— Меня зовут Лево́н, — зашептал мальчик.
— А меня Рач, — сказал я.
Потом я узнал прозвище этого мальчика — Чко.
Прозвенел звонок. Колонной мы поднялись по деревянной лестнице и вошли в одну из светлых комнат второго этажа. Товарищ Амалия рассадила нас по местам. Меня и Чко, как самых маленьких, она усадила в первом ряду, перед своим столом.
В этот день товарищ Амалия знакомилась с нами. По большой книге, которая называлась «журналом», она прочла наши имена и фамилии, спросила, кто где живет, какие у нас есть книги, письменные принадлежности и разное другое.
Потом спрашивала, кто кем собирается стать.
Один хотел быть инженером, другой кузнецом. Чко решил стать машинистом. А я часто слышал от отца: «Сын у меня пойдет в учителя».
— Ты кем будешь, малыш? — спросила товарищ Амалия.
— В учителя пойду, — краснея, ответил я.
— Учителем будешь, — поправила меня товарищ Амалия.
Несколько человек засмеялись. Я думал, на этом и кончится. Но на перемене выяснилось, что никто из товарищей не хочет звать меня по имени.
— Учитель, учитель! — кричали все в один голос.
ПАРОН РАПАЭЛ И ТОВАРИЩ СУРЕН
Никто не любил его, все его сторонились. Странным человеком казался мне отец маленькой Анни́к, бывший учитель из Вана, парон Рапаэл, и я боялся его. Весь наш двор вместе с палисадником и домами принадлежал ему. Кроме того, у Рапаэла на берегу Занги́, в Далме[11] был свой большой сад, а на Кантаре[12] — мануфактурный магазин, где, как говаривала моя мать, «разве что только птичьего молока не хватало».
Рапаэла мы видели не часто. В будни он возвращался из магазина поздно вечером. А в воскресные дни с утра одевался во все новое, подвязывал серебряный кушак, брал в руки янтарные четки и, поскрипывая длинноносыми туфлями, расхаживал по балкону. Иногда в эти дни к нему приезжали в фаэтонах какие-то люди. Жена Рапаэла, Грану́ш, накрывала на балконе стол, появлялись вареная и жареная зангинская рыба, шашлык из баранины, зелень в огромном количестве и домашнее вино в графинах из-под воды, а если гости были очень почетные, варилась и кюфта[13]. Гости пили, ели, пели песни. Затем женщины уходили в комнаты, а мужчины играли на балконе в нарды и в карты. Дети, приехавшие с гостями, гуляли в палисаднике вместе с Анник, играли в мяч.
В это время парон Рапаэл обычно не спускал глаз со двора, чтобы «голь перекатная», то есть мы, не лезли к детям, приехавшим в гости. Но мы и не думали к ним лезть: ни во дворе, ни дома получать нахлобучку нам не хотелось. Мы шли на улицу или на церковный двор и тайком от звонаря Барсе́га и отца Остолопа играли в «классы» на церковных плитах. Но не знаю почему, в такие дни все мы бывали злы, чем-то недовольны. Играли мы, играли, и вдруг кто-нибудь говорил, ни к кому не обращаясь:
— Буржуйские щенки!..
И мы хорошо понимали, к кому относятся эти слова.
В воскресные дни, если гостей не бывало, Рапаэл обычно вызывал к себе кого-нибудь из жильцов и заводил разговор «о правилах и порядках», а чаще о квартирной плате.
— Я порядок люблю, — раздраженно бубнил он. — Еще покойный отец мой говаривал: «Подарки делай туманами, а долг отдавай копейка в копейку». Ты что же не платишь? Ведь на моих плечах и дом, и ребенок, да еще сироту содержу.
Любимую поговорку он приводил просто так, ради красного словца. Никто еще не помнил, чтобы Рапаэл кому-либо сделал подарок, если не считать того, что каждый год, когда обтрясали тутовое дерево, его жена Грануш посылала жильцам по блюдечку первых ягод. А сиротой была дочь сестры Рапаэла, красивая, болезненная на вид Каринэ́, которая, как говорила моя мать, «с утра и до вечера, словно юла, крутится по хозяйству».
— У нас дома разделение труда, — объясняла Грануш, — Каринэ управляется по хозяйству, Анник еще маленькая, а я занята садом.
И действительно, Грануш была по горло «занята» садом. Ежедневно она усаживалась в фаэтон и отправлялась с Анник в далминский сад. Дома оставалась Каринэ, которая приводила в порядок постели, убирала комнаты, ходила на рынок, готовила обед, подметала двор. Кроме того, Каринэ вменялось в обязанности следить за огородом. Часто я видел, как, закончив домашние дела, босая, в старенькой ситцевой юбке, она выпалывала траву, окучивала помидоры или поливала грядки.
Каждый день, отправляясь в магазин, Рапаэл наказывал Каринэ:
— Гляди, чтоб эти щенки не залезли в огород.
«Этими щенками» были мы, но Каринэ никогда не делала нам замечаний, и мы свободно разгуливали по огороду. Потом узнали, что из-за нас парон Рапаэл бьет Каринэ. С тех пор грядки для нас стали священными, и мы даже близко к ним не подходили. А сын керосинщика Погос просто сказал:
— Кого в грядках увижу — изобью.
Мой отец питал к парону Рапаэлу особое почтение.
— Порядочный человек, — убежденно твердил он и бесплатно чинил обувь всему рапаэловскому семейству.
— Ну, ты не очень-то… — возражал сосед наш, дголчи[14] Газар.
— Как же так? Ведь вот когда я из деревни приехал, этот человек дал мне и дом и кров.
— Вижу я твой дом и кров, за этот курятник в месяц пять рублей платишь.
— Э-э, не говори, не говори! — вздыхал отец, покачивая головой.
Единственный, кто не боялся парона Рапаэла, был Суре́н, молодой рабочий из механической мастерской, которого все мы очень любили. Я догадывался даже, что сам Рапаэл побаивается его, хотя при встрече с Суреном он улыбался, протягивал ему руку. Никто не помнил, чтобы хоть раз парон Рапаэл завел с Суреном разговор «о правилах и порядках» или о квартирной плате.
— Мое почтение, товарищ Сурен! — кланялся Рапаэл.
— Здорово, торговец. Скольких сегодня надул?..
— Веселый ты человек, товарищ Сурен, веселый…
— Веселый-то веселый, Рапаэл, а знаешь, ведь рабкоопов все больше становится. Что дальше делать будешь?
— Хи-хи-хи! — деланно смеялся Рапаэл. — Ничего, как-нибудь проживем, — и торопился уйти.
Дворовые ребята любили товарища Сурена. Мы встречали его на улице, когда он возвращался с работы, и он здоровался с нами, как со взрослыми, уважаемыми людьми. Снимал замасленную кепку и громко приветствовал нас:
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравствуй, товарищ Сурен! — кричали мы.
Ущипнув за щеку какого-нибудь малыша, он говорил:
— Милые вы мои! Вот наберу из вас армию, настоящую армию, и пойдем крушить капитал.
Часто он рассказывал нам о гражданской войне. Рассказывал о смелых парнях, которые бились и погибали за свободу, боролись против богачей. А про капитал ничего не говорил. Слова «богач» и «буржуй» нам были уже знакомы. Например, все мы знали, что Рапаэл богач: у него есть дом, сад, магазин. Богатый — значит, буржуй. Но кто был этот капитал, никто из нас не знал.
— Товарищ Сурен, а кто такой капитал?
— Да как вам сказать…
— Плохой человек?
— Очень! — смеялся он, отдавая нам вырезанные из ивы свистульки, и говорил: — Ну, теперь идите. Вырастете — узнаете, а я ведь еще и не обедал.
Он входил в дом, брал мыло, полотенце и долго плескался и фыркал во дворе у подвешенного к дереву рукомойника. Мы и тогда не отходили от товарища Сурена. Свистели в его свистульки прямо у него под ухом, а он делал вид, будто сердится:
— Ну-ка, прочь, а то всем носы пообрезаю!
И шел обедать.
Загадка капитала придавала товарищу Сурену таинственность.
СЫН КЕРОСИНЩИКА ПОГОС
По-моему, среди нас самым счастливым был Погос. Он держал несколько пар голубей. Каждое утро он поднимался на крышу, запускал своих пернатых и смотрел, щурясь, как они парят высоко в воздухе.
В нашем квартале, кроме Погоса, были еще голубятники, и среди них самым большим специалистом слыл Хачи́к, сын гончара — Двухэтажного Овака. Часто мне приходилось видеть, как Хачик приманивает чужих голубей, ловит их, сажает в клетку. Его же голуби так привыкли к своей голубятне, что никому не удавалось их сманить.
Изредка и Погос приманивал чужих голубей. В такие дни и настроение у него было особенно приподнятое, и с товарищами бывал он особенно ласков и предупредителен, а по улице вышагивал с видом победителя.
Однажды Погос приманил красивого белого голубка.
— Ах ты мой миленький! — радостно приговаривал он, прижимаясь щекой к его теплой грудке.
— Здорово, торговец. Скольких сегодня надул?..
Я посмотрел на белого, будто слепленного из снега голубя и подумал о том, как счастлив Погос. А Погос засмеялся и сказал:
— То-то! А ты учителем хочешь быть, башка!
Только Погос спустился с крыши, держа в руках пойманного голубка, как объявился Хачик.
— Отдай! — потребовал он.
— Почему?
— Мой голубь.
— Раз я поймал, значит, мой, — заупрямился Погос. — В прошлый раз ты моего сизого приманил, разве я просил обратно?
По неписаному правилу голубь принадлежал тому, кто его сманит. Но Хачик был старше нас на несколько лет и сильнее.
— Чко! Учитель! — закричал Погос, стараясь вырваться из рук Хачика.
Но, когда мы подоспели, Хачик уже выхватил голубя и убежал.
— Ах ты!.. — зло плюнул ему вслед Погос и нагнулся за камнем.
В ту же минуту чья-то рука поймала его за ворот.
— Ты что делаешь, балбес!..
Хачик унес голубя, а Погоса увел отец.
Но история с белым голубем на этом не закончилась.
Вечером мы собрались на церковном дворе обсудить происшествие.
— Чтобы такой дурак забрал у меня голубя! — чуть не плача от досады, ругался Погос.
Амо относился к происшедшему философски.
— Голубь что, — говорил он, — дело не в голубе, только вот получается, что раз ты сильный, так и гуляй как хочешь!
Ну и решили мы отомстить Хачику. Стали обдумывать, как бы это сделать.