораздо раньше. То есть до этого момента, уже умея разговаривать чаще всего он говорит о себе в третьем лице. Называя самого себя по имени, он говорит: «Алеша хочет идти гулять» или «Алеша хочет кушать». Но когда приходит осознание себя как личности, происходит метаморфоза, и ребенок начинает говорить о себе самом, в первом лице, называя себя — Я. Кстати, здесь я, именно Алеша, Алексей. Так меня назвала моя мама. Вроде бы в честь отца, которого я никогда не видел. Впрочем и узнал-то я о нем, уже будучи почти взрослым человеком.
Все это, осознавание себя как личности, происходит лет с трех, или раньше. В моем же случае произошла некоторая задержка. Точнее, это объясняется не задержкой развития, а скорее неким стрессом, произошедшим с ребенком или же с его матерью еще до его рождения. Что — что, а стрессов было хоть отбавляй! Начать хотя бы с того, что моя мать родила меня, еще находясь на этапе, и направляясь в лагерь для отбытия наказание по статье 58−3, которая говорила о: «Сношение в контрреволюционных целях с иностранным государством или отдельными его представителями, а равно способствованию каким-бы то ни было способом иностранному государству, находящемуся с Союзом ССР в состоянии войны или ведущему с ним борьбу путем интервенции или блокады, влекут за собой — меры социальной защиты, расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества. [6 июня 1927 г. (СУ №49, ст.330). Войны, как раз в тот момент не было, хотя все шло именно к этому, поэтому в виду особых обстоятельств она получила срок пять лет лишения свободы, и была направлена для отбытия наказание в 'СевВосЛаг» в город Магадан, Дальневосточного Управления Лагерей. Как раз по пути к месту будущего наказания, я и появился на свет.
Может быть из-за моего появления, а возможно из-за того, что моя мать была носительницей немецкого языка, ей несколько смягчили тяжесть назначенного наказания и с момента приезда в Магадан, она сразу же оказалась в местной школе, где ее назначили на должность учителя немецкого языка, а чуть позже и русского языка, и литературы.
Что можно рассказать о моем детстве. Знаете, присказку появившуюся в будущем, о деревянных игрушках, порой прибитых к полу? Вот это как раз обо мне, и еще о трех-четырех десятках ребятишек, появившихся в этом «прекрасном солнечном» городе, примерно в одно время со мной. Игрушки действительно были деревянными, чаще всего, представляя собой самые разные кубики, пирамидки, досочки и реечки, доставленные в детский садик с ближайшей лесопилки. Причем, чаще всего они попадали сюда не в качестве игрушек, а скорее в качестве дров, для растопки пары печей голландок, имеющихся в доме, где был организован детский сад.
Самые ровные из них, откладывались в сторону, а затем стараниями старших групп и воспитателей превращались в разноцветные кубики. Правда разноцветность ограничивалась чаще всего зеленым, синим, белым и коричневым. То есть теми цветами, что шли на ремонт домов и покраску жилых помещений. Но мы, честно говоря были рады и такому, хотя бы потому, что в противном случае, не было бы и этого. Мальчишки, строили из всего этого домики и башни, а девочки, дико завидовали своей подружке Настеньке, у которой, в один прекрасный день появилась кукла, сделанная кем-то из родителей, в виде довольно большого куска материи, из которого умелыми руками было сотворено что-то похожее на маленькую игрушечную девочку.
Довольно объемистый клок ваты, был перетянут нитками так, что образовал собой небольшую голову с наклеенной на нее паклей, изображающей волосы. Немного вытянутое туловище, к которому были пришиты такие же тряпичные руки и ноги, после чего, на голове чернилами была обозначена улыбка, глаза и носик. Девочка была на седьмом небе от счастья, наряжая свою «доченьку Аннушку» и то укладывая ее спать, то выводя на прогулку, а то и кормя чем-то из воображаемой ложечки. Девчонки не отходили от нее ни на шаг, наблюдая за ее действиями, а когда Мишка Сарычев, сын одного из красноармейцев службы конвоя, отобрал ее у Насти и бросил в печь, объявив ее врагом народа, я, наверное, впервые в жизни подрался, надавав Мишке тумаков. И, наверное, единственное, что спасло меня, а вернее мою мать от возмездия, так это то, что Настин отец служил замполитом в той же части, что и Мишкин отец.
Не знаю, что там произошло на самом деле, но довольно скоро, Мишка исчез из нашего садика, а в разговоре взрослых я как-то услышал слова о том, что Мишкиного отца наказали за какой-то проступок и отправили со всем семейством на дальний прииск. Возможно перевод никак и не был связан с сожженной в печи куклой, но по большому счету, это было и не так уж и важно. Для меня же главное состояло в том, что нам не стали мстить, что в противном случае, было вполне вероятным. Позже, я вначале пытался окольными путями узнать, с кем имею дело, а уж после решать, стоит ли бить этого чудака, на букву «М» или же лучше просто обходить его десятой дорогой только из-за того, что ответ может больно ударить по маме. Я готов был стерпеть многое, только для того, чтобы мама жила спокойно.
Что интересно, нас детей не делили на тех, кто принадлежит вольнонаемным родителям, и тех чьи родители, по тем или иным причинам прибыли сюда для отбытия наказания. С другой стороны, нас было не так уж и много, а организовывать что-то отдельное из-за десятка ребятишек, наверное, было не слишком рентабельно. Да и потом, мать довольно скоро вышла по УДО, то есть на Условно Досрочное Освобождение. Другими словами, она уже как бы считалась отбывшей свое наказание, но в тоже время, не имела право покидать этот город. С одной стороны, это как бы и радовало, но с другой появились новые проблемы. Если раньше нам были выделены два места в женском общежитии для осужденных с детьми, то вскоре пришлось искать место для жилья. Правда оно достаточно быстро нашлось в нашей местной школе, и вскоре мы с мамой обживали крохотную квартирку из маленькой десятиметровой комнатки под лестницей.