Негласный закон парных случаев сработал.
Домой Володя возвращался совсем угрюмый.
Оксана встретила его со слезами.
— У следователя была? — с ходу спросил он.
— Была, Вова. Они почему-то уверены, что Михаил, ну тот, который взорвался, приходил к нам в офис. А я его не помню. Честное слово, не помню.
— Ну, не помнишь, значит, не приходил, или при тебе не приходил.
— Мне следователь вязание отдал, говорит, что к делу оно не относится.
— Видишь, как хорошо, — Володя улыбнулся. Душу отпустило.
— Вова, давай не ссориться больше. Мне так паршиво весь день. Обними меня и не отпускай.
Часть 8
— Владимир Александрович, личный вопрос можно?
— Задавай, ответить не обещаю, а задать точно можно, — Володя улыбнулся Татьяне и даже подмигнул.
Она улыбнулась в ответ, подумав, что бывают же такие мужчины, ну вот такие, которые — мечта. С которыми всегда комфортно. Как жаль, что достаются они, как правило, другим женщинам, а ей досталось, что досталось, вернее, ничего не досталось. И никто не достался.
Володя тем временем выжидательно смотрел на неё.
— Так я вот о чём спросить хотела. Что вы чувствуете, когда вскрываете тело? Испытываете ли вы сострадание, жалость или ещё что-либо? Вы не тот человек, который может оставаться безразличным и безучастным.
— Интересный вопрос. Иногда — да, особенно если передо мной дети. К детям особое отношение, это точно. А так, это работа. Работу нужно выполнять с холодным сердцем, понимаешь? Чтобы сделать её качественно, непредвзято. Смерть — всегда трагедия, но если ты каждую смерть будешь пропускать через собственную душу, окажешься в психушке. Самое бо́льшее, что ты можешь сделать для своих пациентов — это сказать о них правду. Только ты можешь. Понимаешь, о чём я?
— Интересный вы человек. Жаль, что я вас раньше не встретила.
— А что бы было, если бы раньше?
— Знала бы, что ценить в человеке, ошибок бы избежала.
— Тань, чёт ты не о том.
— О том. Вы даже круче, чем Владимир Семёнович.
— Ну, это ты с Семёнычем мало общалась. Я у него многому научился. Мировой он человек. Кстати, наш мировой человек куда-то запропастился. Ты случаем не знаешь куда?
— Нет, он мне не докладывает. А что, вам не звонил?
— Нет, обычно звонит. Даже если на вызов едет. Журнал смотрела?
— Нет. Я забыла.
— Татьяна! В первую очередь надо смотреть журнал, а потом планировать свой день.
— Вы смотрели?
— Конечно. Поступивших нет.
— Ну вот! Может быть, потому и Владимира Семёновича нет.
— Нет, дорогая, так не бывает. Мы тут как семья, ответственны друг за друга.
Володя достал телефон и набрал номер. Слушал гудки довольно долго, а потом позвонил Вере.
По отчеству он её давно не называл, они были просто друзьями.
— Вера, привет! Это Володя беспокоит. Твой муж на выезде? А то мы его тут с коллегой ждём. Да, понял. Вера, иначе быть просто не могло. Не расстраивайся. О, а вот и он.
В это время в кабинет вошёл Семёныч.
— Тебе Вера уже всё рассказала? — он даже не поздоровался.
— Только сам факт.
— Вова, ты понимаешь, он мне не понравился. Склизкий такой. Рыба.
— Мне выйти? — спросила Таня. Она понимала, что речь пойдёт о личном. И она не к месту.
— Нет, оставайся. Дело в том, что я вчера ушёл пораньше, и соответственно оказался дома во внеурочное время. Вера с Кешей на английском в этот час, Рита у подруги, она предупреждала, а вот старшую я застал в обществе мужчины.
— Ревнуешь? — спросил Володя.
— Психолог, блин! Ревную, конечно. Но он мне не понравился. Красавчик, и вообще… ну как вам объяснить, он собой любуется и отражением своим же в глазах моей Маши. А она влюблена. Я же вижу.
— Надеюсь, ты промолчал?
— Машке — ни слова! Зато Верке всё высказал, куда смотрит, спрашивается? Дома ведь сидит, что не видит? Или тоже туда же, тоже с глазками маслеными на красивое тело со смазливой мордой позарилась. Бабы, они такие. Они на внешность падкие, а что там за внешностью со сладкими речами скрывается, не видят, да и видеть не хотят. Вон сидит, слушает меня, раскрыв рот, беременный экземпляр. Яркий женский представитель. И заметь, не самый худший и не самый дурной.
— И кто он?
— Да хирург из четвёртой городской. Я забыл и имя, и фамилию. А дочь моя губы надула. Не разговаривает со мной теперь.
— Ты же сам говоришь, что ничего ей не сказал.
— Я посмотрел, Вова! Я спросил у него — кто он. Чтобы этот позёр знал, что с отцом разговаривает. А у него в глазах никакого почтения.
— Ты краски, часом, не сгущаешь?
— Я? Вова, если я доживу до тех времён, когда твоя Настя встречаться начнёт, я тебе твои слова припомню.
— Доживёшь!
— У меня две дочери, а я от одной почти удар получил. Шанс пережить всё минимальный.
— Мой папа так же говорит, — почему-то сказала Татьяна. — Да что бы с ней ни случилось, вы же её не разлюбите?
— Нет, не разлюблю. Но растил я её не для душевных потрясений. И отцу твоему я не завидую. Работать давайте! Что, дел нет, что ли? Хвосты подчищайте. Вова, научи эту нашу особь протоколы писать. Действительно смену растить надо.
Он надел халат и пошёл «строить» всех сотрудников.
А дальше был вызов, на который они с Татьяной и поехали.
Умер ребёнок. У себя дома. Почему вызвали судебников, было совершенно не понятно.
Ребёнка, естественно, перемещали, в квартире присутствовали врачи бригады «скорой помощи». Его пытались реанимировать, но безуспешно.
Убитая мать рыдала и просила спасти малыша.
— Ему всегда плохо, понимаете, всегда, — твердила она.
Участковый — молодой парень — предположил насильственную смерть. Он посчитал, что терпение матери кончилось, и она убила дитя. Что истерика у неё больше из страха за совершённый грех, чем от потери.
Проблема же заключалась в том, что у четырёхлетнего Данила была тяжёлая форма гидроцефалии. Водянки мозга, как говорят в народе.
Видимых повреждений, указывающих на насильственную смерть, не было. Володя решил поговорить с матерью. И сам определится, с чем дело имеет, и для Татьяны наука. Говорить с родственниками тоже надо уметь.
— Валя, расскажите о вашем сыне. Всё расскажите с момента наступления беременности. — Он сел напротив неё, чтобы она видела сострадание на его лице, чтобы понимала, что перед ней не враг.
— Я делала ЭКО. Не первый раз, это была третья попытка, до этого эмбрионы не приживались. Беременность сложная, на гормонах, грипп тяжёлый очень перенесла в первом триместре. Потом почки. Тянули беременность как могли. Но на двадцать седьмой неделе началось отделение плаценты. С кровотечением поступила в стационар, где в срочном порядке сделали кесарево сечение. На третий день у ребёнка было сильнейшее кровоизлияние в мозг. Ну, и как результат — окклюзионная гидроцефалия. Мозга практически нет, совсем чуть в лобной части, ствол не задет, поэтому и жив. Врачи говорили, что кесарево не при чём, что мозг изначально развивался неправильно. Из роддома перевели в стационар. Выписали из больницы в четыре месяца домой, умирать. Мы с мужем куда только не обращались, и в Москву, и в Питер, но оперировать никто не брался. Нам предлагали отказаться от сына, но я не смогла. Мы сами ездили не один раз на консультацию, говорили как многим: откажитесь, рожайте нового, в операции нет никакого смысла, так как нечего восстанавливать. Так дожили до четырёх лет и четырёх месяцев. Данилка не сидит, сам не ест, даже с ложечки, кормимся через зонд. Да это не одна проблема. Памперсы, рвота, нарушение сна. С декабря прошлого года, начались судороги. Снимаем финолепсином и депакином, принимаем трамал уже три года и он уже не помогает. Ребёнок жутко мучается. Созванивалась недавно снова с нейрохирургами, советуют переходить на наркотики. Такие дети вообще не живут, мне все так говорят. А мой Данечка живёт. Доктор, я ведь люблю его. Наркотики нам не выписывают амбулаторно, говорят — не положено. А как же мы дальше-то будем?
Она забыла, что наркотики больше не нужны, некому их давать.
— Валя, муж сейчас где?
— На работе.
— Давайте вместе с вами ему позвоним и всё сообщим. Валя, вы молодая женщина, попробуйте ещё раз забеременеть или усыновите ребёнка. Вы хорошая мать, вы достойны счастья.
Она смотрела на него с надеждой. Кажется, поверила.
Вызвали перевозку, на которой труп ребёнка отправили в морг.
Володя отчитал участкового, когда тот провожал их с Таней до машины.
Зачем эти дополнительные муки для матери, что даст вскрытие? По снимкам и томограммам и так ясно, что жил мальчик только на энтузиазме родителей.
Вернулись в бюро молча, Татьяна утирала слёзы. Доложили Семёнычу. Он просил произвести вскрытие как можно скорее, чтобы родители успели попрощаться.
Тело выдали через несколько часов. Пришлось ещё с отцом разговаривать, объяснять.
А думы крутились вокруг несправедливости жизни. Вот приличным, здоровым родителям не везёт насколько, а другие нормальных, хороших детишек бросают за ненадобностью.
Часть 9
— Как там у вас Таня? — Оксана варила кофе.
— Таня? Да ничего, старается.
— Она тебе нравится?
— Да.
— Спасибо, что ответил честно. Что теперь будет, Вова?
— Не понял, в смысле — что теперь будет? Ты этот вопрос к чему задала?
— Что будет с нами? С детьми?
— Опять ничего не понял. Ксю, что с детьми? Вчера были здоровы. Сегодня спят ещё. Что ты дёргаешься?
— Ты правда не понял?
— Нет. Мать звонила?
— Вова, ты прикидываешься? Какая мать? Я задала вопрос про Таню. Ты говоришь о ней всё больше и больше. С улыбкой говоришь.
— И что? Мы работаем вместе. Она у меня учится. Хорошая девочка, жалко, что беременная.
— В смысле — жалко?
— Ну жалко, что молодая и всё не путём. Вот что жалко.
— Вова, а у нас путём?
— Ксю. Прекращай говорить загадками. Что у нас случилось?