В первый момент Исаев оскорбился и помчался в «Правду» искать защиты. Ничего не вышло. «Был принят Михаилом Кольцовым, но защищен не был: учился я действительно плохо».
Надо полагать, Кольцов не поскупился на слова, которые слушать неприятно, а оставлять без внимания невозможно. Исаев понял, что никакие жалобы звания инженера ему не принесут, что диплом надо заработать. Он написал на Магнитострой, что ищет работу, и получил телеграмму: «Приезжай, примем».
5. В поисках новых дорог
Проштрафившийся Исаев едет в Магнитогорск исправляться? Нет! Он уехал не только реабилитироваться, но и доучиваться, зарабатывать самостоятельность, право на звание инженера.
Памятуя о производственной практике в Донбассе, Исаев ждал будущего настороженно. Бараки строителей немногим отличались от рабочих казарм Донбасса. Матерные ругательства, так раздражавшие его на шахте, произносились полным голосом и здесь. Однако Алексей Исаев воспринял Магнитострой совсем иначе, чем ту, неинтересную и неприятную студенческую практику.
Парадокс? Странность? Загадка? Все эти слова, казалось бы, уместны и справедливы. Но парадокс остался бы необъяснимым, странность непонятной, загадка неразгаданной, если бы не письма Алексея Михайловича, раскрывшие то, чем подкупила молодого человека Магнитка. Радостью, рядом с которой меркло все дурное, была возможность творчества, неизмеримо большая, чем на донецкой шахте. Ради этого Алексей готов был горы ворочать…
Дома беспокоились. Исключение из академии потрясло профессора Исаева и его жену. Стремление восстановиться в правах, горбом заработать диплом инженера выглядело в глазах родителей актом естественным. Но как встретит Алексея далекий суровый Магнитогорск?
Наконец, первое известие — почтовая открытка, напечатанная буро-коричневой краской на желтоватой бумаге. Лаконизмом текста открытка могла вполне соперничать с телеграммой. Алексей сообщал, что после 132 часов пути добрался наконец до Магнито- строя: «Последние 450 километров (1,5 суток) ехал в мягком. После долгой волынки устроился в бараке (на 1–2 дня). Общее впечатление будто бы хорошее. Вдали — Уральский хребет. Писать мне подожди. Сообщу новый адрес. Алексей».
Спустя много лет Исаев рассказал подробности встречи с Магнитостроем, о которых умолчал в той открытке. В бараке ему отвели койку. Не сняв сапоги, на ней лежал какой-то парень. Белья на койке не было. Но зато свежего воздуха в бараке хватало. Он шел с потолка, где светилась дыра от печной трубы. Ангиной Алексей Михайлович заболел довольно быстро.
Едва минули первые недели жизни на Магнитке, как из Москвы пришла телеграмма: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПРЕЗИДИУМА ДВЕНАДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ ДВОЕТОЧИЕ РЕШЕНИЕ МОСОБКОМА ОТМЕНИТЬ ЧЛЕНОМ ПРОФСОЮЗА ОСТАВИТЬ ДАТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ОКОНЧИТЬ ИНСТИТУТ ВЫНЕСТИ ВЫГОВОР ТОЧКА ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОЛУЧЕНИЕ НАСТОЯЩЕЙ ТЕЛЕГРАММЫ».
Эту телеграмму послал Михаил Михайлович. Затем письмо донесло и официальное подтверждение ОТЦОЕСКОЙ депеши — выписку из постановления Президиума ВЦК Союза горнорабочих СССР от 12 сентября 1930 года. Поскольку из членов профсоюза и студентов Горной академии Исаев был исключен за хулиганство и недисциплинированность за два месяца до окончания академии, постановили: «Решение Мособкома отменить. Тов. Исаева членом союза оставить. Дать возможность окончить институт. Тов. Исаеву вынести выговор».
Получив такой документ, Алексей облегченно вздохнул и попросился в Москву оканчивать институт. Не тут-то было — не отпустили. И Исаев, не очень-то огорчившись, продолжал работать.
За два с половиной месяца жизни на Урале Исаев стал патриотом Магнитки. Но, увлекаясь ее перспективами и делая для Магнитогорска все, что в его силах, Исаев не забывает и о дипломе, который не получил по своей же собственной вине. Он прикидывает различные варианты. Как оптимист, начинает с самого фантастического: в конце зимы ему предоставляют двухмесячный отпуск, он отправляется в Москву и уговаривает директора выдать ему документы. Второе предположение поскромнее — приехать в Москву и доучиться. Третий вариант (он кажется Алексею Михайловичу наиболее вероятным): получить диплом после ходатайства руководства Магнитки в дирекцию академии.
Конечно, такие мечты согревали, но предаваться им некогда.
«Недавно нам, в силу образовавшегося прорыва, хотели поднести рогожное знамя. Так знайте, что многие горняки плакали на собрании и поклялись не допустить позора! Я никогда не думал, что рабочий (конечно, настоящий, а не сезонник) выглядит так, как он на самом деле выглядит. Если нужно, рабочий работает не 8, а 12–16 часов, а иногда и 36 часов подряд — только бы не пострадало производство! По всему строительству ежедневно совершаются тысячи случаев подлинного героизма. Это факт. Газеты этого не выдумывают. Я сам такие случаи наблюдаю все время. Рабочий — это все. Это центр, хозяин».
«Я вам пришлю наши газеты, — читаем мы в том же письме, — вы поймете. Разве может быть что- либо подобное за границей? Боже мой!
Нет, я счастлив, что живу в Советской России и принимаю участие в стройке гиганта».
С горы Атач, где Алексей Михайлович был начальником буровых, его перебросили в проектное бюро, открыв возможность учиться, совершенствоваться, проверять свои знания делом.
Новая работа сулила перспективы роста, но одновременно ставила и ограничения. Надо было определяться, специализироваться, выбирать направление в технике, способное стать главным делом жизни. Выбор ответствен, и Алексей Михайлович осуществляет его, если так можно выразиться, методом последовательных приближений. Он еще не настолько разобрался в открывшихся возможностях, чтобы выбрать самый привлекательный, наиболее перспективный вариант, но уже достаточно четко понимает, что ему не по нутру. Горное дело Исаев отвергает. Не привлекает и возможность поступить в аспирантуру («Недавно я заполнял анкету, где между про-чим спрашивалось, желаю ли я стать аспирантом в одном из открывающихся в Магнитогорске ВТУЗОВ.
Я ответил отказом»). Шагнуть в науку; не обогатившись опытом? Такая дорога не для него. Он учится жадно и страстно увлекается многим, быть может слишком многим, большим, чем следовало увлекаться серьезному здравомыслящему человеку. Не беда. Зато кругозор расширяется, эрудиция растет так, как это ни одному аспиранту не снится. А живет неустроенно. В гостинице ИТР Исаеву места не хватило. В только что построенное здание Рудоиспытательной станции перекочевать из барака тоже не удалось — там не работал водопровод, а следовательно, бездействовало и отопление.
Но, разумеется, дело не только в водопроводе и центральном отоплении. В такой поучительной, богатой впечатлениями школе, как Магнитострой, ее «студентам» (а именно студентом, учеником, ощущал себя Исаев на Магнитке) особенно нужнкг свободные минуты. Нужны не для «трепа», не для анекдотов, на недостаток которых обитатели барака не жаловались. Без уединения, пусть даже очень недолгого, было так трудно осмыслить то, что ежедневно открывалось перед ними. Ведь здесь каждый час, каждая минута приносили бездну наблюдений, требовавших тех обобщений и размышлений, которые всегда так обогащают мыслящих инженеров. Исаеву остро не хватало тишины, позволявшей сосредоточиться над технической литературой.
Ругает за отсутствие такой возможности Исаев только самого себя: «Я моё бы давным-давно раздобыть квартиру. Я слишком мало уделял этому вопросу внимания».
Что же увлекает Исаева, заставляя забыть о тяготах барачной жизни? Работа? Прежде всего она, но не только она. Исаева тех лет отличают взлеты фантазии, неожиданные замыслы, многие из которых дальше задуманного так и не пошли. Одно из таких неосуществленных увлечений — постройка аэросаней, на которых было бы так интересно объехать окрестности Магнитогорска.
В январе 1931 года Исаев перевозит наконец вещи в здание Рудоиспытательной станции и… опаздывает. Комната, в которой он собирался поселиться, занята. Предложили другую. Впечатление самое безотрадное: окна выбиты, печки нет, недоделанное отопление бездействует, на полу снег, на дверях ничего похожего на замок. Исаев занес в эту комнату вещи, присыпал их снежком, «чтобы не сперли», и возвратился в барак. Его койку уже успели занять. Неделю, не раздеваясь, он спал на полушубке, брошенном на пол. И вдруг сюрприз: один из инженеров, уезжая в отпуск, предложил на время свое жилье.
От неожиданно свалившегося на него счастья у Исаева дух захватило. Из шумного грязного барака, как по мановению волшебной палочки, перенестись в эдакий рай, в чистую теплую комнату уединенной квартиры на втором этаже рубленого деревянного дома! В этом раю не было клопов и вместо сбитого плотничьим топором топчана стояла мягкая пружинная кровать. Если не полениться натаскать воду и нагреть ее на плите, можно принять и ванну. И питались в этом раю иначе — инженеры организовались в бытовую коммуну, сложившись по 75 рублей в месяц, «а это значит, — радостно писал Исаев, — что без всяких усилий с моей стороны буду питъ чай с хлебом и маслом (подчеркнуто Исаевым. — М. А.), после работы шикарный мясной обед и вечером снова чай. Ведь за пять месяцев своей жизни на Магнитострое я только один или два раза ел что-нибудь утром! Когда я работал на Атаче, то до вечера ничего не ел… Всю первую половину дня у меня урчало в животе и было отвратительно во рту. Теперь этому конец…».
Вдохновленный переменами своей жизни, Исаев пишет в газету «За индустриализацию» статью, излагая в ней какое-то «совершенно потрясающее предложение». Он убежден, что статью немедленно напечатают, а предложению столь же стремительно дадут ход. В ожидании того, что «вокруг этой статьи поднимется большой шум», просит родителей покупать газету, следить за публикациями.
Не знаю, покупали ли родители газету (об этом в письмах на Магнитку ни слова), но, вероятно, в редакции статья впечатления не произвела.
Огорчился ли Исаев? В какой-то степени да, но, пожалуй, не очень сильно. В ту пору он хватался за многое, относился ко всему новому увлеченно, хотя и менял свои увлечения чрезвычайно часто. Очередное увлечение, потеснившее неведомую нам идею в статье для газеты «За индустриализацию», — переквалифицироваться из инженера-механика в инженера-обогатителя.