«Когда заплачет огонь» – так ведь говорят о том, что, скорее всего, не случится никогда?
Дин подобрал соломинку, шевельнул пальцами, доставая с изнанки искорку, и неотрывно смотрел на огонь, пока соломинка не сгорела дотла.
Плоть Триана зудела, день за днем, декана[4] за деканой, он ощущал это непрерывно. Чесалось глубоко под кожей, под слоем чужого тела, куда не дотянуться. Даже просто сидеть неподвижно было невыносимо, хотелось ерзать, шевелиться, хотелось кричать и раздирать ногтями чужую плоть, ставшую его собственной. А больше всего хотелось покончить с собой, избавиться от страданий раз и навсегда. Ночью в кромешной тьме было чуть легче, но возникало чувство, будто он задыхается. Прежде свет был ему необходим, теперь же, как и прочие стихии этого мира, стал ему чужд, и это сводило с ума еще сильнее. Амдары не просто видят энергию, не просто чувствуют ее при касании, они ощущают само ее присутствие и могут взаимодействовать с ней даже на расстоянии. Свет, тепло, биение жизни – для него все это почти исчезло. Такое чувство, будто, пытаясь схватить что-то, он вдруг осознавал, что у него нет пальцев.
Зато Пустота теперь наполняла его своей силой независимо от его желания, текла в него, словно струйка воды в сосуд. Это было приятно: зуд постепенно ослабевал, дышалось свободнее, и даже невозможность чувствовать свет не раздражала уже так сильно. Однако это было ловушкой. Плоть чужого тела, защищавшая его от чуждого мира, и так постепенно распадалась, а чем больше в нем накапливалось Пустоты, тем быстрее это происходило. Приходилось выплескивать ее из себя, изменяя стихии или разрушая любые предметы, что попадут под руку, стараясь лишь, чтобы никто не видел. Это вновь означало зуд, слабость и злость. Так что расставаться с этой силой очень не хотелось, а оставлять при себе было нельзя.
Заняв чужое тело, он думал, что все худшее позади, но страдания только начались. Вот о чем предупреждала Пустота.
Амдары смотрели на него с подозрением, понимая, что он уже не один из них, многие считали самозванцем и, едва увидев, возвращались в Риадвин. Оставались лишь те, кто знал о Пустоте, и еще те, чья ненависть к людям пересиливала любые опасения. Они готовы были пойти за любым демоном, если тот посулит им свободу, возможность спокойно путешествовать по материку, пообещает, что больше не придется в собственном доме бояться людей, которым однажды надоест их соседство. Таких отчаявшихся нашлось не так уж много – гораздо меньше, чем он рассчитывал. Утешало только, что те, кто решил вернуться, не могли выдать его Эльдалин: новеньких не сразу вели к его новому дому, сначала он встречался с ними в другом месте. В худшем случае они могли сообщить новой королеве, что он жив, но она и сама вскоре догадается, девчонка отнюдь не глупа.
Триан желал смерти, но после всего, через что прошел, не хотел, чтобы она была напрасной. Он должен свершить свою месть, но, даже если амдаров с ним будет больше в несколько раз, вести их на Виарен сейчас – самоубийство. У него теперь нет Сферы, а силу Пустоты он уже не мог использовать так, как прежде. Правда, среди его ближайших помощников оставались слуги Пустоты, но все равно этого недостаточно. Нужно, чтобы люди погрязли в собственных войнах, чтобы отправили значительную часть воинов и магов столицы к границам, тогда и настанет его время.
Ждать было невыносимо, но что еще ему делать? Впрочем, возможность влиять на события всегда можно найти.
«Кто ждет, тот дождется…» Какими же глупыми и жестокими казались эти слова сегодня! Она сама говорила так Риолену перед разлукой, не зная, не понимая, что они не увидятся вновь. Бесполезно ждать, бессмысленно верить, но сердце все равно трепещет от каждого стука в дверь, от каждого письма. Будь он в плену, ранен, искалечен – ей бы хватило сил дождаться, вернуть его, отдать всю свою любовь. Но из смерти не возвращаются. Риолен погиб там, на дорогах Арденны, его прах уже развеяли ветра, а ей остается только пытаться выжить – ради ребенка, которого она носит. Что ждет их сына или дочь в стране, где отец мертв, мать королева лишь на словах, а всем заправляет человек с холодными глазами?
Ирмалена всхлипнула и сердито вытерла слезы. Не пристало дочери могучего Бьернума и наследнице северных королей плакать о своей участи. Надо бороться – ради ребенка и в память о муже. Она назвала Риолена мужем еще в Бьёрлунде – сначала про себя и в молитвах Дане-Прародительнице[5], потом – вслух, глядя в светлые ласковые глаза, и ритуал в виаренском храме Трех Богов не сделал крепче нить, уже связавшую их сердца. Надо жить дальше, надо искать дорогу в тумане, который сейчас окутал ее жизнь, а первое правило морехода, оказавшегося в тумане, – выждать и править на маяк, когда мгла хоть немного рассеется. Здесь у нее, чужеземной королевы, приехавшей меньше года назад, нет ни друзей, ни надежных союзников. Значит, ее маяк – родной Бьёрлунд. Писать отцу она не станет – у Бьернума хватает забот, ему недосуг помогать дочери, выданной замуж в чужую страну, да и она сама не хочет показывать отцу свою слабость. Написать матери? Та расстроится и будет переживать. Остаются братья.
Леннарт – старший, наследник трона, гордость отца. Белокурый, высокий, с по-девичьи тонкими чертами лица и сильными руками воина. Кажущийся холодным и далеким, как вершины Ленмаркских гор, терпеливый и сдержанный. На ее родном языке имя брата означало «хозяин снегов», и маленькая Ирмалена все донимала мать расспросами, в самом ли деле Леннарт им родня, или же его принесли к порогу короля зимние вьюги, рожденные волей истинного Хозяина Снегов, от которого, по легенде, и пошел когда-то род правителей Бьёрлунда. Безупречный и ответственный, Леннарт, конечно, не оставит сестру в беде, но остережется принимать столь важное решение, не сказав отцу. А тот вряд ли отпустит наследника в чужую страну, где вот-вот может случиться передел власти.
Остается Тимлен. С Леннартом у Ирмалены разница в пять лет – целая вечность для ребенка, а вот Тимлен старше всего на два года, верный товарищ по играм и проказам. Второй сын, второй ребенок в семье, но первый везде, где нужна помощь. Пшеничные кудри, глаза цвета штормового моря – обликом он так похож на Риолена… И у него достанет нахальства взять отряд и примчаться в Арденну без разрешения отца. Да он и не пойдет за разрешением, с него спрос не такой, как с Леннарта.
Решено. Ирмалена последний раз шмыгнула носом и решительно потянулась за письменным прибором. Пусть небольшой отряд из Бьёрлунда вряд ли что-то решит, родные лица прибавят ей уверенности, а там – кто знает? – может, появятся и силы для борьбы.
Боль. Туман застилает взгляд, и боль, снова, всегда, не отпускает, не ослабевает, мысли путаются. Мир болен, его лихорадит, он меняется, начинает гнить, и гной течет из ран. Ее мир. Ее единственный мир. С этим нужно что-то…
Боль! Слабость… Давно нужно сделать что-то, но она не может. Больше ничего не может. Нет сил, и боль. Как давно… Она думала, пыталась, надеялась, но боль сводила с ума, сознание превратилось в лохмотья, такие же ошметки, какими когда-то стали ее руки. Пальцы, способные плести нити, управлять всеми стихиями, пальцы, которых больше нет. И боль. Боль и чувство потери, это вытеснило все мысли. Ей уже все равно, где быть и куда идти, плевать на тех, кто суетится рядом. Сколько прошло веков, а впереди вечность, и никто не сможет помочь.
Сила! Чужая сила не из этого мира. Не та, что была в прошлом у нее, не сила Творца. Что-то смутно знакомое. Тут, рядом. Какая разница…
Боль, потеря. Ничто не имеет значения. Обрывки мыслей и воспоминаний. О чем она думала? Неважно. Но все же кто?..
Энтисай! Зачем он тут? Собрать мысли, сфокусировать взгляд не выходит. Туман перед глазами. С кем-то спорит, она слышит слова, но смысл ускользает, ей не собраться. Один из тех, кто был в комнате, обхватил ее тело сзади, приставил сталь к шее. Непонятно, за кого ее принял и почему хочет убить. Что-то говорит, но ей нет до этого дела. Он все равно ничего не сможет. Жаль. Она хотела бы умереть. Человек не смог бы даже поднять оружие на ее воплощение, сама мысль об этом для него невозможна, но это, кажется, амдар. Хотя человеческая кровь в нем тоже есть, вот и колеблется. Решился, лезвие рассекает кожу. Телу это не повредит, оно безупречно, в отличие от нее самой.
Что? О чем она только что думала? Что-то о теле? Нет, не то.
Энтисай! Совсем рядом. Подходит. Он пришел к ней? Она же не здесь, это тело лишь кукла на ниточках, послушное орудие; впрочем, только через него он и может с ней говорить. И все же зачем?
Он уводит ее тело в другую комнату; она не сопротивляется, для нее нет разницы. Кажется, он хочет усадить ее тело на кровать. Пусть. Почему нет? Берет ее за предплечья. Руки ее тела безупречны, тем больнее сознавать собственное увечье. Его пальцы впиваются в ее кожу, он перебирает ими, как музыкант прижимает струны лютни. Что-то ищет. Не здесь. Он нащупал связь, прямо отсюда он трогает ее руки, ее настоящие руки, те, от которых почти ничего не осталось. Невозможно. Энтисай при всем их могуществе не могут коснуться Творца, им трудно даже увидеть друг друга, и это в межпространстве. Но этот смог, причем дотянулся отсюда. Чего он хочет? Что он…
Боль ушла. Тьма. Покой.
Рэйна проснулась. Выплыла из небытия, пытаясь вспомнить, что произошло. Что-то было не так. Боль… Она ушла. Туман в голове слегка прояснился, но мысли всё еще путались и ускользали. Ее ошибка и века страданий, это ведь не сон? Ее руки. Не эти идеальные пальцы, что вцепились в одеяло, настоящие руки, они… нет, все по-прежнему, они бесполезны, ушла только боль. После мгновенной вспышки надежды отчаяние вгрызлось в нее с десятикратной силой. Она взвыла, чувствуя, как слезы льются по щекам и она не может их сдержать; это свойственно Детям Стихий и людям, так же откликалось и ее тело, созданное по подобию их тел.