– Большая, – отрезал я, попятившись назад.
И ей совести хватает приходить ко мне! Флиртовать со мной! После всего…
– Мне казалось, я ясно выразил в разговоре с Эдуардом свое мнение по поводу компании «Пейнт».
– Я не Эдуард.
– Это видно, – без тени улыбки я смотрел на гостью. – У него хватило мозгов понять и исчезнуть. Чего ты хочешь? Чтобы я трахнул тебя? – Я выплюнул слова, вздрогнув. Никогда прежде я не осмеливался разговаривать с Марией в подобном тоне. «Костя» боготворил эту женщину, и сейчас от нее не ускользнули перемены.
– И все-таки ты другой…
– Да, я поумнел.
Мария огляделась, желая присесть, но садиться, кроме матраса и пары ободранных табуретов, было некуда, а это явно ниже ее королевского достоинства. Вздохнув, Мария улыбнулась, а в ее глазах появился недобрый огонек.
– Что ты несешь?! – возмущенно воскликнула она. – «Трахнуть». Где ты жил последние четыре года? В притоне?
– Разве я не прав? – скрестив руки на груди, парировал я. – По-моему, этим мы и занимались: я трахал тебя, а ты – мою душу.
– Что ж, верно, – без прежнего кокетства сказала Мария. – Ты поумнел.
– Держу пари, Эдуард сказал «нет». Ну? Испробуем мою кровать?
Холод в моем голосе не вязался с пожаром в сердце. Пять лет назад я так сильно полюбил Марию, что теперь ненависть была всепоглощающей, отравляя мой талант, а также мое настоящее и, вероятно, мое будущее. Мария заставила юношу-художника повзрослеть и стать мужчиной-творцом, она хотела, чтобы я был похож на нее – мечтал о деньгах и власти, – а я сопротивлялся и выбрал лучше сгореть, чем погаснуть. Я стал свободным, но ненависть не отпускала, потому свобода была горькой. Одиночество, отчаянье, боль – это убивало. Спасет ли кто-нибудь мою душу?
– Константин, я хочу, чтобы ты вернулся в «Пейнт». – Покладистый тон и флирт окончательно уступили деловому тону, Мария перестала скрывать, что вновь собирается меня использовать. Она говорила об этом прямо и серьезно: – Мы терпим убытки, мне даже пришлось открыть другую фирму – рекламное агентство.
Я скривил губы и посмотрел ей в глаза. Она серьезно?
– Я серьезно.
– Убирайся, – я устало покачал головой и поднял с пола бутылку красного вина. – Я серьезно.
Мария смерила меня взглядом, каким одаривают неразумных детей. Она до сих пор считала: я никуда не денусь и ничего без нее не смогу. Что ж, я приехал чтобы доказать, как она ошибается.
Мария, вопреки моим желаниям, отправилась в иную от выхода сторону – к холсту с новым рисунком.
– Эдуард предупреждал, что ты поведешь себя, будто подросток, но я хочу, чтобы ты подумал над моим предложением, – мягко стелила Мария. Я слушал ее, а внутри росло горькое отчаянье. – Мы можем пересмотреть условия, дать тебе больше свободы. Подумай хорошенько, что ты теряешь… вновь. – Она, подобно морской сирене, сладко пропела: – Деньги, возможности, славу и… меня.
Я открыл рот, чтобы послать ее к черту, но Мария вцепилась длинными пальцами с красным маникюром в холст и изумленно выдохнула:
– Это же… Это…
– Никто, – наконец отлепив ноги от пола, перебил я, подбегая к холсту. Вырвав рисунок из рук Марии, я чуть не порвал его. А потом окончательно разозлился и прохрипел сквозь зубы: – Мне не нужно ничего из предложенного тобой. Уходи, или я выставлю тебя отсюда силой.
Но Мария словно забыла о цели своего визита. Ее взгляд был прикован к портрету в моих руках. К портрету Яны. Получилась зарисовка, черновик, но он был… настоящим. Я вновь смог впустить жизнь в простой лист бумаги. Через столько лет. Страшно представить, каким станет портрет, когда я нарисую его в присутствии Яны. Очередной шедевр от Коэна. И я понял по заинтересованному взгляду Марии, что она увидела потенциал в новой работе. А потенциал для нее – равно кругленькая сумма.
– Это же Воронцова, – вдруг сказала Мария, чем поставила меня в тупик. Оказывается, дело было не только в деньгах. Мария возмущенно спросила: – Ты знаком с этой девчонкой?!
– Что? – переспросил я.
Мария знает Яну? Нет. Откуда?
– Яна Воронцова. Почему ты нарисовал ее?
– Какая разница? – пошел я в атаку. Винтики в мозгу крутились, пытаясь выстроить логическую связь всего этого безумия. – Тебе-то что?
Мария не ответила. Ее губы исказила недобрая ухмылка.
– Ничего, – она улыбнулась. – Красивая работа. Красивая девушка. Я даю тебе время подумать, Константин. Сделай правильный выбор.
Развернувшись на каблуках, Мария покинула мою квартиру.
А я стоял с рисунком в руках и отказывался верить в то, что у Яны и Марии есть что-то общее. Яна не может быть такой. Я, конечно, много раз ошибался в людях, но Яна…
– Черт! – выругался я.
Элементарно! Все было подстроено! Яна работала на Марию и решила выслужиться – офисная марионетка. Но Яна умная, она не действовала в лоб, как Эдуард, а заинтересовала меня и проникла в мои мысли, чтобы я, расслабившись, начал творить.
Сердце заполонили едкие чувства: ярость, обида. Ничего не изменилось. «Пейнт» не оставит меня в покое. Я принадлежал Марии, несмотря на завершение контракта. А Яна, как я думал, не поможет мне. Она такая же. Нет, хуже, потому что умело притворяется. Превосходная актриса!
Не ведая, что творю, я швырнул рисунок в дальний угол комнаты. Москва вновь стала городом, где мне разбили розовые очки – стеклами внутрь. Мне показалось, прекрасная девушка разглядела мою душу, но… Константина Коэна снова обвели вокруг пальца.
Схватив бутылку вина, я кинул ее в тот же угол. Послышался звон, и алая жидкость залила изумительные черты лица Яны Воронцовой.
Воздух, казалось, покинул комнату. Мне уж точно нечем было дышать.
– Воронцова, зачем вы стояли у кабинета Марии Дмитриевны?
Эдуард провел меня в кабинет начальницы и указал на стул, сам же остался стоять у двери, скрестив руки за спиной. В темных глазах и громком голосе Ковалева чувствовалось неподдельное наслаждение происходящим: он упивался моей растерянностью, смущением, позором.
– Хотела отдать документы, – негромко сказала я, показывая на пустую папку – листы остались лежать на полу коридора. Что-то мне подсказывало: отчет Марию Дмитриевну уже не интересует.
– Да ладно? – Ковалев в два шага преодолел расстояние между нами и впился в меня взглядом. – Вы подслушивали!
Я промолчала, изучая свои пальцы. Что бы я ни сказала, Эдуард сделал выводы. Захотелось расплакаться: безумно неприятно, что я оказалась втянута в разборки сбежавшего принца-художника, злой королевы-начальницы и советника-подхалима. Кто я в этой сказке? Хотелось бы остаться зрителем, я по жизни – зритель, но не могу стоять в стороне и наблюдать, как принца-художника опять хотят заточить в башне.
Эдуард открыл рот, чтобы сказать едкое замечание, но не успел. На весь кабинет зазвенела мелодия из далеких восьмидесятых. Эдик смерил меня недоверчивым взглядом, выхватил из кармана брюк мобильный и отошел к окну.
Я осталась сидеть, затаив дыхание и нервно отбивая пальцами ритм по пустой папке. Может, Иван придет мне на помощь? Но коллега не спешил врываться в кабинет с криками «Свободу Яночке!», и я сидела на жестком стуле, в этот раз невольно подслушивая разговор начальников.
– Да! – рявкнул в трубку Эдуард, но тут же смягчился: – Да, Мария Дмитриевна. Да. Что? Как? Не… Я – нет. Вы уверены? – Ох, надо же, при свидетелях они сдерживают теплые чувства.
Эдуард внимательно слушал Марию. Он натянулся, словно струна, а потом на выдохе воскликнул:
– Не может быть! Откуда?! – бросил на меня странный взгляд. – Хм… Ладно. Я разберусь.
Я вжалась в стул, мечтая стать невидимкой. Зачем я осталась подслушивать? И ради чего? Любопытства? Нет, я совсем не любопытная. Это все Константин. Свалился, черт его побери, на мою голову.
– Что-то случилось, Эдуард Алексеевич? – осторожно спросила я.
Интуиция подсказывала: ждать хорошего не стоит.
– Воронцова… – протянул начальник, расхаживая вокруг меня, словно удав вокруг кролика. – С чего бы вас, человека, сотканного из точных наук, стала интересовать живопись? Определенного художника.
– Аня посоветовала, – выпалила я, не моргая. Не нужно быть ясновидящей, чтобы догадаться, о каком художнике идет речь.
Я вновь разозлилась на Ивана – если бы начальник не подошел к моему столу, то не увидел бы на мониторе фотографию Кости, а я могла бы сейчас прикинуться дурочкой, что бы Эдуард ни говорил.
– А почему… почему вы спрашиваете? – Главное, вести себя так, будто я изо всех сил хочу помочь начальству, пусть пока и не понимаю, каким образом. – Я увидела картину и… интересно стало. Вот.
– Картину? – усмехнулся Эдуард, всем видом показывая, что ни на секунду не поверил мне. – Ладно, отбросим игру в кошки-мышки. Ответьте на вопрос: вам известна цель приезда в Москву Константина Коэна?
Начальник никогда не отличался чувством такта и здесь ему быстро надоело ходить вокруг да около. Он решил загнать меня в угол, руководствуясь, как раз, игрой в кошки-мышки, потому что я уж точно чувствовала себя мышонком, который попал в мышеловку.
Мои щеки предательски загорелись, но ответила я твердо:
– Нет. – Это было несложно: я говорила правду. – Почему вы думаете, что мне известно что-то о Константине… Коэне?
Эдуард молчал, словно пытаясь понять по моему лицу, вру ли я.
– Ну… – одернув пиджак, Ковалев усмехнулся и сказал: – Если вам больше нечего сказать… Вы уволены. Предлагаю вам самой написать заявление. Упростить, так сказать, процедуру увольнения.
Сначала мне показалось, я ослышалась. Насколько же отвратителен Эдуард, раз может уволить меня – одного из самых добросовестных, трудолюбивых, скромных работников – из-за того, что я отказалась помогать в возвращении Константина Коэна в компанию «Пейнт»? При чем тут я? Мы виделись всего раз! Я не соврала на вопрос Эдуарда, тогда почему…
– Воронцова, вы меня слышали?
– Вы не имеете права! – закричала я, вскочив со стула. Внутри бурлили, словно лава, ярость и обида. Я редко повышала голос, а вернувшись из Лондона и плакала-то пару раз, заточив эмоции под замок, но, ощутив каждой клеточкой несправедливость, взорвалась: – Вы всегда ставите себя выше других! Да, вы можете распушать здесь хвост, как самодовольный павлин, но вне стен компании… Вы обычный напыщенный петух! А я… я всегда добросовестно выполняла работу, ни разу не опоздала, не совершила ничего ужасного. Это нечестно!