Ши Же-Мэн
Письмо Мея Са-Фонга к Наю Юнг-Я.
Праздник бога Вина, год Быка, четырнадцатый год шестьдесят пятого цикла, одна тысяча двести семнадцатый год от Господнего Рождества.
Возлюбленному пастырю Наю Юнг-Я и общине истинно верующих в Лань-Чжоу шлют свои приветствия и добрые пожелания Мей Са-Фонг, Мей Су-Mo и Чанг-Ла.
Мы прибыли в порт Ту-Ма-Сик, лежащий много южнее нашей страны. Торговый корабль, взявший нас на борт, заходил еще в Ви-Джа-Я, прежде чем достичь оконечности очень длинного и узкого полуострова. Здесь нам придется пересесть на другое судно (так как наше уже зафрахтовано и уходит в рейс, не предусматривающий захода в Тьен-Ду), что нас, конечно же, беспокоит. Впрочем, капитан нашего корабля свел нас со своим знакомцем, тоже капитаном, тот из Пе-Гу, он возвращается через проливы домой, а затем поплывет на запад — к городу, именуемому Дра-Кса-Ра-Ма, стоящему в устье реки с совсем уж немыслимым названием Го-Да-Ва-Ри. Выше по течению этой реки находится еще один город — Хан-Ам-Кон-Да, где, как все уверяют, проживает множество христиан. Нас, правда, предупредили, что в тех краях существуют различные враждующие между собой людские сообщества, среди которых есть и такие, что нападают на странников, чтобы потом принести их в жертву своим божествам.
Разумеется, мы будем вести себя осмотрительно, но без излишней робости. Не подобает тем, кто внимает Учителю, отступать от его учения лишь потому, что им угрожает опасность. В Лань-Чжоу, например, тоже опасно. Опасность грозит людям везде — даже в постели. Что же говорить о странниках, удаленных от родных очагов, от тех, кого они любят и с кем разделяют веру!
Чанг Ла в море страдает. К счастью, мне и сестре колыхание корабля не доставляет особенных неудобств. Правда, однажды во время бури я слег, решив, что меня поразили все мыслимые болезни. Можете вообразить мою радость, когда я узнал, что в этот день вахту несли только самые опытные матросы, а остальная команда тоже лежала пластом!
Капитан заверил меня, что доставит это письмо в Хан-Чжоу и проследит, чтобы его переправили дальше. Здешняя община также пообещала без проволочек пересылать наши весточки вам.
Всюду говорят о монголах и о том, как велика их мощь. Один матрос, год назад побывавший в Пекине, сказал, что через пару десятилетий Чингисхан (или Тэмучжин, как у нас его называют) подомнет под себя и Кай-Фенг.
Капитан ждет. Не сомневайтесь, что в Дра-Кса-Ра-Ма мы непременно изыщем возможность дать вам о себе знать. Путешествие будет долгим, но нас это не удручает. Пусть все идет, как идет, раз уж мы забрались так далеко.
ГЛАВА 1
Прячущийся в глубоком ущелье поселок Хэй-Жо оседлал оба берега стремительно бегущей реки. Своим существованием он был обязан восьми мостам, переброшенным через быстрые воды, ибо те позволяли многочисленным путникам беспрепятственно продвигаться в любом направлении, не заботясь о поисках другой переправы. Людям, особенно путешествующим, свойственно время от времени отдыхать, вот почему поселок практически целиком состоял из гостиниц, трактиров и постоялых дворов.
Владелец одной из таких гостиниц печально вздохнул. Оборванный человек, чье имущество умещалось на повозке, влекомой козами, особенного доверия ему не внушал. Как втолковать этому олуху, что бедняков здесь не привечают, а уж тем более — бедняков-чужеземцев?
Олух в ответ вытащил из кармана пять вязок монет и пояснил, что они со слугой бегут от монголов, а на тележке лежит только то, что им удалось с собой прихватить, остальное пришлось бросить. Хозяин гостиницы тут же смягчился и, сочувственно цокая языком, выразил сожаление, что бесчинства кочевников доставляют достойным людям столько страданий.
Краткое обсуждение различных покоев гостиницы закончилось тем, что, к великому удивлению ее содержателя, чужеземец выбрал комнату, наиболее удаленную от реки.
— Убежден, что лишаю себя удовольствия любоваться прекрасными видами, — заявил он, — но, к несчастью, я плохо сплю, и шум бегущей воды будет меня беспокоить.
Хозяин уважительно поклонился, но, проводив клиента до облюбованного им помещения, скорчил пренебрежительную гримасу. Чужеземцы всегда чужеземцы, никогда не знаешь, чего от них ожидать.
Через какое-то время Сен-Жермен велел слуге побродить по поселку и разузнать, что тут к чему, а сам отправился в ближайшую баню, где с облегчением смыл с себя девятидневную грязь.
— Я поговорил кое с кем, — доложил вечером Руджиеро, — новости неутешительны.
— Я тоже кое-что слышал, — кивнул Сен-Жермен. — Что, Шелковый путь и впрямь перерезан?
— Похоже, — кивнул слуга. — Не только Шелковый путь, но практически каждая из дорог.
— Вот как, — рассеянно пробормотал Сен-Жермен. Он еще не вполне оправился после смерти Чи-Ю, и реальность, какой бы она ни была, волновала его очень мало. — Можно сплавиться по реке, но мне это было бы тяжело.
— Тут есть торговцы, имеющие к монголам подход. Один только-только вернулся из Самарканда. За разумную плату он мог бы…
— Торговцам, якшающимся с монголами, нельзя доверять. Мне не хотелось бы вновь оказаться в Каракоруме — с ярмом на шее и колодками на ногах. Я был рабом, но с этим покончено и, надеюсь, навеки. — Сен-Жермен оглядел комнату. — Здесь довольно уютно. Если потребуется, мы можем и подождать. — Его взгляд упал на ящики, выгруженные из козьей повозки. — На них замечательно спится, — заметил он вдруг.
Привыкший к безмолвному подчинению, Руджиеро на сей раз не смолчал.
— Вы хотите остаться в Китае?
Сен-Жермен отвернулся к окну.
— Нет, — ответил он после небольшого раздумья.
— Тогда нам надо как можно скорее покинуть эту страну.
Вывод был очевидным, и Сен-Жермен согласно кивнул. Поколебавшись, Руджиеро продолжил:
— Я взял на себя смелость выяснить, где тут находятся кварталы тайных услад.
— О-о-о, — тоскливо простонал Сен-Жермен, прикрывая глаза.
— Вы голодаете больше недели, — менторским тоном сказал Руджиеро. — Вам необходима… поддержка. Или нам ничего не останется, как покупать кроликов и собак.
— Кролики и собаки, — мрачно пробормотал Сен-Жермен. — Что ж, это экономно. Мне достанется кровь злополучных животных, тебе же — их плоть. Хороша парочка — кровосос и мучитель. Нашествие варваров, подобно лавине, влечет с собой всякую грязь! — Он сел на самый вместительный ящик. — Почему бы тебе не закопать меня в этом гробу? Я пролежал бы в нем долгие годы.
— И остались бы живы? — спросил Руджиеро.
— Ну разумеется, — кивнул Сен-Жермен. — Мне удавались подобные штуки. Прежде, еще до встречи с тобой. — Он лег, заложив руки за голову. — Нет, старина, это теперь не по мне. Я для того чересчур приохотился… к человеческой жизни.
Руджиеро пожал плечами, его хозяин зевнул. После непродолжительного молчания до слуги донеслось:
— Эти тайные заведения… насколько они надежны?
— Там… не чураются чужеземцев. Даже тех, чьи вкусы… несколько необычны.
Не получив возражений, Руджиеро рискнул заявить:
— Собаки и кролики многого вам не дадут. Я помню наши скитания в польских чащобах. Конечно, веселый дом не лучшее из решений, но в сложившихся обстоятельствах оно кажется самым разумным.
— С одной стороны — неуемная жажда, с другой — дурацкая щепетильность, — пробормотал Сен-Жермен и вздохнул. — Я чувствую, что начинаю сдавать. В былое время подобные ситуации меня ничуть не смущали.
Руджиеро опустился на стул. Хозяин бодрился все девять дней нелегкого перехода, но сейчас было явственно видно, как он устал. Слуга опечаленно мотнул головой и, стараясь не очень шуметь, потянулся за пледом.
— Я не сплю, — проговорил Сен-Жермен.
— А почему бы вам не вздремнуть? — возразил Руджиеро.
— Я размышляю.
— О визите в веселый квартал?
— Нет. О том, как нам быть. Реки… они не для нас, Шелковый путь слишком опасен. Полагаю, мы двинемся в горы. К Тю-Бо-Тье — царству вечных снегов. Я, правда, никогда прежде там не бывал, однако…
— Однако? — Руджиеро подался вперед, упершись локтями в колени.
— Мы могли бы присоединиться к какому-нибудь торговому каравану, но…
Руджиеро приподнял бровь.
— Но? — бормотнул он нетерпеливо.
— Нам пришлось бы ко многому приспосабливаться. И потом, меня не очень устраивает роль разменной монеты в чьих-то руках. Случись что, чужеземцами тут же пожертвуют. С легкостью и без раздумий…
— Как это было с нами по дороге в Багдад?
— Да, — уронил Сен-Жермен и пошевелился, меняя позу. — Лучший выход — сыскать толкового проводника.
— Где же? — Поймав взгляд хозяина, слуга прикусил язык.
— Реши это сам.
— Что я могу ему предложить? — смущенно спросил Руджиеро.
— Вязку монет, но не более. Золото и серебро исключаются, показывай медь и латунь. Не сули слишком многое, иначе все подонки округи начнут к нам приглядываться. — Сен-Жермен умолк, на него накатила тоска. Ему вдруг представились иные — совсем не похожие на здешние — горные кручи, сплошь поросшие лесом, затейливо нависающим над извивами плодородных долин.
Руджиеро кивнул.
— Ладно, хозяин. — Он поднялся на ноги, намереваясь уйти. — А как же веселый квартал? — В брошенном вскользь вопросе звучала надежда.
— Не сегодня, я думаю, — пробормотал Сен-Жермен.
Досадливо мотнув головой, слуга вышел из комнаты. Он бродил от трактира к трактиру, прислушиваясь к разговорам и наводя осторожные справки, но ни этот вечер, ни следующие два дня результатов не принесли. Чтобы не вызывать подозрений, ему приходилось приобретать у торговцев то уток, то кроликов. Руджиеро носил эту живность с собой и, не спрашивая нигде ни выпивки, ни еды, все же производил на окружающих впечатление человека, всегда готового основательно закусить.
— Что, собственно, справедливо, — заявил он на третий день своему господину. — Я действительно пускаю их в пищу.
— Но далеко не сразу принимаешься за готовку, — усмехнулся его хозяин, завернутый в плотный халат.
— К счастью, на причуды чужеземцев тут смотрят сквозь пальцы, — пожал плечами Руджиеро.
— Ты думаешь, они ничего не почуяли?
— Нет.
— Но… — Сен-Жермен умолк, глядя на дверь, в которую коротко постучали. — Кто это?
— Не знаю. — Руджиеро взялся за ручку. — Открыть или подождать?
— Открывай, мой нож наготове, — шепнул Сен-Жермен.
На пороге стоял приземистый человек в меховых сапогах.
Два слоя верхних длиннополых одежд придавали ему сходство с медведем. Бусинки черных, глубоко посаженных и полускрытых складками кожи глаз обшарили комнату. Заметив нож, незнакомец одобрительно крякнул.
— Это вы чужеземцы, желающие отправиться в Тю-Бо-Тье?
Сен-Жермен опустил нож, но не спрятал.
— Возможно, это именно мы.
— Тогда, возможно, вам нужен именно я.
Гость говорил по-китайски с сильнейшим акцентом, однако правильно и не сбиваясь.
Руджиеро приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы незнакомец мог протиснуться в помещение. Тот сделал это без долгих раздумий, однако, усаживаясь, выбрал стул, стоявший возле распахнутого окна, как бы желая обеспечить себе путь к отступлению.
— Возможно, мы именно те чужеземцы, — повторил Сен-Жермен, усаживаясь напротив, — но почему же нашему гостю кажется, что он подойдет нам более, чем кто-либо еще?
Незнакомец, откашлявшись, сплюнул.
— Если вы именно те чужеземцы, то вам нужен проводник, который может провести вас в страну вечных снегов не только одной дорогой и который знает, как попасть не только в одно место, но и в другие места.
— А почему это именно так? — любезно осведомился Сен-Жермен.
— Потому что в горах путника поджидает много опасностей, и некоторые из них ходят на двух ногах. Кроме того, в снегопады полезно иметь представление, какие перевалы завалены, а какие — нет. Зима — плохое время для путешествий. — Гость засунул большие пальцы рук за широкий кожаный пояс, глаза его странно блеснули.
— Ну что же ты смолк? — спросил Сен-Жермен.
— Я удивляюсь. Вы не такие, как все. Мне доводилось видеть людей из Тьен-Ду и дикарей дальнего севера, но вам подобных я еще не встречал. Ваши глаза, ваша кожа… и волосы — они… необычны. Весьма необычны. Весьма. — Гость, наклонив голову, замер, ожидая ответа.
— В краях, откуда мы родом, твоя внешность тоже показалась бы необычной, — заявил Сен-Жермен. — Иностранцам в чужих землях приходится нелегко. Лукавым и хитроумным людям ничего не стоит завести их в непроходимую глушь и там передать в руки своих сообщников, зачастую отъявленных негодяев.
Незнакомец кивнул.
— Такое случается, но порядочные жители тех мест, куда попадают простодушные чужеземцы, порицают подобное, ибо тень бесчестья падает и на них.
Гость явно умел вести разговор. Похоже, он бывший буддийский монах, решил Сен-Жермен и слегка поклонился.
— В вашей стране я зовусь Ши Же-Мэном. Это имя созвучно имени, данному мне при рождении. Мой слуга — уроженец Гадеса, далекого города, расположенного на побережье огромного моря. Нам бы хотелось незамедлительно двинуться в Тю-Бо-Тье. Мы хорошо заплатим тому, кто нас туда проводит.
— Знакомство со столь достойной личностью — огромная честь для меня, — откликнулся незнакомец. — Я же принадлежу к роду Тцоа, мое личное имя — Лим. Вот уже несколько лет кряду я вожу через перевалы паломников и торговцев. Уважаемый Ши Же-Мэн может послать слугу расспросить обо мне.
— Откуда нам знать, что трактирная челядь тобой не подкуплена? — нахмурился Руджиеро.
— А ты проницателен, — кивнул Тцоа Лим. — Такое бывает. Не ограничивайся лишь этой гостиницей. Поспрашивай в конюшнях, в монастырях. Узнаешь, что все обстоит именно так, как я говорю, и никак не иначе.
— Кем бы он ни был, ему очень хочется получить эту работу, — сказал по-гречески Сен-Жермен.
— От этого его ценность не возрастает, — возразил на том же языке Руджиеро. — Я наведу о нем справки, а там поглядим.
— Что это за речь? — вскинулся Тцоа Лим. — Мне кажется, я такой никогда еще не слыхал.
Сен-Жермен перешел на китайский:
— Это язык жителей Запада, старинный, по их представлениям, но относительно молодой — по вашим. — Он помолчал немного, затем сказал: — Тцоа Лим тоже звучит непривычно. Гласные и согласные образуют странные сочетания.
— Гласные, — протянул гость с издевкой. — Для ученых свиней из столиц, наверное, да. Но здесь, хвала небу, мы живем в простоте и не придерживаемся бессмысленных правил.
— Разумеется, — поспешил успокоить его Сен-Жермен. — Приношу свои извинения. Чужеземцам не всегда удается освоить все тонкости неродного для них языка.
Гость чуть смягчился.
— Ладно, тут в таких тонкостях не разбираются и многие местные жители, не принося притом никаких извинений. — Он испытующе глянул на собеседника. — Не желаю никого принуждать к поспешным решениям, но все же скажу, что через пять дней я отправляюсь в горы. Независимо от того, пойдет со мной кто-нибудь или нет.
— Понимаю. Пять дней. — Сен-Жермен постучал ребром ножа по ладони. — Что может понадобиться в пути?
— Все зависит от нужд путника. И от животных, каких он изберет себе в помощь. Быки, например, легко таскают поклажу, но они бесполезны в горах. На кручах прекрасно держатся маленькие лошадки. Можно также отдать предпочтение козам или собакам. Те и другие имеют свои достоинства. — Тцоа Лим похлопал большими ладонями по подлокотникам стула. — Загвоздка лишь в том, что животных надо кормить.
— Как искушенный и часто бывавший в горах человек, — уважительно сказал Сен-Жермен, — ты, надеюсь, поможешь нам добрым советом. Снаряжаясь в подобный путь с двумя малоопытными попутчиками, что бы ты взял с собой?
— Для троих человек? — Тцоа пожал плечами. — Пища, навес, одежда, корм для животных, оружие, деньги. Все это пригодится, всего должно быть с лихвой.
Руджиеро досадливо крякнул, но Сен-Жермен не повел и бровью.
— А каких животных ты приобрел бы?
— Это зависит от общего веса и размеров поклажи. — Гость покосился на ящики. — Здесь у вас все?
— Да. Эти ящики и сундук. Груз тяжелый и довольно громоздкий, но с этим уже ничего поделать нельзя.
Тцоа Лим подергал себя за усики — редкие и словно размазанные по верхней губе.
— Непростая задача, но если выхода нет… — Он дернул плечами, выказывая готовность смириться.
— Что именно осложнит такая поклажа? — спросил Сен-Жермен.
— В дожди — ничего, но если выпадет снег… К трем дням пути легко добавится и четвертый. — Черные глаза хитро мигнули. — А может, и не добавится. Все дело в животных. Есть, например, гималайские пони, но те стоят недешево и… прихотливы в еде. Они еле ползают по долинам, однако проворны в горах. — Тцоа покачал головой. — Им требуется особая пища. Грубый ячмень, отваренный в крепком мясном бульоне. Без малой толики мяса эти малышки чувствуют себя не очень-то хорошо.
Сен-Жермен слыхал о подобных лошадках, но относил их к мифическим существам. Он тряхнул головой.
— Я полагаю, мясо мы сможем добыть по дороге. — Кто-кто, а уж Руджиеро не упустит случая поохотиться, подумалось вдруг ему.
— Как пожелаешь, — произнес Тцоа Лим после некоторой заминки. — Многие путешественники не хотят рисковать.
— Предпочитая питаться тухлятиной? — надменно спросил Сен-Жермен. Он поднялся на ноги и заткнул нож за пояс. — Сколько таких лошадок необходимо купить?
— По одной на каждого ездока. Потом, по одной на каждый ящик и одну — на подмену. Еще пару — для прочего груза.
— Значит, всего девять. А сколько они могут стоить? — Вопрос был задан небрежно и словно бы между прочим.
— Это зависит от того, кто будет их покупать. Тебе они — даже без седел — встанут в десять серебряных вязок, мне — вместе с упряжью, а может, и с кормом — в шесть или семь.
Хитрец явно намеревался положить одну вязку монет в свой карман, но это подрядчика не смущало. Выгода была очевидной, и Сен-Жермен согласно кивнул.
— Возьми на себя эти хлопоты. В пони я смыслю мало, зато — прошу тебя это учесть — знаю толк в лошадях. Не вздумай подсунуть мне больное животное.
— Нужно быть дураком, чтобы так поступить, — ответил Тцоа. — Отправляясь в путь вместе с тобой, я рискую не меньше.
— Ну разумеется, — вновь кивнул Сен-Жермен, но в душе его колыхнулась тревога. Заведя неопытных спутников в глушь, проводник всегда может скрыться.
— Ты осмотришь их прежде, чем я расплачусь, — поспешно добавил бывший буддист.
Он помолчал, уставившись в одну точку, потом решительно произнес:
— За путешествие с вами до Лхасы я возьму четыре вязки монет. Золотом. Торговаться не стоит. Ты не найдешь ни более честного, ни более опытного проводника. Подумай об этом. — Тцоа неуклюже поднялся с заскрипевшего стула. — Я хочу получить половину денег перед дорогой. Ночлег на постоялых дворах также будешь оплачивать ты. Тебе это подходит?
— Подходит. — Сен-Жермен холодно поклонился и сделал шаг в сторону, чтобы пропустить увальня к двери.
— Завтра я приглашу тебя осмотреть отобранных пони, — важно объявил Тцоа Лим. — Я могу закупить и еду. Скажи мне только — какую.
— С этой задачей, пожалуй, я справлюсь и сам. — Сен-Жермен улыбнулся, но одними губами, приобнажая зубы.
— Как тебе будет угодно. — Проводник поклонился и вышел.
Сен-Жермен вскинул руку, запрещая слуге что-либо говорить, затем, когда тяжелая поступь гостя затихла, спокойно сказал:
— Следуй за ним. Но так, чтобы он не заметил.
Руджиеро кивнул.
— Улизнуть ему не удастся.
Слуга выскользнул в коридор, а его господин еще долго стоял возле распахнутой двери, хмурясь и потирая ладонью лицо.
Письмо Куана Сан-Же к Ши Же-Мэну, задержанное чиновниками судебного трибунала Ло-Янга.
Одиннадцатый день периода Осенних Туманов, год Быка, четырнадцатый год шестьдесят пятого цикла, чужеземному ученому Ши Же-Мэну, пребывающему в округе Шу-Р на службе у военачальницы Тьен, опекающей Мао-Та.
Пишущая эти строки персона вынуждена сообщить, что прекращает все отношения с тем, кому она адресует свое письмо. Словами не выразить, как ей хотелось бы, чтобы все обстояло иначе. Ничтожная личность пыталась бороться с предубеждениями в умах представителей власти, чем заслужила единодушное порицание как высоких чиновников, так и коллег, но ей все же пришлось склонить голову перед решением судебного трибунала.
Быть может, чужеземцу помнится, какой безрассудный поступок совершила эта ничтожная личность какое-то время назад. Она своевольно сочла возможным разместить различные документы инородного ученого Ши Же-Мэна в университетских архивах без разрешения вышестоящих лиц. В тот момент неразумной персоне казалось, что ее поступок служит интересам науки, но теперь она сознает, что действовала вопреки интересам империи, которые ей надлежало блюсти, о чем безутешно скорбит. Впрочем, у нее имеются и иные причины для скорби.
Чужеземный ученый, несомненно, поймет, что пишущая ему жалкая личность идет на разрыв их дружеских отношений не только в связи с нашествием на империю орд Чингисхана, но и в силу обязательств, которые каждый порядочный человек почитает священными в лоне своей семьи. Поставив дружбу с кем-то превыше блага своих сыновей и родичей, эта персона всем бы продемонстрировала, что в своем нравственном падении она погрузилась ниже самой позорной черты. Узы родства — самые сильные узы, и хотя Ши Же-Мэн утверждает, что их признает, он все-таки не является истинным последователем Канга Фу-Цзы, а потому не может представить себе, как далеко в своих заблуждениях зашла адресующаяся к нему персона. Достаточно упомянуть, что эта персона долгое время отвращалась от истинного учения и прислушивалась к наставлениям всеми презираемых таоистов, не отдавая себе отчета, насколько гибельны их постулаты и к какому хаосу они могут вести.
Несомненно, чужеземца интересует, как случилось, что некогда знакомая с ним персона осознала свои ошибки, а потому его вниманию предлагается некое объяснение.
Обнаружение в университетских архивах некоторых неучтенных бумаг вызвало взрыв негодования, давшего пищу необоснованным подозрениям. Пошел слух, что документы помещены на хранение с помощью волшебства, а так как волшебство — преступление, то отсутствующему чужеземцу мог быть вынесен смертный приговор, который остался бы в силе со дня его вынесения и до той поры, когда феникс возродится из пепла. Расстроенная таким оборотом событий некая жалкая личность, чтобы снять подозрения с друга, обратилась в городской магистрат и призналась в своем проступке, за что была подвергнута строгому порицанию со стороны чиновников, вовсе не склонных усматривать в этом деянии нечто полезное для науки.
Некая недостойная личность ради очищения ее имени от клейма позора решилась прервать отношения с чужеземцем, чем в какой-то степени надеется успокоить как своих родичей, так и коллег. И все же интересно было бы знать, помнит ли Ши Же-Мэн о некоторых опытах, проводимых им в год Обезьяны? Исследовавшиеся тогда вещества самораспались, однако их небольшая толика была все-таки сохранена — в особых, специально изготовленных емкостях. Возможно, будет не лишним прибавить, что для этих огромной разрушительной силы веществ теперь нашлось применение и что другим ученым позволено изготавливать их.
Ничтожная персона надеется, что чужеземец не станет слишком сурово осуждать ее за принятое решение, и заверяет, что пресечение их дружеских отношений вызвано необходимостью, а не чем-то иным.
ГЛАВА 2
Огромный валун лежал на пути, часть тропы за ним была начисто сметена сошедшей с верховий лавиной.
— Не обойдешь ни сверху, ни снизу, ни справа, ни слева, — мрачно пробормотал Тцоа Лим. — Случилось это недавно, может быть ночью. Мох отрастает быстро, а тут нет и мха. Во всем виноваты дожди, — заключил он с глубокомысленным видом.
Сен-Жермен пристально всматривался в поврежденный участок тропы, словно надеясь восстановить его одной силой взгляда. Они вот уже шесть дней двигались по горам, их измучили холод и бури. Сейчас ветер стих, но к вечеру он усилится, о том говорили копившиеся в вышине облака.
— Ладно. Как нам следует поступить? — Сен-Жермен произнес эти слова без всякого выражения и выжидающе глянул на приземистого проводника, восседающего на не менее приземистом пони. Тцоа Лим тяжко вздохнул.
— Утром мы пересекали тропу, ты помнишь о том?
— Да.
Тцоа Лим издал звук, полный подавленного сожаления.
— Это другой путь. Очень крутой. Там много скал.
— Как и здесь, — терпеливо сказал Сен-Жермен. — Нигде без них не обходится.
— Правда, — кивнул проводник, поворачиваясь в седле, чтобы оглядеть небольшой караван, замыкаемый Руджиеро. От фигуры слуги, завернутой в разорванный меховой плащ, веяло смертельной усталостью.
— Господин, — воззвал Руджиеро, — можно попробовать перебраться по склону! С веревками. Если удастся их закрепить…
— Не думаю, что это возможно. — Сен-Жермен осторожно топнул ногой и содрогнулся от грохота вызванного этим движением камнепада. — Здесь слишком скользко, почва ползет под ногами.
Тцоа Лим мрачно встряхнулся.
— Если мы повернем назад прямо сейчас, то к ночи успеем доехать до нужной развилки. Утром отправимся дальше, уже по короткой тропе. Если, конечно, ты решишься на это.
— А почему бы мне не решиться? — недоуменно спросил Сен-Жермен.
— На то есть причины, — ответствовал проводник, стараясь не глядеть на своего нанимателя.
— Ты сказал, что тот путь очень крут. Это вряд ли меня удержит. — Сен-Жермен не хотел сердиться, но уклончивость Тцоа Лима начинала его раздражать. — Что плохого в другой тропе? Разве на ней встречаются призраки? Или там орудуют разбойничьи шайки? Или за прогулку по ней полагается дополнительная оплата?
— Ладно, — с неохотой сказал Тцоа Лим. — Никаких там призраков нет, и дополнительных денег я тоже не вымогаю. Просто та тропка ведет к старой крепости Чио-Чо, а ее усиленно охраняют. На протяжении многих веков. Сейчас она вверена попечению военачальника Мона Чи-Шинга, последнего из потомков благородных Суи.
— Отчего же эта крепость тебя так пугает? Я слыхивал о разбойных военачальниках, но в россказнях об этих грабителях что-то не было имени Мона Чи-Шинга.
— Дело не в дряхлеющем Моне. — Тцоа Лим сдавленно хохотнул. — Ему уже стукнуло шестьдесят. Нет, дело вовсе не в Моне.
Сен-Жермен глухо выругался, теряя терпение.
— А в чем же тогда?
Последовал неспешный ответ:
— В охраняющем перевал великане. Он людоед, проживает при крепости и не дает никому приблизиться к ней.
— Великан-людоед? — Сен-Жермен потер рукой лоб. — Тцоа Лим, не пытайся меня одурачить. Я никогда не бывал в Тю-Бо-Тье, однако поездил по свету. И многое слышал о великанах, чудовищах и химерах. А также о василисках, фениксах, о грифонах, драконах и прочих таинственных сказочных существах. Я слышал о них, но никогда их не видел. Нет, все-таки видел, — поправился он. — Великанов — в неведомой для тебя Мавритании. Правда, при ближайшем знакомстве они оказались людьми. Очень высокими — в полтора моих роста, очень тощими — словно плети лозы, и очень черными — черней твоих хитрых глазок.
— Таких людей не бывает, — провозгласил Тцоа Лим, свирепо взирая на инородца.
— То же я думаю и о твоем людоеде. — Сен-Жермен с осторожностью повернулся. Тропа была устрашающе узкой. Впрочем, спокойно стоящие пони словно не замечали пропасти, разверзавшейся справа от них.
— Говорят, этот великан питается теми, кого убивает, а некоторых поедает живьем, — настаивал на своем Тцоа Лим.
— Разумеется, — кивнул Сен-Жермен. — А чем же еще ему заниматься? — Он сделал знак Руджиеро и вновь посмотрел на проводника. — Нам нужно разворачивать каждую лошадь в отдельности. Иначе есть риск их всех потерять.
Они принялись за работу, отвязывая каждое животное от скрепляющей их перемычки. Пони занервничали, дело шло туго. Возясь с четвертой лошадкой, Руджиеро вдруг поскользнулся и зашатался на осыпавшейся кромке тропы. Он непременно свалился бы вниз, если бы Сен-Жермен не схватил его за руку, помогая обрести равновесие. Ни господин, ни слуга не проронили ни слова, смолчал и Тцоа Лим, но с этой поры он начал поглядывать на своего нанимателя с уважительным удивлением.
Стало совсем темно, когда они добрались наконец до дорожной развилки. Ветер, взбесившись, свистел в расщелинах скал, обещая нелегкую ночь. Уход за пони отнял у них добрый час, потом Руджиеро удалось уже ощупью набрать топлива для костра, а Сен-Жермен с Тцоа Лимом соорудили ночное укрытие.
Сен-Жермен просидел свое караульное время на одном из ящиков, наполненных карпатской землей. Вооруженный длинным византийским мечом, он чувствовал себя довольно уверенно. Прекрасный клинок был намного легче европейских увесистых палашей и гораздо лучше их сбалансирован. Его рукоять не блистала отделкой, зато имела полезные поперечины для защиты руки. Закаленная дамасская сталь пряталась в ножнах верблюжьей кожи, в походе они упруго подрагивали за спиною владельца, но сейчас, когда наконец хлынул дождь, Сен-Жермен отстегнул их вместе с мечом и обернул куском промасленной ткани. Сам же он не укрылся ничем и промок до костей, надеясь, что холод и дрожь отвлекут его от горестных воспоминаний, однако перед его мысленным взором неотступно стояла Чи-Ю.
Утром он был молчалив, да и холодная морось никак не располагала к оживленным разговорам, мужчины обменивались лишь краткими замечаниями, сворачивая лагерь и седлая понурых лошадок.
Из-за дальней скалы вдруг вывернулось небольшое стадо золотистых животных, похожих на антилоп. Они деловито объедали кусты рододендронов.
— Как вы их называете? — спросил Сен-Жермен.
— Текинами, — сказал Тцоа Лим. — Их тут еще два вида, но те гораздо пугливей.
Руджиеро облизнул пересохшие губы.
— Они походят на коз.
— На непальских, — кивнул Сен-Жермен. — Те очень доверчивы. Я видел их, путешествуя по Шелковому пути. Нельзя ли попробовать подманить к себе крайнюю самку?
— Не стоит стараний. Непальские козы идут на приманку, текинов не проведешь.
Их голоса донеслись до изящных животных, старый вожак поднял морду и булькающе всхрапнул. Все стадо бросилось вверх по склону отрога и вскоре исчезло в кустах.
— Встреча с текинами считается доброй приметой. Путников, их увидевших, не поразит камнепад. — Тцоа Лим пожал плечами, показывая, что не разделяет подобные суеверия, хотя и не отрицает, что в них что-то есть.
Руджиеро, снимавший шкуры с шестов, язвительно хмыкнул:
— Лучшим подспорьем для путников является правильная и своевременная упаковка вещей.
— Весьма справедливо, — откликнулся Сен-Жермен и занялся пони.
К полудню перед ними открылся вид на Чио-Чо. Каменная огромная крепость с массивными, наглухо запертыми воротами выглядела очень внушительно, гладкие стены ее были почти отвесными, мрачные квадратные башни возвышались над крутыми скатами крыш.
— Вход поменьше, — пояснил Тцоа Лим с напускным безразличием, — имеется и на другой стороне, но все подходы к нему простреливаются, неприятелю в Чио-Чо проникнуть нельзя.
— А с гор? — спросил Сен-Жермен, ибо над крепостью возвышались угрюмые скаты.
— Только по веревочным лестницам. Некий воитель пытался это проделать, но защитники Чио-Чо поджидали на стенах и перебили спускающихся захватчиков — одного за другим.
Сен-Жермен невольно сравнивал Чио-Чо с Мао-Та, и вторая крепость казалась ему жалким подобием первой. Тут камни, там дерево, тут скалы, там открытое место. За отвесными стенами мрачной громадины наверняка могли разместиться семь-восемь сотен бойцов, в то время как застава Чи-Ю вмещала лишь сотню-другую. Чио-Чо явно господствовала над всем этим горным районом, Мао-Та, как показали события, не смогла обеспечить защиту и двух небольших долин.
— Когда ее строили? — спросил Руджиеро.
— Говорят, что во времена династии Хан. Впрочем, верно ли это, не знаю. Сейчас все старинное относят к тем временам. — Тцоа поглядел на крепость. — А в той постройке на повороте дороги живет сам людоед.
Указанное строение на фоне внушительной цитадели казалось бы совсем небольшим, если бы его островерхую крышу не подпирали колонны, грубо вытесанные из огромных сосновых стволов.
— Подходящее обиталище для великана, — задумчиво сказал Сен-Жермен и хлопнул своего пони по крупу.
— Ты ведь не собираешься дразнить его, я надеюсь? — Голос проводника срывался от беспокойства.
— Кому-то из нас все равно придется его раздразнить.
Сен-Жермен закинул руку за спину и притронулся к рукояти меча, второй рукой ощупывая боевой франкский топорик. Заткнутый за широкий кожаный пояс, тот не годился для ближнего боя, но как метательное оружие был просто незаменим. Он помедлил мгновение, затем спешился и пошел по тропе.
Яростный и тревожный вопль пронзил тишину. Сен-Жермен замер на месте и вскинул вверх руки, показывая, что они пусты. Ему захотелось оглянуться на спутников, но он не стал этого делать. Важнее понять, почему и откуда кричат, чем выяснять, что творится в тылу.
Когда эхо вопля угасло, раздался колокольный удар, он широко раскатился по воздуху, его поддержал барабанный бой, схожий с рокотом штормящего моря.
На стены крепости Чио-Чо высыпали лучники, их луки были опущены, кто-то швырнул на тропу подошву старого сапога.
Взвыл рог, и, повинуясь сигналу, стрелки вскинули луки, однако никто не спустил тетиву. Они стояли как статуи, целясь в жалкую горстку пришельцев, с высоты казавшихся просто козявками, которых легко раздавить.
Сен-Жермену были не внове подобные методы устрашения, назначенные к тому, чтобы прогнать нежеланных гостей или заставить их заплатить отступное за безопасный проход мимо охраняемых мест. Правая рука его медленно опустилась к затылку, вновь проверяя готовность меча.
Гром барабанов и завывания рога все нарастали, им вторило эхо, отражавшееся от скал. Шум бил по ушам, забеспокоились даже пони, и Сен-Жермен решил двинуться к крепости, надеясь тем самым положить всему этому бедламу конец.
Он сделал шаг, шум и вправду затих, но от придорожной постройки отделилась фигура — очень странная с виду, походившая на обрубок ветвистого и оплетенного металлом и кожей ствола. Сен-Жермен встречался с подобной воинской экипировкой только единожды, это было задолго до того, как монголы захватили Пекин. В богато изукрашенных ножнах важно ступающего воителя покоился длинный изогнутый меч. Лоб его охватывало нечто вроде короны, но, приглядевшись, Сен-Жермен понял, что это поблескивают зубья метательных звезд, размещавшихся в кожаном наголовнике и поставленных на ребро.
— Кто он? — выдохнул Руджиеро.
— Думаю, уроженец тех островов, что расположены южнее Кореи. Главный из них, если не ошибаюсь, жители Поднебесной называют Хонсю, — спокойно откликнулся Сен-Жермен, не отводя глаз от странной фигуры.
Странный воитель остановился и, жутко коверкая китайскую речь, прокричал:
— Сражайся! Или погибнешь с позором!
— Похвальная краткость, — сухо пробормотал Сен-Жермен, заводя за спину руку.
Воитель нарочито медленно стал вынимать из ножен клинок, тот заискрился на солнце.
— Мой карающий меч, моя катана, извлечет из тебя требуху и иссечет ее на тысячи мелких кусочков!
Сен-Жермену доводилось слышать о мечах, изготавливаемых на Хонсю, точнее, об их способности рассекать человека от шеи до бедер. Подобным россказням он не очень-то доверял, но это утверждение походило на правду. Легкий муаровый отсвет, играющий на сверкающей стали, указывал, что она подвергалась многократной закалке в сложном растворе, главными составляющими которого являлись соль, кожа и кровь.
— Никто не минует меня! — заявил воитель, принимая живописную стойку, по европейским меркам походившую на одну из затейливых танцевальных позиций. — Я Сайто Масаги, внук Тайры Кийомори, героя Гиона и Дан-но-юа, правнук грозы всех пиратов, Тайры Тадамори. Мой отец отличился в битве при Юдзи, его подвиги принесли ему славу. Я удостоен чести выйти к тебе по повелению моего господина и великого воина Мона Чи-Шинга, отмеченного самим императором этой страны и награжденного орденом Непобедимой Десницы в Кай-Фенге. Смерть от моей руки неизмеримо возвысит тебя!
Тирада явно была ритуальной и, очевидно, требовала подобного же ответа.
Иронически улыбаясь, Сен-Жермен стал отвечать:
— Я Франциск Ракоци, граф Сен-Жермен, последний потомок могущественного королевского рода, алхимик и маг. В этой империи я известен как Ши Же-Мэн и достойно ношу это имя. История моего рода слишком длинна, чтобы здесь ее оглашать, достаточно лишь сказать, что она уходит в глубины тысячелетий. Я рад, что путь мне преграждает столь прославленный воин, ибо схватка с менее заслуженным человеком унизила бы меня. — Он коротко поклонился и, выхватив меч, отсалютовал им в безупречной европейской манере.
Сайто Масаги захохотал. Смех его походил на кошачье шипение.
— Ты называешь себя королевским потомком? Так почему же ты так боишься ко мне подойти?
Противников разделяла каменистая осыпь. Сен-Жермен шагнул к ее кромке, но далее не пошел. Глупо вступать в сражение на ненадежной щебенке.
— Если ты и вправду герой, достойный Масаги, попробуй сам подобраться ко мне.
Теперь, когда схватка сделалась неизбежной, он даже жаждал ее. Ярость и безысходность, исподволь постоянно глодавшие его в последнее время, искали высвобождения.
Сайто, досадливо хмурясь, вспрыгнул на осыпь. Однако расстояние между бойцами все еще оставалось слишком большим.
Только тут Сен-Жермен осознал, в каком невыгодном положении он пребывает. Яркое солнце, светившее в спину Масаги, почти ослепляло его самого.
— Что ж, давай сыграем в твою игру, — произнес он спокойно, а затем резко рванулся вперед.
Перебежать через осыпь ему удалось, но противник был тоже проворен. Сайто Масаги схватился за наголовник, метательный диск, коротко свистнув, угодил Сен-Жермену в плечо. Маленький и совсем тонкий кружочек металла, врезавшись в мышцу под правой ключицей, вызвал сильнейшую боль, но отвлекаться было нельзя, ибо Масаги пошел в наступление.
— Ха! — выкрикнул он, приводя в движение свою катану и готовясь развалить противника надвое одним нарочито небрежным ударом.
Сен-Жермен сумел отскочить, перебросив свой меч в здоровую руку. Редко встречаются люди, способные биться как в правой, так и в левой позиции. Масаги заколебался, но тут же ринулся на противника. Сверкнуло лезвие, катана, сделавшись продолжением руки своего владельца, устремилась к врагу.
Сен-Жермен, отпрыгнув назад, перевел свой меч в горизонтальное положение, позволяя тому своим весом развернуть себя вокруг вертикальной оси.
Масаги оцепенел от такого нахальства, затем попытался ударить в открытую спину, но та изогнулась, а длинный меч светлокожего инородца уже подлетал к его голове. Он еле успел вскинуть катану, сталь ударила в сталь… раз, другой… противники отступили, острия их мечей соприкоснулись и разошлись.
Сен-Жермена ничуть не обманывала небрежность, с какой Масаги держал свой изогнутый меч. Он знал, что именно такая манера управляться с оружием и чревата подвохами, ибо к ней прибегают лишь опытные бойцы.
— Здесь невозможно сражаться! — выкрикнул, чуть задыхаясь, Масаги. — Перейдем туда, где земля потверже.
— Да? — Сен-Жермен быстро глянул туда, куда указывал уроженец Хонсю, отчетливо понимая, что в это мгновение в него может впиться еще одна маленькая метательная звезда. — Убивать человека, потерявшего равновесие, тебе кажется недостойным? — поинтересовался вежливо он.
— Ты не похож на других, — отозвался Масаги.
— Да, не похож.
Площадка, куда предложил переместиться островитянин, почти примыкала к подножию крепостных стен. Она была маленькой, куда меньше арен римских цирков, и все же вид ее пробудил в Сен-Жермене яркое и щемящее воспоминание о давних годах. Он ощутил себя гладиатором, идущим на смерть. Впрочем, это ощущение тут же прошло, противники изготовились к бою.
Они не произнесли больше ни слова, но оба заняли положение, в котором солнце падало сбоку, не мешая им наблюдать друг за другом. Со стороны каждого это было молчаливым признанием достоинств противника. Обычная придорожная схватка обещала теперь стать поединком доблести против доблести и демонстрацией преимуществ двух разных школ боевых искусств. Лучники и остальные обитатели Чио-Чо, взирая на них сверху, молчали; молчал Руджиеро, молчал Тцоа Лим.
— Начнем! — сказал Сен-Жермен, вздымая свой меч. В то же мгновение поднял катану и Масаги.
Но они остались стоять как стояли, выставив перед собой боевые клинки. Через какое-то время островитянин перенес вес тела на правую ногу, будто бы нервничая, но хитрость не удалась. Сен-Жермен не повел и бровью, зная цену подобным уловкам. Он выжидал, не сводя с рук противника внимательных глаз.
Миг, другой — и колесо завертелось. Между бойцами мелькнула сверкающая дуга, но Масаги был вынужден отдернуть катану, чтобы отбить круговой удар чужого меча и уклониться от новой атаки. Звон мечей был единственным звуком, нарушавшим мертвую тишину, воцарившуюся в высокогорном распадке. Через минуту воители вновь разошлись и замерли в прежних позах.
Сайто Масаги стоял как памятник самому себе, по опущенному клинку его текли струйки пота. Правую ногу он выдвинул чуть вперед, она казалась намертво вросшей в почву.
Сен-Жермен также ничем не выдавал своих чувств, хотя в душе его зарождалась тревога. Он ощутил легкое щелканье в рукояти меча, когда защищался от рубящего удара. Как-то уж очень невесело звякнула дамасская сталь. Интересно, слышал ли это Масаги? Если не слышал, он все равно поймет, что к чему, как только клинки вновь столкнутся. И непременно примется обрабатывать вражеский меч, пока тот не сдаст. Свободной рукой Сен-Жермен машинально погладил франкский топорик. Оружие, спору нет, замечательное, но можно ли всецело на него полагаться?
Погруженный в хмурые мысли, он чуть было не проворонил момент. Пальцы Масаги дрогнули, островитянин рванулся вперед, его клинок внезапно взмыл вверх и непременно вонзился бы во вражеский бок, если бы Сен-Жермен не отпрянул.
Мечи снова сшиблись, посыпались искры. Схватка пошла враскачку: атака, отскок, оборона — оборона, атака, отскок. В конце концов уроженец Хонсю замер в локте от крепостной стены, а Сен-Жермен очутился в низкорослом кустарнике.
У него появилась возможность выдрать маленький диск из плеча, однако он не решился на это. Рана болела, но кровь из нее не текла. Вырвешь звезду — кровь хлынет ручьем. Усилием воли Сен-Жермен расслабил шейные мышцы, чтобы их напряжение не распространилось на мускулы рук, и пошел на островитянина. Никакой усталости он по-прежнему не ощущал, но разумом понимал, что при таком положении дел правая рука его вскоре ослабнет.
Сайто Масаги был готов к обороне, но не ожидал, что противник прыгнет к нему. В последний миг он все же сумел защититься, однако его катана рассекла только воздух, а длинный меч инородца полоснул врага по бедру, к счастью для Сайто прикрытому металлическими щитками.
Схватка вновь сделалась волнообразной, и, уловив ее ритм, Сен-Жермен подчинился ему, двигаясь с непринужденным изяществом воина, искушенного в фехтовании. Лезвия великолепных клинков, как языки пламени, плясали над распаленными затянувшейся битвой бойцами.
Противники были равными в мастерстве, но дыхание Масаги стало сбиваться, и Сен-Жермен удвоил напор, понимая, что ему следует измотать противника раньше, чем тот отыщет брешь в его обороне. Как ни любил он свой византийский меч, приходилось признать, что катана поворотливее и легче.
Отбежав на десяток шагов, Масаги бросил недоуменный взгляд на метательную звезду, застрявшую у соперника под ключицей. Это было проявлением слабости, но Сен-Жермен не позволил себе порадоваться промашке врага, он отдыхал, экономя и силы, и чувства.
И не успел среагировать на движение Сайто. В ногу его впилась вторая метательная звезда. Пренебречь этим ранением было уже невозможно. Нагнувшись, Сен-Жермен потянул зубец на себя, и тут над ним вырос Масаги, воздевший катану для последнего, сокрушительного удара.
Византийский клинок, взметнувшийся вверх, спас своего владельца от неминуемой смерти, но дамасская сталь, издав схожий с рыданием звук, лопнула и сломалась.
Сайто Масаги вновь вскинул катану, намереваясь завершить поединок, но острое лезвие лишь разрубило воздух — в том месте, где только что стоял его враг. Островитянин был озадачен, в нем шевельнулся страх. Обезоруженный и дважды раненный инородец не думал сдаваться. Наверное, он и впрямь какой-нибудь маг. О том говорили и его странное имя, и сверхъестественное умение уходить от ударов. С ним надо держаться настороже.
Замешательство островитянина было на руку одетому в черное человеку. Он словно читал мысли Сайто и всякий раз уворачивался от полосы сияющей стали, сработанной оружейниками Хонсю. Сайто Масаги взвыл и схватился за наголовник. В воздухе просвистели еще три метательные звезды. Все исчезли в кустах, но две не прошли мимо цели, — одна оставила след на левом плече инородца, другая задела его икру, когда он карабкался на огромный — выше человеческого роста — валун.
Обретя равновесие на покатой поверхности камня, Сен-Жермен выхватил из-за пояса франкский топорик, словно осколок солнца засиявший в его руке.
— Что за трусость? — взревел Масаги, но рев был прерывистым, ибо островитянин устал.
Сен-Жермен вскинул топорик.
— Остынь! — крикнул он. — Я не хочу тебя убивать.
Он удивился своим словам, прежде чем осознал, что и вправду не хочет завершить эту схватку хладнокровным убийством. Слишком много смертей тянулось за ним из прошлого. Слишком много смертей.
Вместо ответа Масаги метнул новый диск и испустил торжествующий вопль, когда лоб инородца перепахала кровавая борозда.
Сен-Жермен разочарованно передернул плечами. В следующее мгновение глаза его сузились, а рука примерилась к тяжести топора. Трубный рев боевого рога не помешал ему размахнуться, и только отчаянный вопль Руджиеро спас неразумному островитянину жизнь.
— Господин! — крикнул слуга. — Обернись!
Бойцы обернулись и увидели, что за их спинами медленно раскрываются крепостные врата.
— Нет! — завопил Масаги, запрыгивая на плоский камень, притиснутый к валуну, на котором стоял его враг. Он непременно достал бы проклятого инородца мечом, но нога его подвернулась, и Масаги упал.
Сен-Жермен молча смотрел, как его противник поднимается на ноги, как он трясет ушибленной головой.
— Не вынуждай меня раскроить тебе череп.
Слова эти проникли в сознание островитянина, и он испытал приступ стыда. Оглушенный и беззащитный, Масаги глянул на инородца, увидел зубцы метательных звезд, торчащие из его ран, увидел готовый к бою топорик и побледнел, понимая, что проиграл.
Восемь всадников, выехавших из крепости, придержали коней.
— Остановитесь! — сказал старший из них. — Приказываю прекратить этот бой!
Лицо Сайто Масаги обвисло.
— Да, господин, — пробормотал он растерянно. — Если твое желание действительно таково.
— Оно именно таково. Человек, способный столь доблестно биться и вдобавок сумевший тебя превзойти, заслуживает уважения и почета. — Всадник обернулся к Сен-Жермену. — Кажется, тебя зовут Ши Же-Мэн?
— Это так, генерал Мон Чи-Шинг, — кивнул Сен-Жермен, косясь на понурившегося Масаги.
— Достойное имя и вполне подобающее тебе. Неутомимо сражаться, несмотря на болезненные ранения, могут лишь великие воины. — Генерал кивнул своей свите. — Позаботьтесь о нем.
Сен-Жермен слегка поклонился и только тут ощутил, какую боль причиняют ему вошедшие в его плоть заостренные зубья.
— Мой слуга позаботится обо мне, — вяло ответил он и испытал легкое удивление, увидев, как исказилось лицо Масаги.
— Ты выдающийся воин, — сказал своему недавнему противнику Сен-Жермен, но никакого отклика не дождался.
— Рад приветствовать тебя и твоих спутников в крепости Чио-Чо, — важно произнес Мон Чи-Шинг, сопровождая свои слова официальным поклоном.
В чем дело, спросил себя Сен-Жермен, почему так взволнован Масаги? Ему захотелось как-нибудь подбодрить уроженца Хонсю, однако Руджиеро уже тянул к нему руки, а заостренные зубья метательных звезд, казалось, пошли путешествовать по всему его телу, отчего стало слишком уж хлопотно не то что разговаривать, но и думать.
Письмо Оливии-римлянки к Сен-Жермену в Ло-Янг, отправленное со странствующим монахом и уничтоженное вместе с доставщиком бывшими крестоносцами в Туркестане.
Ракоци Сен-Жермену Франциску, обосновавшемуся в городе, который то ли существует, то ли нет, Оливия шлет свои самые искренние приветствия.
Твое письмо, два года где-то блуждавшее, удивило меня и вновь напомнило, как мне тебя не хватает.
Возможно, мне следует упомянуть, что предыдущую твою весточку я получила лет двадцать назад. Ты сообщил, что отправляешься на Восток, и затих. Евреев и впрямь изгнали из Франции, толпа в Лионе сожгла троих наших, а рыцари, соблазнившись новым Крестовым походом, принялись подвергать гонениям всех, на кого им вздумывалось навесить ярлык хулителя веры. О да, да — ты оказался прав!
Скажи же, обрел ли ты рай, о котором мечтал? Ты ведь был некогда в полном восторге от мест, где пребываешь теперь. Помню, как ты, вернувшись из первого восточного путешествия, расхваливал учтивость тамошних жителей, их уважение к научным занятиям и терпимость. Но это было много веков назад. Все ли теперь там соответствует твоим прежним приятным воспоминаниям? Надеюсь, что все. И все-таки… Неужели же скрытность и постоянная осмотрительность — единственный предначертанный нам и нам подобным удел? Правда, на свою судьбу я не жалуюсь, ибо (как ты и предвидел) давно научилась жить, не вызывая ничьих подозрений. Разумеется, ты мог бы жить здесь вместе со мной. Ведь, что ни говори, это — твой дом, и он остается твоим вот уже более тысячи лет. Возвращайся в Рим, ты найдешь здесь успокоение. Я представлю тебя соседям как своего дальнего и несколько чудаковатого родственника. Все пройдет гладко, мой друг.
Между прочим, я перестроила северный флигель. Ты ведь позволил мне производить здесь изменения, да? Атриум теперь выглядит как настоящий зал для приемов, второй этаж опоясывает галерея, и все комнаты имеют выход во двор. Это совсем не походит на наше жилище в Тире. Как видишь, я помню о нем. И о тебе, хотя и не вижусь с тобой около четырех сотен лет. Но все еще жду, все на что-то надеюсь.
Возможно, ты слышал, что английский король Джон наконец-то вверился Папе. Каждый болван из папского окружения теперь ставит это себе в заслугу, а его святейшество совершенно зазнался. Я, конечно, помалкиваю, но сочувствую Джону. В наследство от своего братца он получил раздерганную страну и долги. Если бы Ричарду Львиное Сердце удалось превозмочь себя и оставить наследника, все бы в нынешней Англии сложилось иначе. Бесспорно, он был талантливым полководцем, но эти его крестоносцы ужасны, как отвратительно и его нежелание сделать из Беренгарии Наваррской истинную королеву и мать. Ничего не скажу, пусть другие мужчины пробавляются пажами и подмастерьями, учениками и уличными сорванцами, но король есть король, он не смеет пренебрегать супружеским ложем. И если уж его инструмент не подъемлется на прелести собственной женушки, он обязан найти ей порядочного любовника, а потом признать появившегося ребенка своим. Подобное случалось не раз, и все оставались довольны. Но что теперь о том говорить? Короче, английскому Джону досталась навозная куча, а Папа Иннокентий красуется на ней, как петух.
Завтра я вручу это письмо одному отбывающему в Фессалию киприоту, он передаст его какому-нибудь купцу или странствующему монаху, отправляющемуся на Восток. Этот достойный капитан предупредил меня, что посланец найдется не скоро. Ходят слухи, что обитатели восточных пустынь сбиваются в разбойные шайки, способные даже разорять хозяйства мирных селян. Но разбойники — это еще не войска, и город, в каком ты живешь, им, надеюсь, не по зубам. Еще, надеюсь, что моя весточка благополучно дойдет до тебя. Учти, когда это случится, что с ней тебе посылается частица моей души.
Пускай мы обречены на уединенную жизнь, пускай нас преследуют и убивают те, кому ненавистно все необычное, но, мой дорогой, всегда помни, что я любила, люблю и буду любить только тебя. Помнишь ли ночь, связавшую нас? Без твоей нежности и поддержки я умерла бы, не дожив и до тридцати. И не вздумай иронически улыбаться. Я сама распрекрасно знаю, что мне пришлось умереть до этого возраста, что с тех пор пролетели века (без тебя, мой единственный, практически без тебя!) и что никому не известно, сколько их еще пролетит до (твоей или моей!) истинной смерти.
Пора заканчивать элегический монолог, пока я окончательно не разнюнилась, мне ведь через час предстоит блистать на приеме в честь короля Арагона. Такая тоска, что впору всплакнуть, однако красавиц опухшие глазки не красят. Я совершенно счастлива, что утратила эту способность, а то бы ревела сейчас в три ручья. Вечером непременно найду кого-нибудь, чтобы развлечься, ибо того, кому можно излить свою душу, что-то никак не найти.
А ты, мой единственный? Нашел ли ты себе пару хотя бы на короткое время или до сих пор остаешься один? Если бы у меня появилась возможность дать тебе утешение, пусть даже ценой своей жизни, я, не колеблясь, пошла бы на это. Пустые слова, ведь ты так далеко.
Пришел слуга, готов паланкин, давай-ка прощаться.
ГЛАВА 3
Спящий открыл глаза.
— Сколько я пролежал? — спросил он.
— Три дня, господин, — последовал бесстрастный ответ.
Сен-Жермен приподнялся на локтях.
— Три дня? — Снова откинувшись, он ощупал отметины, оставленные на его теле метательными звездами Сайто Масаги, но боли не ощутил.
— Вы потеряли много крови. — Голос слуги звучал по-прежнему равнодушно, однако глаза его были грустны.
— Ладно. — Сен-Жермен медленно сел. — Мы находимся в крепости Чио-Чо?
— Да. — Руджиеро кивнул, раскладывая одежду.
— Старик-генерал… Помню, он пригласил нас. — Узкие пальцы прикоснулись к вискам. — Еще помню лучников и большой зал, но…
— Там вы и потеряли сознание. Я попросил перенести вас в отдельное помещение. Сказал, что после битвы вам надлежит совершить некий обряд. — Последовала короткая пауза. — Но… как долго продлится этот обряд я не мог себе и представить.
Сен-Жермен поднял голову.
— Ты не солгал. Сон на голом ящике, набитом землей, в какой-то мере обряд. Однако три дня… — Он сбросил ноги на пол и встал. — Похоже, я и вправду сдаю! — В признании прозвучала досада.
Руджиеро не решился ответить. Он молча положил подле хозяина черный камзол и персидские узкие шаровары.
— Военачальник Мон Чи-Шинг просил вас его навестить сразу же после вашего пробуждения.
— Вот как? — Сен-Жермен скинул халат, и ему тут же сделалось зябко. — Что, выпал снег?
— Его принесло с гор, — пояснил Руджиеро, забирая у господина халат. — Ветер переменился.
Сен-Жермен натянул шаровары, краем глаза отметив, что шрам на ноге затянулся.
— Который теперь час?
— Полдень давно минул. Приближается время четвертой еды. Они здесь едят пять раз в день, а не четыре.
Слуга помог господину облачиться в камзол, затем через голову накинул ему на плечи серебряную цепочку. С цепочки свисал черный крылатый диск — символ солнечного затмения. Руджиеро деловито поправил его и снял с бархатного рукава несуществующую пылинку.
— Зеркала не дают себе труда меня отражать, — сказал с напускной горечью Сен-Жермен, — что привносит в мой быт определенные затруднения. Ты заменяешь мне зеркало, старина. Без тебя как бы я знал, правильно ли висит талисман и не измазано ли лицо мое сажей?
Руджиеро не принял шутки.
— Вы одеваетесь ощупью и все равно выглядите как франт. Даже когда одеваетесь ночью. — Он с головой погрузился в сундук, делая вид, что ищет там что-то, и вдруг ощутил, что плечо его сжали длинные узкие пальцы.
— Дружище, — тепло произнес Сен-Жермен, — ведь я просто-напросто пытаюсь сказать, что очень ценю нашу дружбу. Я делаю это, может быть, неуклюже, но знаю, что многим обязан тебе… и в первую очередь — жизнью. А если я и бываю резок с тобой, то…
Он запнулся, подыскивая слова, способные выразить его чувства.
— Перестаньте, — пробурчал смущенно слуга. — Какая там резкость! Если бы не вы, мои кости давно бы истлели на римской мусорной свалке, а мой истязатель так бы и ускользнул от закона. Что же касается моей постоянной угрюмости, то вам ведь известно, что я далеко не шутник.
Было видно, что ему хочется поскорее замять затеянное хозяином выяснение отношений.
— Ну-ну, — сказал Сен-Жермен. — Я тоже шутник неважный. — Он отошел от слуги и переменил тон. — Так ты говоришь, меня ждут? Что ж, я готов. Куда мне идти?
— В конце коридора есть лестница. Она ведет на второй этаж, к комнате для приемов. — Лицо Руджиеро разгладилось и стало почти спокойным. — Генералу не терпится вас повидать. Он докучает мне со вчерашнего вечера.
Сен-Жермен вяло кивнул, размышляя о чем-то. Темные глаза его сузились и устремились в одну точку.
— Почему она выбрала смерть? — вырвалось вдруг у него. — Что ей в забвении?
Руджиеро, ничего не сказав, осторожно закрыл сундук и запер его на ключ, выуженный из кармана китайской стеганой куртки.
Распахнув дверь, Сен-Жермен повернулся к нему.
— Что с Тцоа Лимом и пони?
— С пони все хорошо. Тцоа Лим наслаждается жизнью. Три судомойки сварятся из-за него, и каждая лезет из кожи, стараясь накормить его посытнее. — Заметив на губах господина усмешку, слуга тоже позволил себе улыбнуться. — Он уже никуда не спешит.
— Это неудивительно. — Сен-Жермен хотел спросить о Масаги, но побоялся услышать что-нибудь неприятное. — И все-таки тут мы, пожалуй, задерживаться не станем.
Узенький коридор освещался довольно скудно. Деревянное покрытие стен его давно обветшало и пропускало запахи сырого камня и гнили. Сен-Жермен шел быстро, подкованные сапоги его щелкали по изношенным доскам, каждый шаг порождал тихую какофонию скрипов. По пути ему встретился лишь один человек, очевидно слуга, он прижался к стене, с неподдельным страхом взирая на инородца. Сен-Жермен не сдержался и покрутил пальцем возле виска, китаец испуганно пискнул и засеменил впереди, часто оборачиваясь и кланяясь важному господину. На лестнице важного господина охватило легкое головокружение, однако оно быстро прошло, и он продолжил подъем, стараясь придать своему лицу приветливое выражение.
Слуга проводил его до приемной, затем поклонился и убежал. Сен-Жермен остался один и от нечего делать стал разглядывать убранство просторного помещения.
Оно производило приятное впечатление. Глухую, обитую красным деревом стену украшали два развернутых свитка: один был подпорчен, другой выглядел почти безупречно. Оглядев столбцы иероглифов, начертанных размашистыми ударами кисти, Сен-Жермен оценил их возраст в триста-четыреста лет. К другим стенам комнаты жались изящные лакированные сундучки, окованные красной медью, но только один из них был по-европейски большим. Низкий темно-коричневый столик, две кушетки, обтянутые чем-то вишневым, и шесть прихотливо расставленных стульев дополняли картину. В Ло-Янге, подумалось Сен-Жермену, такую приемную сочли бы просто убогой, зато она наверняка понравилась бы Чи-Ю. Грудь его вдруг пронзила острая боль, и он отвернулся к окну.
Он так и стоял, бездумно глядя на горы, когда возникший на пороге приемной слуга объявил о прибытии генерала. Сен-Жермен встрепенулся и, вернувшись в реальность, отдал официальный поклон.
— Ага, — произнес бодрым тоном вошедший. — Ну, наконец-то! Значит, ты маг?!
Пребывающий в весьма почтенных летах генерал передвигался быстро, враскачку, его лысина задорно светилась, с уголков рта свисали жидкие клочья белых волос.
— Значит, ты маг?! — с удовольствием повторил он, опускаясь на ближайшую к двери кушетку и приглашая посетителя устроиться на другой. Сен-Жермен остался стоять.
— Не очень искусный. Находящейся здесь малоодаренной персоне не дано было овладеть…
Тираду его с живостью перебили.
— У тебя прекрасные манеры, мой друг! Но, поверь, нет никакой нужды их сейчас демонстрировать. Давай-ка поговорим по-простому.
Сен-Жермен улыбнулся.
— Благодарю, генерал. Но после того, что вы сделали для меня, мне бы хотелось наилучшим образом выказать вам свою бесконечную признательность и уважение, чтобы закрепить в вашем сердце благосклонность к горстке путников, пробирающихся в Тю-Бо-Тье… — Он хотел завершить свой монолог совсем уж цветистой фразой, но старик отмахнулся.
— Оставь. Я тоже знаком с этикетом и со всякими церемониальными вывертами, но сыт ими по горло. Необходимость неукоснительно их соблюдать — одна из причин, по которым я стараюсь держаться подальше от императорского двора. Не главная, конечно, но все же… Когда тебе все утро внушают, как должно держать лакированный веер, ты волей-неволей начинаешь задумываться, а все ли у нас хорошо. — Военачальник вздохнул. — Я уже стал интересоваться, когда ты объявишься. Три дня для какого-то там обряда — не слишком ли долгий срок? Твой слуга… он охраняет тебя не хуже, чем дракон небеса.
— Он при мне уже долгие годы, — туманно пояснил Сен-Жермен.
— И хорошо, — закивал Мон Чи-Шинг. — Слуг надо школить. На то, чтобы внушить им понятия об истинной преданности, уходит не год и не два. В конечном счете усилия окупаются, надобны лишь терпение и твердость руки.
— То же подтверждает мой опыт, — любезно произнес Сен-Жермен, не понимая, куда гнет старик.
— Возьмем для примера Масаги, — продолжил генерал свою мысль. — Вот превосходный слуга. С ним здесь никто не сравнится. И не только здесь, а и во всем этом горном районе. Он охраняет подходы к крепости вот уже более двенадцати лет. Выстоять в схватке против него никому еще не удавалось. Он просто демон в бою.
— Да, — откликнулся Сен-Жермен. — Мне не хотелось бы схватиться с бойцом, превосходящим его в поворотливости.
Мон Чи-Шинг громко захохотал и хватил себя кулаком по колену.
— Ох уж вы, инородцы! — продолжил он, отсмеявшись. — Что я ценю в вас, так это ваш юмор! Великолепно. Китаец сейчас не упустил бы возможности в подробностях себя расхвалить, а ты всего лишь выражаешь довольство тем, что тебе не попался более поворотливый воин. — Генерал стал серьезен. — Он тяжело переживает свое поражение. Такого с ним еще не случалось.
— Он не проиграл эту битву, — возразил Сен-Жермен. — Вы приказали ее прекратить.
— Ну-ну. Масаги сказал, что ты мог раскроить ему череп и что он не сумел бы тебе помешать, но ты не стал этого делать. Ты заявил, что хочешь его пощадить, но Масаги на это не согласился. Он выбрал смерть и теперь считает себя опозоренным, ибо мое вмешательство лишило его возможности достойно погибнуть в бою. — Генерал подергал себя за усы. — Но я не хотел его смерти. Как и твоей. Ведь стоило мне дать знак лучникам, и тебя пронзила бы туча стрел. Ты бы погиб. Ты остался цел лишь потому, что затронул мое любопытство.
«Это еще неизвестно, — мысленно возразил Сен-Жермен, исподволь изучая повадки старого лиса. — Стрелы меня пробивали. Для таких, как я, гибельны лишь попадания в позвоночник и мозг, но тебе о том знать не стоит».
— Я бы сказал, генерал Мон Чи-Шинг, что Масаги не о чем сокрушаться. Он сильнее меня как боец, и, будь его меч чуть длиннее, я был бы убит в самом начале схватки.
— Весьма возможно, — согласился военачальник после некоторого раздумья. — Но и ты ведь тоже очень силен, разве не так?
Утверждение было верным, и оно могло навести генерала на нежелательные размышления, а потому Сен-Жермен поспешно сказал:
— Это природное свойство. Люди одной со мной крови от рождения очень сильны.
«От второго рождения», — прибавил он мысленно, но вслух ничего не сказал.
— Так-так. Говоришь, природное свойство? — Военачальник склонил голову набок. — А многие утверждают, что силу тебе придает волшебство.
— Кто утверждает? — опешив, спросил Сен-Жермен.
— Твой проводник, например, и, конечно, Масаги, а еще лучники, следившие за поединком. — Генерал откинулся на подушки, ожидая, что скажет чужак.
— Я сведущ в некоторых науках, но не знаю такой, какая могла бы чрезмерно усиливать мощь мышц человека, — произнес с осторожностью Сен-Жермен, гадая, что последует дальше.
— Твоя личность чрезвычайно загадочна, Ши Же-Мэн, — раздраженно пробурчал Мон Чи-Шинг, недовольный уклончивостью ответа. — Как случилось, что такой могучий волшебник оказался на горной тропе?
Сен-Жермен знал, что в конце концов вопрос этот будет задан, и даже испытал облегчение, правда очень умеренное, ибо разговор становился опасным.
— В империи, — заговорил он, тщательно подбирая слова, — появились указы, утесняющие инородцев. Таким, как я, перестали давать работу и доверять, но мне повезло более, чем другим. Около трех лет мне покровительствовала военачальница Тьен Чи-Ю. Дочь генерала Тьена, унаследовавшая его должность и управлявшая крепостью Мао-Та. — Сен-Жермен встал с кушетки и принялся расхаживать по просторному помещению, хотя это было и не очень-то вежливо с его стороны. — Ей требовался алхимик, способный изготавливать твердые сплавы, чтобы усилить вооружение гарнизона. Она хотела получить военную помощь, но вместо этого ей пришлось взять меня.
Глаза старика неотступно следовали за чужаком.
— Пришлось?
— Да, а потом округ Шу-Р подвергся набегу монголов, кочевники не миновали и Мао-Та. Двадцать два дня назад они сожгли все хозяйства в двух ближайших долинах. Тьен Чи-Ю вместе со своими людьми пала в неравном бою.
Сен-Жермен поднес руку к лицу и усталым движением потер лоб. Неужели время остановилось? Не прошло даже месяца с того черного дня. Почему же ему все с ним связанное кажется страшно далеким? Почему Чи-Ю не жива, а мертва и лежит в тесном ящике, наспех забросанном комьями глины? Его пальцы непроизвольно стиснулись в кулаки.
— Мы слышали о монголах, — нарушил молчание генерал, вынимая из-за пояса веер. В комнате было прохладно, от окон несло сквозняком, и Мон Чи-Шинг стал просто перебирать лакированные пластинки.
— И услышите еще не единожды, — с горечью сказал Сен-Жермен, уже не заботясь о правилах этикета. — Пока чиновники двух столиц спорят, что предпринять, завоеватели опустошают страну.
— Ты не преувеличиваешь? — спросил, подаваясь вперед, Мон Чи-Шинг.
— Нет. Это чистая правда. Я видел все своими глазами и утверждаю, что это не простая война. С барабанами и приветствиями, с выводом населения из краев, назначенных к битвам, где каждый воин обязан сражаться по правилам, установленным Кангом Фу-Цзы. Конники Тэмучжина и не слыхивали о Канге Фу-Цзы, их не волнуют его изречения. Им нужна лишь земля. Земля, генерал Мон, а не рабы и не хозяйственные постройки. Они перегородили дороги, они жгут города — маленькие, большие, любые. Они убивают всех, кто попадает в их руки, — селян, ремесленников, торговцев… Вы понимаете, всех! А высокие власти при этом делают вид, что в империи все спокойно и что ей не страшны дикари.
— Так. — Военачальник мрачно кивнул. — Значит, слухи не лгут. Я надеялся на обратное. — Он, кряхтя, поднялся на ноги, на глазах превращаясь в суховатого сгорбленного старичка, нуждающегося в поддержке. — Как думаешь, когда они доберутся до этих гор?
Сен-Жермен пожал плечами.
— Не знаю. Частично это зависит от имперских армейских подразделений. Если они будут действовать быстро и согласованно, монголы замедлят свое продвижение. Или вообще остановятся, когда получат отпор.
— Ты полагаешь, на это можно рассчитывать?
— Нет.
Мон Чи-Шинг прищелкнул языком.
— Демоны раздери этих чиновников из министерств, секретариатов и трибуналов! Что они смыслят в воинском деле? Они занимаются лишь мелочами. И годятся лишь на то, чтобы месяцами промеривать солдатские шлемы, проверяя их соответствие установленным образцам.
Сен-Жермен хмуро кивнул.
— Они переливают из пустого в порожнее, а прошения о военной поддержке пылятся в столах. Военачальница Тьен самолично обивала в Ло-Янге пороги множества высокопоставленных лиц, но ничего не сумела добиться. Бюрократия непрошибаема. — Он рывком развернул стул и сел, не дожидаясь особого приглашения. «Успокойся, — сказал он себе, — успокойся. Тут все равно нельзя ничего изменить!»
— Стало быть, неразумно ждать помощи из столиц? — Мон Чи-Шинг выпрямился, вновь превращаясь в военачальника, облеченного властью. — И значит, нам можно надеяться лишь на себя?
В голосе старого воина прозвучала такая горечь, что Сен-Жермен попытался его подбодрить.
— Возможно, ситуация еще переменится, — негромко сказал он. — Одно дело — периферия, которой можно и пренебречь, но центр — совершенно другое. Центр оставить без защиты нельзя. Мне кажется, организация хотя бы двух оборонительных линий из хорошо обученных воинов заставит захватчиков откатиться назад.
— А потом в облаках появится Небесный Дракон и сотрет кочевников в порошок. Нет, этих чудес нам, конечно же, не дождаться, — пробормотал генерал, всматриваясь в окно. — Я командую очень скромным подразделением, — продолжил спустя мгновение он уже совершенно спокойным тоном. — Я знаю, как внушительно выглядит эта крепость с ее высокими башнями и толстыми стенами, но они мало что значат. В прошлом здесь размещалось несколько сотен бойцов, а в настоящее время у меня под рукой лишь семьдесят два человека. И это по большей части стрелки, что, впрочем, не так уж и важно, ведь в конюшнях стоят всего пятнадцать верховых лошадей. Пока не иссякнет запас стрел, мы еще сможем сопротивляться, но потом… — Старик покачал головой и с треском раскрыл веер.
— Всего семьдесят два воина? — пораженно переспросил Сен-Жермен.
— Да, но я не хочу, чтобы об этом судачили по обе стороны перевала. Вот почему Масаги и велено отгонять от крепости всех ротозеев. Людям не следует знать, как мы слабы. — Генерал испытующе глянул на собеседника. — Скажи, что могло бы убедить тебя здесь остаться? Ты хорошо сражаешься, и сам заявил, что понимаешь в оружии.
На мгновение Сен-Жермен онемел, ему сделалось дурно от перспективы вновь впрячься в работу, заведомо обреченную на провал. С Чио-Чо будет то же, что с Мао-Та, и этого не изменишь. Интересно, заметил ли генерал его бледность? Лицо Мон Чи-Шинга скрывалось за веером, в маленьких глазках его ничего нельзя было прочесть.
— Ваше предложение — великая честь для меня…
— Не отвечай сразу. Подумай, — вкрадчиво произнес генерал.
— Но принять его я не могу, — сказал все-таки Сен-Жермен. — Я не принес бы вам пользы, поверьте. Большая часть моего оборудования уничтожена, восстановить его мне не под силу. Все, что сейчас я сумел бы сработать, сделает и обычный кузнец. — Это была неполная правда, но разговор следовало поскорее замять. — Что до моих воинских качеств, то по натуре я совсем не боец.
— Чепуха, — резко возразил генерал. — Ты умеешь сражаться. Помни, я видел твою схватку с Масаги.
— Затеял ее он, а не я, — спокойно произнес Сен-Жермен. Взгляд его темных магнетических глаз сказал старику нечто большее, чем слова. Генерал отвернулся.
— Справедливо замечено, — пробормотал он, с силой запихивая свой веер за пояс. — Ладно, я надеялся, но… Когда подлечишься, можешь уехать, тебя не станут держать. Как знать, возможно, твои намерения переменятся. Кроме того, — оживился старик, — через недельку-другую все перевалы завалит снегом, и тебе волей-неволей придется остаться тут до весны.
Сен-Жермен вежливо улыбнулся.
— Сожалею. Я покину вас завтра.
— Завтра? Но твои раны… — Старик изумленно сморгнул.
— Они уже подживают. Обряд, для которого мне понадобилось трехдневное уединение, частично целителен. — Сен-Жермен встал со стула. — Слабость еще ощущается, но она вскоре пройдет.
«Пройдет, но для полного исцеления нужна все-таки кровь», — подумал он, однако вслух ничего не добавил.
— Я всегда считал, что слава колдунов и волшебников поддерживается скорее досужими языками, чем необычными свойствами самих колдунов, однако в твоем случае вижу, что это не так. — Старик пошел к выходу и неприметно обмахнулся рукой, словно ребенок, отгоняющий сглаз. — Хорошо, уезжай — значит, так угодно судьбе.
Растроганный детской выходкой убеленного сединами воина, Сен-Жермен глубоко и торжественно поклонился.
— Генерал Мон Чи-Шинг, некая недостойная личность выражает вам искреннюю признательность за теплый прием и заявляет, что будет хранить память о встрече с вами как драгоценнейшее из сокровищ.
Военачальник холодно поклонился и, не проронив больше ни слова, ушел.
Немного выждав, Сен-Жермен также оставил приемную и, спустившись по лестнице, зашагал по узкому коридору. Погруженный в себя, он не заметил, как из дальнего бокового прохода вывернулась какая-то тень.
— Ши Же-Мэн, — пророкотал хриплый голос.
Сен-Жермен поднял глаза и увидел Сайто Масаги. Обнаженный по пояс островитянин сжимал в руке тускло поблескивавшую катану.
— Это восьмой мой приход, — заявил уроженец Хонсю. — Я третий день ищу встречи с тобой, иноземец.
— Это большая честь для меня, доблестный Сайто Масаги, — осторожно сказал Сен-Жермен, не зная, чего ожидать.
Обстановка весьма подходила для завершения того, что затеялось под стенами крепости Чио-Чо. К тому же глаза атлета, стоявшего перед ним, возбужденно сверкали.
— Честь, — повторил Масаги с издевкой. — Это понятие неприменимо ко мне. Я утратил ее, и моя потеря невосполнима.
Сен-Жермен сочувственно покачал головой.
— Если это тебя так мучит, почему же ты не продолжил бой? У тебя ведь имелась возможность.
Его сочувствие было искренним. На протяжении многих веков он усвоил, что каждый народ вынашивает свои представления о достойном воинском поведении, и привык эти представления уважать, какими бы странными они ему ни казались.
Сайто Масаги был глубоко оскорблен.
— Разве я мог не исполнить веление господина? Он отказал мне в праве сражаться, и я подчинился ему! Я принял бесчестье, но господин отказал мне и в малом, он не позволил мне покончить с собой.
— Как?! — вскричал Сен-Жермен, потрясенный этим бесхитростным заявлением.
Масаги принял восклицание за вопрос и показал, как он бы это проделал, проведя ребром свободной руки поперек живота. Сен-Жермен, внутренне передернувшись, понял, что несчастный намеревался выпотрошить себя.
— Генерал сказал, что я нужен ему. Что я должен по-прежнему охранять крепостные ворота. Я попытался объяснить, что это уже невозможно, но он ведь не самурай. Прежний мой господин, приказавший мне верно служить военачальнику Мону Чи-Шингу, был более милосерден. Он не настаивал бы на том, чтобы я пережил свой позор.
Масаги смолк, глубоко вздохнул, и через пару мгновений его перекошенное отчаянием лицо сделалось абсолютно бесстрастным. Он выдернул из-за пояса ножны и вложил в них свой изогнутый меч.
— Моя катана, — сказал он, держа оружие на вытянутых руках, — была изготовлена моим прадедом, усмирившим пиратов. Мой дед ходил с ней в сражения. И мой отец. Все они были истинными самураями, каким был и я. — Островитянин потупился. — Честь всего моего рода опирается на этот клинок. Он никогда не был и, надеюсь, не будет запятнан… — Слова его стали невнятны и стихли: спазм в горле не давал ему говорить.
Сен-Жермен ощутил удушающую тоску, исходящую от стоящего перед ним человека.
— Это прекрасный меч, — сказал он, чтобы нарушить молчание.
Масаги склонил голову.
— Достойный настоящего самурая, — пробормотал он. — Прими же его! Прими! Ты бился со мной, ты превзошел меня в битве! Он твой по праву! Возьми его у меня!
Малый близок к истерике, понял вдруг Сен-Жермен. Не надо сейчас ему противоречить. Он коротко поклонился и принял клинок, испытывая мучительную неловкость.
Масаги по-детски всхлипнул и заговорил быстро, взахлеб:
— Протирай лезвие маслом, но никогда не берись за него. Там есть надписи. Вели добавить к ним свое имя. Ты должен был покончить со мной. — Он резко повернулся и побежал по длинному, терявшемуся во мгле коридору.
Сен-Жермен посмотрел на катану. Деревянные, изукрашенные замысловатой резьбой ножны слегка поблескивали в свете настенной коптилки. Он попытался окликнуть Масаги, но тот был уже далеко и вскоре совсем исчез.
Рядовой отчет пограничного пункта Фа-Дьо, стоящего на дороге Го-Чан.
День падения восьмого небесного Короля, год Быка шестьдесят пятого цикла.
Сегодня наш пункт миновали всего восемь путников. Первыми были местные пастухи. Отец и два сына — на яках. Они тут уже примелькались. Их связывают дела с ткачами Цум-Хо, о том говорят и другие отчеты. Все трое родом из Тю-Бо-Тье. Возвратиться пообещали, как обычно, дней через пять.
После полудня границу пересекли два буддийских монаха. Настоятель дальнего горного монастыря известил нас о том, что он ждет их, еще две недели назад. Копию извещения прилагаем к отчету. Монахи бежали из Шиа-Ю (это где-то на севере) и повидали в пути всякое, а главное, сообщили, что набеги кочевников участились и что их гораздо больше, чем все мы здесь полагаем.
За два часа до заката хорошо известный нам проводник Тцоа Лим провел через пункт небольшой караван гималайских пони с двумя инородцами. У них странные имена — Ши Же-Мэн и Ро-Гер. Первый — алхимик, второй — его слуга и помощник. Тцоа Лим сказал, что проводит их до ламаистского монастыря Желтых Одежд и в течение месяца вернется назад, если, конечно, не будет больших снегопадов, а они, наверное, все-таки будут: все приметы о том говорят.
ГЛАВА 4
Они делали не более восьми ли в день: дождь превращался в лед, ранящий щеки, ветер подмораживал мокрую почву, и копыта пони скользили. Горы, теснящиеся вокруг, уходили в небо, покрытое облаками.
— Я знаю тут один дом, — с одышкой проговорил Тцоа Лим, придерживая своего мула. — Недалеко от тропы. Хозяева настроены дружелюбно — не то что другие, охочие до грабежей и убийств.
Сен-Жермен кивнул и, отвернув закрывающий лицо ворот плаща, спросил:
— Как долго туда добираться?
— При таком шаге — остальные полдня. Зато там любят поесть и накормят бараниной с ячменем твоих пони. — Тцоа Лим покосился на нанимателя. — И нас, если ты не откажешься сесть со всеми за стол.
— Среди моих соплеменников, — проговорил сдержанно Сен-Жермен, — считается неприличным есть в обществе незнакомых людей. Прием пищи в нашем понятии — слишком интимное дело. — Он сознавал, что его ответ не многого стоит. С недавнего времени проводник стал весьма подозрительным, хотя Руджиеро порой весьма успешно охотился на мелких животных, делая вид, что тем самым и обеспечивает своего господина едой.
— Возможно. Однако трудненько будет втолковать это людям, делящим между собой все, включая и жен. — Тцоа Лим взглянул на вереницу животных. — Один пони, кажется, захромал, — заметил он другим тоном.
— Я опасался этого. Он с утра беспокоен. Не следует ли его разгрузить?
Тцоа Лим задумался.
— У нас есть запасное животное, но при такой погоде возня с грузом займет много времени, и засветло до пристанища мы уже не дойдем.
— Что ж, пусть все остается как есть, — сказал Сен-Жермен, хотя не был уверен в благоразумности такого решения. — Как далеко тянется это ущелье?
— Еще на шесть ли. До козьей тропы, где нам сворачивать, осталось около ли. — Тцоа Лим движением коленей послал мула вперед.
Они почти добрались до козьей тропы, когда хромающий пони неожиданно поскользнулся и с ужасающим, пронзительным воплем стал оползать вниз. Упираясь копытцами в камни, злосчастное четвероногое попыталось остановить роковое скольжение, но безуспешно, и вскоре оно рухнуло в пропасть, увлекая с собой собрата, шедшего в связке. Остальные животные затопотали копытами и заржали, одна лошадка поднялась на дыбы.
Сен-Жермен, спешившись, ринулся в арьергард каравана, разрывая связующие животных ремни. На уступе, с которого сорвались оба пони, его уже поджидал Руджиеро.
— Они разбились, и с ними — два ящика. У нас остался только один.
— Так. — Сен-Жермен заглянул в глубину ущелья.
— Зато самый большой, — поспешно добавил слуга.
— Давай сделаем вот что. Возьмем пустые мешки и пересыплем в них землю. Так, чтобы на каждого из оставшихся пони пришлось по паре мешков. Тогда уменьшится риск утратить то, что осталось. Иначе…
Он не сказал, чем грозит им потеря всего запаса земли, но Руджиеро понял.
— Слушаюсь. — Слуга повернулся и с осторожностью двинулся к дальним пони.
— Здесь нельзя надолго задерживаться, — прокричал Тцоа Лим.
— Нам нужно распределить уцелевший груз между тремя вьючными пони, — прокричал в ответ Сен-Жермен, уже отвязывавший веревки, крепившие ящик к седлу.
— Распределить? Здесь? Ты сошел с ума! — возопил Тцоа Лим, приближаясь.
— Тогда не перечь сумасшедшему. — Сен-Жермен начинал злиться. Мокрые узлы скользили в руках и подаваться никак не хотели.
Тцоа Лим был поражен. Никто еще не осмеливался говорить с ним так грубо.
— Нам нужно спешить!
— Нет, мы не двинемся с места, пока не сделаем все, что нужно.
— Кто здесь проводник — ты или я? — Тцоа Лим выставил ногу вперед и надулся.
— Ты, но я нанял тебя и плачу тебе деньги. Я готов повиноваться тебе, но… до известных пределов. Мы провозимся куда меньше, если ты нам поможешь. Втроем работа пойдет скорее. — Сен-Жермен развязал первую веревку и отбросил ее в сторону. — Положи мешки на тропу и прижми их камнями, — велел он подошедшему Руджиеро.
— Я принес и промасленную бумагу, — сказал слуга, разворачивая рулон. — Выстелив ею мешки, мы защитим груз от дождя.
— Спасибо, дружище. — Сен-Жермен рассеянно улыбнулся и внезапным ожесточенным рывком порвал вторую веревку. Изогнувшись, он снял огромный ящик с седла и поставил на землю. Глаза Тцоа Лима испуганно округлились.
— Там же одна грязь! — сказал он через минуту.
— Да, — кивнул Сен-Жермен, отваливая тяжелую крышку.
— Грязь увлекла в пропасть двух пони? — Тцоа Лим изумленно икнул.
— Груз — моя забота, а не твоя, — возразил Сен-Жермен, запихивая в мешок кусок влагостойкой бумаги.
— Но грязи полно везде, — сказал озадаченно Тцоа Лим, честно пытаясь понять, что происходит. — И она везде одинакова.
— Это не так. В одной больше песка, в другой — глины, в третьей — гальки, а эта земля… особенная по составу. — Орудуя совком для зерна, Сен-Жермен быстро заполнил пару мешков и взялся за третий. — Навьючь их на последнего пони, — кивнул он слуге.
Руджиеро поволок мешки по тропе. Тцоа Лим только присвистнул.
— Ладно, возьмем эти мешки, а остальное давай сбросим в ущелье. Скоро наступит ночь. — Нетерпение проводника грозило перерасти в открытое негодование.
Сен-Жермен, продолжая работать совком, передернул плечами.
— Если хочешь помочь, шевелись. Или не стой над душой. Предупреждаю, мы останемся здесь, пока не опустошим всю укладку. — Он посмотрел на проводника. — Это не обсуждается.
Бормоча под нос проклятия, Тцоа Лим побрел к своему мулу.
Земля под дождем и впрямь обращалась в грязь, но Сен-Жермен работал спокойно, без спешки. К возвращению Руджиеро были готовы еще два мешка. Слуга потащил их к пони.
Когда все закончилось, окрестные скалы объяла вечерняя тень, а дождь прекратился. Вместо него пошел мокрый снег, верхушки камней побелели. Сен-Жермен закрыл ящик и со странным чувством сожаления столкнул его вниз. Тот, ударяясь о скальные выступы, вскоре исчез из виду.
— Я связал разорванные перемычки, — сказал подошедший к хозяину Руджиеро.
— Хорошо. — Сен-Жермен устало встряхнулся. — Ты видел, как уходил Тцоа Лим?
Лицо Руджиеро вытянулось.
— Как уходил? Он разве ушел?
— На месте, по крайней мере, его не видать, как не видать и его мула. — Сен-Жермен рассерженно пошевелил бровями.
— Но… куда же он мог направиться?
— К своим друзьям, полагаю. — Сен-Жермен вздохнул. — Искать его бесполезно. Мы только заблудимся, чего он, быть может, и ждет. — Он оглядел морду ближайшего пони и озабоченно хмыкнул. — Проверь-ка всю упряжь. Буквально по ремешку.
Руджиеро молча кивнул и направился в хвост каравана. Через какое-то время он вернулся к хозяину, уже стоящему возле ведущей лошадки, и сообщил:
— Две подпруги частично повреждены. У вьючных пони.
Сен-Жермен кивнул.
— У моего тоже. — Он взглянул на верхушки гор, почти не видные на фоне серого неба. — Теперь нам следует держать ухо востро. В ближайшее время вряд ли произойдет что-нибудь, но завтра Тцоа Лим может нагрянуть сюда. Со своими дружками, исполненными желания оказать бедным путникам помощь. Они, возможно, даже и притворяться не станут, а просто на нас нападут. — Сен-Жермен задумался на мгновение, затем спокойно сказал: — Мы не доставим им этого удовольствия. Правда, придется идти ночью, но ты, надеюсь, не против?
— Конечно, — с готовностью откликнулся Руджиеро, — ведь нам не впервой.
— Не впервой, — кивнул Сен-Жермен, улыбаясь одними губами.
Руджиеро подергал себя за ухо.
— Но… наши пони? Выдержат ли они?
— Должны, — сказал Сен-Жермен. — Гнать их мы не будем. Я вижу в темноте достаточно хорошо, чтобы различать осыпи или завалы. Когда устанем, передохнем, но мне бы хотелось выбраться из ущелья прежде, чем нас нагонят. — Он собрал поводья своего пони в кулак. — Переговариваться, пожалуй, не стоит. Если услышишь что-нибудь, свистни. Так же, как в Каталонии, помнишь?
Руджиеро надул губы и издал резкий затейливый свист, заставивший пони прижать в страхе уши.
— Да, помню, — заверил он своего господина.
— Прекрасно. Я буду тебе отвечать. — Сен-Жермен взобрался в седло. — Двинулись?
— Постойте, хозяин. Свист ненадежен: свистеть может любой, и перенять нашу манеру тоже вполне возможно. Чтобы никто тут не сбил нас с толку, нам нужен секретный сигнал. — Слуга посмотрел на хозяина.
— Ты прав, — сказал тот, помедлив. — Сигнал этот должен быть понятен лишь нам двоим и никому другому. Иначе нашу уловку легко обратят против нас. — Сен-Жермен перебрал поводья. — Будем перекликаться стихами из гимна, что сочинил святой Иоанн. На латыни. Ты начинаешь строку, я заканчиваю — или наоборот. Прокричав первые десять строк, повторяем все снова.
— Гимн Иоанна, первые десять строк, — повторил Руджиеро для памяти и пошел в конец маленькой кавалькады.
Ночная тьма поглотила их прежде, чем они отъехали на два ли от места своей вынужденной стоянки. Ветер, влекущий клочья мокрого снега, так выл, что Сен-Жермену приходилось оборачиваться, чтобы прокричать латинские фразы. Еще через ли путники решили передохнуть и принялись готовить ячменную похлебку для пони.
— Ее нужно давать теплой, — сказал Сен-Жермен, — иначе они захворают. — Ему удалось развести костерок, и теперь он помешивал варево.
— Я присмотрю. — Руджиеро потер лицо. — Руки защищены рукавицами, но этот ветер…
— Он просто несносен, — кивнул Сен-Жермен, добавляя воды в котел. — Не помнишь ли, что говорили об этой стране солдаты с пограничного пункта?
— Они говорили, что почти все местное население состоит из монахов, ибо тут слишком много монастырей. — Руджиеро извлек из груды поклажи бурдюк, потом — широкую и глубокую сковородку, в которую он и вылил содержимое бурдюка.
— То же припоминаю и я, — сказал Сен-Жермен. — Допрашивая меня, капитан намекнул, что нам, инородцам, лучше бы заручиться покровительством какого-нибудь из монашеских кланов. Кажется, клан Желтых Одежд влиятельнее других.
— Ему, похоже, противостоит клан Красных Накидок. — Руджиеро приткнул сковороду к огню. Сен-Жермен передвинулся, давая ему место.
— Вот и выходит, что нам нужно соблюдать предельную осторожность. Более чем когда-либо, старина. Слухи есть слухи, однако…
— Будет что будет, — философски заметил слуга. — Как дела с ячменем?
— Он еще не разбух. — Сен-Жермен похлопал по теплой поверхности камня. — Приляг, отдохни. Другой такой случай представится очень не скоро.
Руджиеро с готовностью лег.
— Когда ячмень будет готов, — пробормотал он сонно, — разбудите меня, я позабочусь о пони.
Слуга отдал распоряжение господину, но ни тому ни другому это не показалось странным. Сен-Жермен только кивнул в знак согласия и еще раз подвинулся, давая спящему больше простора, а потом стал дожидаться, когда подопреет ячмень и в глубокой сковороде разогреется бараний отвар.
После полуночи они снова двинулись в путь, мало-помалу выбираясь из горной теснины. Дорога постепенно расширилась и пошла под уклон. Сен-Жермен постоянно окидывал окрестности взором, но никакого движения в округе не наблюдалось. Однажды ему показалось, что вдали замерцал костер пастухов, но дорога сделала поворот, и пастушья стоянка исчезла из виду.
Рассвет застал их возле реки, веками прокладывавшей в горах свое русло. Мостик, переброшенный через стремнину, висел на хлипких веревках, он раскачивался и надсадно скрипел, но пони уверенно пошли по настилу.
Минуя середину моста, Сен-Жермен не удержался и глянул вниз. Брызги от бурунов образовывали над потоком постоянно висящую дымку, ослепительно ярко сиявшую в рассветных лучах. Голова его закружилась, но прослойка карпатской земли в подошвах и каблуках вновь послужила ему надежной защитой. Он справился с приступом и движением ног понудил своего пони двигаться побыстрее.
Какой-то старик в бесформенном одеянии уже поджидал их на другом берегу, сжимая в дрожащих руках миску для подаяний. Но вместо того чтобы протянуть ее, он вдруг съежился, словно стараясь сделаться незаметным, и оставался в униженной позе, пока мимо него не прошествовал весь караван.
— Что ты о нем думаешь? — спросил по-гречески Сен-Жермен, оборачиваясь к Руджиеро.
— Ничего. Он ведь монах, а монахи — странные люди. Возможно, подобное отношение к проезжающим — часть неизвестного нам ритуала. — На деле слугу тоже встревожило необычное поведение нищего, но он не решился об этом сказать.
— Ты не запомнил, какого цвета его балахон? — спросил Сен-Жермен несколько позже.
— Не могу точно сказать. Желтовато-серого, что ли.
— Мне тоже так показалось. — Сен-Жермен оглянулся: их никто не преследовал, однако на сердце его сделалось неспокойно, а в мыслях вдруг воцарился полнейший сумбур. Он попытался себя убедить, что это смятение вызвано продвижением по неведомой территории, а вовсе не странным поведением нищего.
Часа через два они спешились у придорожного ручейка.
— Что это? — спросил Руджиеро, указывая на круглые башенки, высящиеся над лениво журчащей водой.
— Не знаю, — сказал Сен-Жермен. Узкие, остроконечные, высотой в два человеческих роста башенки походили одна на другую, словно их выточили на гигантском станке по единому образцу. Он пошел было к ним, но, ощутив гнилостный запах, остановился. — Руджиеро, я думаю, нам лучше убраться отсюда.
Глаза Руджиеро расширились.
— Почему?
Ответ хозяина был уклончив:
— Здесь сильно попахивает мертвечиной… залежавшейся, надо сказать. Эти башенки, может статься, вознесены как предупреждающий знак, что чего-то здесь делать нельзя, например пить эту воду. — Сен-Жермен поймал за узду сходящего к ручейку пони. — Похоже, так все и обстоит. Уедем отсюда. Найдутся еще и другие ручьи. — Усаживаясь в седло, он добавил: — Неплохо, конечно, передохнуть, но мы это сделаем дальше.
Руджиеро пришлось прикрикнуть на истомленных жаждой животных. Наконец караван тронулся с места и двинулся дальше — по то ли дороге, то ли тропе, слегка припорошенной снежной крупкой.
Солнце подбиралось к зениту, когда впереди показалась развилка. Оба пути были одинаково торными.
— Куда мы теперь? — спросил Руджиеро, склонив голову набок.
— Не знаю, — сказал Сен-Жермен. Он спешился и повел пони к купе деревьев, чернеющих несколько в стороне. — Сначала нужно как следует отдохнуть, а к вечеру тут либо пройдет кто-нибудь знающий эту местность, либо нам придется выбрать дорогу самим.
Слуга, кивнув, пошел осмотреться. Сен-Жермен привязал свою маленькую лошадку к разлапистой низкорослой сосне и занялся остальными животными. Те стояли, понурив морды, вяло переступая с ноги на ногу. Вернувшийся Руджиеро сказал:
— Тут под деревьями есть сухое местечко. Небольшое, но все-таки лучше, чем ничего.
— Сможем ли мы оттуда следить за дорогой?
— Думаю, да. — Слуга уже перетряхивал торбы для корма. — Эти животные изумляют меня.
Сен-Жермен огладил шею ближайшего пони.
— Они и вправду выносливы, но сейчас нуждаются в отдыхе. Ночной переход окончательно вымотал их. — Он наклонился, отстегивая подпругу, и вдруг нахмурился. — Надо бы где-нибудь раздобыть новую упряжь. Или найти шорника, способного починить это старье. — Снятое седло полетело в груду других седел. — Есть же тут где-нибудь постоялый двор…
— Или какой-нибудь монастырь, — откликнулся Руджиеро. — Но нам пока ничего подобного не встречалось.
— И это более чем загадочно. Исходя из того, что нам с тобой говорили, монахи должны здесь жить на каждой скале, а мы видели лишь одного, но даже и тот от нас отвернулся.
Руджиеро, занятый решением более неотложных задач, предпочел промолчать. Усталые пони срочно нуждались в кормежке, да и у него самого непрерывно сосало под ложечкой. Надо бы срочно разжиться куском свежего и, желательно, еще теплого мяса. Что до хозяина, то ему тоже необходимо поддержать свои силы, хотя он о том и молчит.
— Давай-ка соорудим укрытие для лошадок, — предложил Сен-Жермен. — После такого тяжелого перехода резкое охлаждение может им повредить. — Он указал на два дерева. — Повесив между ними циновки, мы тем самым защитим пони от ветра, а веревки послужат для сушки мокрых вещей.
До слуги долетел короткий смешок, потом хозяин сказал:
— Надо как-то устраиваться, раз уж мы здесь застряли.
— Надо, — кивнул Руджиеро, мысленно проклиная огниво. Искры летели, но щепки не занимались, робкое пламя вспыхнуло лишь после серии неудач.
Сен-Жермен какое-то время возился с циновками, потом негромко сказал:
— Мне никак не избавиться от ощущения, что за нами следят, хотя вокруг никого вроде бы нет.
— Возможно, подпаски? — предположил Руджиеро.
— А где же тогда их стада? — Сен-Жермен помрачнел. — Похоже, меня все еще смущает предательство Тцоа Лима. — Он покачал головой и надолго умолк. Молчал и слуга, с головой ушедший в работу.
Вода в котле понемногу забулькала, огонь весело затрещал, и лицо Сен-Жермена несколько прояснилось.
— Я тут подумал, — сказал он слуге, — и решил, что нам лучше вернуться к дневным переходам. Это, конечно, опаснее, но дает надежду встретить кого-нибудь, кто укажет нам путь.
Руджиеро кивнул:
— Возможно, вы правы.
Наконец пони были накормлены, костер догорел. Руджиеро полез в укрытие, а Сен-Жермен, повинуясь порыву, пошел к сложенным горкой вещам и нашел среди них катану, врученную ему Масаги. Он сунул ножны за пояс, поправил эфес клинка и тоже забрался в укрытие, примостившись возле слуги.
— Ночью пойдет снег.
Руджиеро покосился на катану, заткнутую за пояс хозяина, и повернулся на другой бок.
Отчет монастыря Рдо-рье Дбанг-бжи, представленный в ламасерию Бья-граб Ме-лонг йе-шиз.
Утро, восславляющее Пути Истинной Мудрости, восемнадцатый год Царственного Правления.
Лама Рньинг Сбо наблюдал за мостом Раб-бртан, как вдруг перед ним словно бы из рассветных лучей возникли двое мужчин на гималайских пони. Незнакомцы двигались с севера, но ни один из них не принадлежит к расе, обитающей там: они совершенно другие. У первого темные, необычайно проницательные глаза, черта второго — абсолютная невозмутимость. Их караван состоит из семи пони — число слишком значимое, чтобы его не отметить и не установить за пришельцами постоянное наблюдение.
У святилища Бон, возле источника Сгом-таг, незнакомцы спешились, но пить воду не стали и не позволили этого своим пони.
Они немного поговорили на незнакомом наречии, плавном, как дуновение ветра или колыхание волн.
Они двинулись дальше, не помолившись и, видимо, не опасаясь злых духов, посещающих горные тропы в поисках жертв. Замечено, что человек с проницательными глазами очень силен и имеет оружие, но в ход его не пускает. Старейший из наших лам предположил, что, возможно, меч его — просто символ, дарующийся преуспевшим в своем развитии людям Премудрыми Небесами.
Они разбили лагерь в роще Длинных Теней, куда не заглядывает никто из страха перед тенями разбойников, погибших там более века назад. Их отдых длился без происшествий. За час до рассвета незнакомцы свернули лагерь и теперь движутся по южной дороге, хотя конечная цель их пути нам не ясна.
Мы посылаем к ним подпаска Стама. Возможно, они возьмут его в проводники. Большинство наших лам пришли к мнению, что ежели столь замечательным лицам надобна какая-то помощь, то нам, конечно же, следует им ее оказать. Впрочем, Стам, если все пройдет гладко, вскоре доведет их до вашей ламасерии, а вы уж сами решайте, как с ними быть.
Мы же, со своей стороны, шлем свои уверения в преданности благочестивому Сгию Жел-ри, как и в том, что ежедневно продолжаем размышлять над его поучениями. Пусть жизнь его будет долгой.
ГЛАВА 5
— Там! — крикнул подпасок Стам, указывая на ближайшую гору. — Там монастырь Бья-граб Ме-лонг! — Он был взволнован и прыгал в седле, восторженно размахивая руками.
Свинцовое небо роняло снежные хлопья. Солнце пряталось за плотным облачным покровом, но было понятно, что полдень давно миновал. Сен-Жермен подтянул поводья и, оглянувшись на Руджиеро, по-гречески произнес:
— Как полагаешь, дружище? Нужна ли нам эта обитель?
Он и впрямь никуда не стремился, охваченный безразличием, накатывавшим на него в пору длительных голодовок. Эта апатия сама по себе не доставляла ему неудобств, однако она была преддверием жуткого полубезумного состояния, в какое Сен-Жермен не впадал вот уже более тысячи лет и о каком он не мог вспоминать без внутренней дрожи.
— Нужна или не нужна, — осторожно ответствовал Руджиеро, — на мой взгляд, это все-таки лучше, чем еще одна ночь на снегу.
— Достаточно справедливо.
Сен-Жермен кивнул и прокричал подпаску на местном наречии, несколько неуклюжих фраз, означавших: «веди нас».
Сворачивая с широкой дороги на тропу, обнесенную невысоким каменным ограждением, Стам широко улыбался.
— Видишь, даже в метель я не сбился с пути!
Частично его настроение передалось и Сен-Жермену.
— Должно быть, ты бывал здесь и прежде?
— Один только раз. Тогда мне разрешили дойти до наружных ворот, а теперь пустят внутрь, потому что я приведу вас. — Паренек был настолько доволен собой, что не заметил, как чужеземцы переглянулись.
— Что же в нас такого особенного? — вкрадчиво спросил Сен-Жермен, поддергивая поводья.
— Вы инородцы, а инородцы — желанные гости в монастыре, — пробормотал уклончиво Стам, сообразив, что сболтнул нечто лишнее.
Сохраняя благодушие в голосе, Сен-Жермен сказал на родной Руджиеро латыни:
— Похоже, мы лезем в ловушку. Стены монастыря высоки и, как мне сдается, двойные. Насколько я знаю, местные монахи весьма подозрительны и недолюбливают посторонних. — Он коротко рассмеялся. — Не давай мальчишке понять, что у нас возникли дурные предчувствия.
— Может, нам и впрямь не о чем беспокоиться? — заметил Руджиеро с улыбкой.
— И это говоришь ты? После того, что добрые братья проделали с землей Ранегунды? — вспылил Сен-Жермен, уже не пытаясь маскироваться. — Или ты позабыл, как франкские бенедиктинцы подбили лионцев сжечь заживо Гершамбо, Иветту и Иоланту?
— Нет, господин. Я этого не забыл. — Слуга помрачнел и не проронил больше ни слова.
Высокое наружное ограждение монастыря было сложено из грубого камня. Над головами путников пропел рог, и створки массивных ворот разошлись.
— Нас пропускают, — с важным видом объявил Стам и, спешившись, быстро пошел вперед — к небольшой группе людей в монашеских одеяниях.
— Впечатляет, — сухо сказал Сен-Жермен. — Если другие двери и стены походят на эти, отсюда трудненько бежать.
Вторая стена не превосходила наружную высотой, но имела вычурную отделку, в которой доминировали ярко раскрашенные изображения Будды. Шесть небольших врат, в нее встроенных, охраняли огромные статуи жутких чудовищ.
— Мимо них запрещается проезжать на пони и проводить женщин, — предупредил вернувшийся Стам.
— Вот как? — насмешливо уронил Сен-Жермен, покидая седло. Он осмотрел караван, мешки с драгоценной землей, затем взглянул на подпаска. — Второе условие выполнимо. Что же касается первого, то я должен иметь при себе весь мой груз. Без него мне будет плохо. — У него не было уверенности в правильном построении фраз, но паренек с готовностью закивал.
— Я скажу им. Эти мешки доставят в твои покои.
Подпасок опять пошел к ламам, слегка раскачиваясь и явно давая понять, что собирается сделать важное сообщение. Заговорил он намеренно громко, чтобы инородцы могли его слышать.
— Выдающийся гость требует, чтобы все, чем нагружен его караван, было доставлено туда, где его разместят, иначе с ним может произойти нечто дурное.
Монахи зашевелились, старец, отличавшийся от собратьев высотой и затейливостью головного убора, повернулся к гостям и подчеркнуто глубоко поклонился.
— Они все сделают, — крикнул Стам, возвращаясь. — С сияющим видом он глянул на привередливого инородца. — Хотя я не понимаю, что может случиться с тобой в месте, где каждый камень священен.
— Я могу впасть в безумие, — сказал Сен-Жермен, но мальчик его не понял, ибо чужак дал ответ на языке своей родины.
Руджиеро, также мало что разобравший, увидел в глазах хозяина боль и осторожно тронул его за плечо.
— Не отчаивайтесь. Как-нибудь все уладится.
Сен-Жермен благодарно кивнул.
Старый монах приблизился к путникам и вновь глубоко поклонился.
— Я хранитель внешних ворот Бсниен-ла Рас-гасал. Повинуясь велениям настоятеля и учителя, приветствую вас в ламасерии Бья-граб Ме-лонг — Старик, выпрямляясь, замысловато повел руками.
— Для начала неплохо, — заметил Сен-Жермен на латыни, а затем, сосредоточась и, видимо, жутко коверкая местный язык, заявил: — Это для нас великая честь. Моему товарищу, как и мне, чрезвычайно радостно слышать такое.
Уроки, которые Стам давал инородцу в пути, похоже, не прошли для последнего даром. Старик просиял и проводил чужаков до ворот, украшенных искусной резьбой.
— Входите и вкусите все, что возможно вкусить от нашего скудного гостеприимства. — Он слегка постучал по золоченому завитку, потом, когда ворота открылись, вновь поклонился и показал почтительным жестом, что гости могут войти. — Я сам не заслужил еще права пройти туда вместе с вами. — Пятясь и кланяясь, старик отступил и поспешил к ожидавшим его монахам.
— Надеюсь, у нас это право имеется. Как и право на выход, — тихо сказал Сен-Жермен, обращаясь только к слуге. Впрочем, сияющий от удовольствия Стам все равно ничего бы не понял.
Другой лама, в еще более вычурном головном уборе, встретил их за воротами и, когда утих повторный рев рога, приветливо улыбнулся.
— Мой приятный долг — провести вас в отведенные вам покои.
Он указал на широкую арку, за которой сверкал просторный зал, стены которого были обтянуты шелком, искусно расписанным изображениями чудовищ, с которыми храбро сражались герои в монашеских одеяниях. Каждая сценка тут явно имела какой-то аллегорический смысл. На центральной стене вскинувший руки лама усмирял зеленую летучую тварь, вооруженную двойными рядами рогов и клыков, извивы ее длинного тела были усеяны множеством глаз. Потолок гигантского вестибюля подпирали колонны, смыкавшиеся со сложным переплетением балок — в массе своей оранжевых, ярко-желтых и голубых.
В других залах, сквозь которые они шли, недвижно сидели монахи, в одном таковых набралось человек пятьдесят. Молящиеся глядели на золотую статую Будды и что-то бубнили, покручивая время от времени насаженные на оси цилиндры — молитвенные колеса, как позже узнал Сен-Жермен.
— Пройдем вверх по ступеням, — тихо сказал сопровождающий лама. — Не будем тревожить их.
Предназначенные гостям комнаты своей теснотой и крошечными окошками напоминали европейские кельи. В одной оставили Стама, в другой — Руджиеро. Сен-Жермену досталась клетушка побольше, весьма, правда, скудно обставленная, но состоящая из двух помещений. К великому его удивлению, там уже находился весь груз каравана — мешки с землей и римский сундук. Их даже, похоже, и не вскрывали.
Он склонился над сундуком, и тут воздух наполнился низким дрожащим гудением — где-то ударили в огромный храмовый гонг. Звук, кажется, более назначался не для ушей, а для тела, его щекочущие вибрации пробегали по коже, вызывая невольную дрожь.
— Как часто они это проделывают? — спросил Руджиеро, появляясь в дверях.
— Не имею ни малейшего представления, — сказал Сен-Жермен. — И еще кое о чем. — Он кивком указал на мешки. — Они обещали их принести и сделали что обещали. Я просто ошеломлен.
Синие глаза Руджиеро блеснули.
— Значит, им можно верить, — пробормотал он.
— Хорошо, что твоя комната рядом. — Сен-Жермен выглянул в коридор. Там никого не было, но он все же сказал: — Нам лучше в общении пользоваться греческим или латынью. Несомненно, здесь многие знают китайские диалекты, а возможно, кое-кому внятен и арабский язык. Да если уж на то пошло, и персидский.
— Латынь или греческий, — кивнул Руджиеро. — Латынь предпочтительнее, хозяин.
— Тоска по родине? — улыбнулся Сен-Жермен.
— Нет, из удобства, — ответил слуга. — Я приготовлю вам ложе? — спросил он другим тоном.
— Это было бы замечательно. Не знаю, когда мне выпадет шанс… подкрепиться по-настоящему, а родная земля есть родная земля. — Он взглянул на соломенный мат, прислоненный к стене. — Это вроде тюфяк, насколько я понимаю. Остается лишь положить его на мешки.
Руджиеро хмыкнул.
— Я как-нибудь разберусь.
— Тебе помочь? — спросил Сен-Жермен, заранее зная, каков будет ответ.
— Нет, разумеется. — Слуга помолчал. Потом сказал: — Тут где-то должна быть баня. Советую поискать ее, одежду я разложу.
Сен-Жермен посмотрел на сундук.
— Спрячь меч Масаги за обивку. Там также хранится около дюжины драгоценных камней, что при нашей теперешней нищете, конечно же, маловато. — Он выразительно постучал пальцем по крышке укладки. — Надо бы где-нибудь установить хотя бы плохонький атанор, чтобы пополнить наши запасы.
— Вы собираетесь обустроиться здесь? — ошеломленно вскричал Руджиеро.
— Ну-ну, не волнуйся, конечно не здесь. Но провести в этих стенах месяц-другой нам, пожалуй, придется. — Сен-Жермен встряхнулся, отгоняя ставшую для него привычной тоску. — Посмотрим, где у них баня. — С этими словами он выскользнул в коридор и какое-то время безрезультатно кружил по лабиринтам монастыря.
Чуть позже его обнаружил спешащий к молитве лама. Он проводил незнакомца туда, куда ему требовалось. Сен-Жермен поблагодарил провожатого и с наслаждением окунулся в царство горячего пара.
Верный своему обещанию Руджиеро приготовил для господина смену одежды, и тот с облегчением облачился в нее. Он надел франкскую длинную блузу из черной шерсти с красно-малиновой окантовкой ворота и манжет, набросил поверх нее меховую накидку, из под которой выглядывал алый рубин, оправленный в серебро, затем натянул облегающие рейтузы и византийские — с раструбами над коленями — сапоги. Принарядившись таким образом, Сен-Жермен слегка взбил свои короткие волосы и уселся на низенький стул, весь обратившись в слух. Он был уверен, что за ним вот-вот кто-нибудь явится, и не ошибся.
Когда звуки молитвенных песнопений в главном зале усилились, в дверь постучали. Сен-Жермен встал, открыл дверь и увидел перед собой согбенного старика в бесформенном одеянии.
— Я не лама, — прошамкал старик, — я слуга нашего настоятеля, который будет весьма обрадован, если ты соизволишь уделить ему малую толику своего времени.
Сен-Жермен предельно сосредоточился и ответил, тщательно подбирая слова:
— Я признателен высокочтимому настоятелю за желание видеть меня. — Он помедлил. — Мой слуга будет обеспокоен.
— Ему сообщат, куда ты ушел и когда следует ожидать твоего возвращения. — Старик рассмеялся, обнажив голые десны. — Покои настоятеля находятся в южном крыле.
Сен-Жермен поклонился и последовал за стариком, оглашая сонную тишину коридоров огромного храма громким стуком своих каблуков.
Стены залов, сквозь которые вел его медленно ковыляющий проводник, покрывали красочные изображения диковинных существ, в некоторых помещениях стояли деревянные статуи — позолоченные и с ярко-синими волосами. Сен-Жермену захотелось спросить провожатого, в чем причина такой странности, но он удержался, напомнив себе, что время для расспросов у него еще будет, ибо им с Руджиеро, по всей видимости, придется здесь зимовать.
Старик остановился перед простой двустворчатой дверью и стукнул в нее лишь раз. На стук отозвался чей-то тихий, невнятный голос.
— Тебя ожидают, — сказал старик и, повернувшись, заковылял прочь.
Комната, в какую вошел Сен-Жермен, мало чем отличалась от отведенной ему кельи. На полу — на толстой циновке — сидел человек в простом монашеском одеянии.
— Ага! — живо воскликнул сидящий. — Так вот вы какой! Я настоятель здешней обители, мое имя Сньин Шез-раб. — Он сделал жест, очевидно приветственный, Сен-Жермен, в свою очередь, отвесил церемонный поклон.
— Я и мой слуга благодарим вас за оказанное нам гостеприимство, — произнес он, сожалея, что речь его несовершенна.
Настоятель, похоже, прочел его мысли, ибо сочувственно закивал головой.
— Наш язык, кажется, не очень-то вам дается, я же не говорю по-китайски. Но вы ведь понимаете то, что вам говорят?
— Да, — сказал Сен-Жермен, раздумывая, оставаться ли ему на ногах или приличней сесть.
Сньин Шез-раб вновь прочел его мысли и встал с циновки. Он был невысок, но держался как человек, неколебимо в себе уверенный, и внушал невольное уважение.
— Несомненно, вы задавались вопросом, почему вас сюда привели.
«Значит, мальчишка был-таки к нам подослан!» Сен-Жермен поднял бровь.
— Думаю, у вас были на то основания.
Сньин поклонился.
— Основанием послужило пожелание Сгия Жел-ри, нашего глубоко почитаемого учителя. Он услышал о вас и захотел встретиться с вами.
— Его пожелание равносильно приказу? — спросил Сен-Жермен.
— Ну разумеется. Мы счастливы повиноваться ему, достойнейший чужеземец. — Монах пожевал губами. — У вас ведь имеется имя, каким вы позволяете себя называть?
— В Китае я был известен как Ши Же-Мэн, — кивнул Сен-Жермен.
— Ши Же-Мэн, — повторил настоятель. — Прекрасно. — Он снова сел на циновку и, подобрав под себя ноги, указал на низенький стул: — Давайте побеседуем, Ши Же-Мэн.
— Как вам будет угодно. — Сен-Жермен с осторожностью опустился на маленькое сиденье, из вежливости стараясь не показать, что на голом полу он мог бы устроиться с гораздо большим удобством.
— Наш учитель принадлежит к плеяде великих наставников, — заговорил Сньин Шез-раб. — Он далеко продвинулся по пути, его мудрость безмерна. — Монах пристально оглядел гостя. — Вы чужеземец и, возможно, не понимаете, какая вам оказана честь. Я поясню. До настоящего времени учитель не изъявлял желания кого-либо видеть, хотя иногда он снисходит к просьбам своих почитателей. Встречи с ним добиваются многие, ее ищут и простые ремесленники, и короли. Монастырская канцелярия завалена прошениями, на которые по большей части налагают отказ. Вы первый из посторонних храму людей, к кому он проявил интерес и с кем, рискну сказать, сам добивается встречи.
— Я удивлен, — сказал Сен-Жермен. — Думаю, ваши края посещает достаточно чужеземцев.
Пускать пыль в глаза свойственно для Востока, и он это знал. А потому хотел дать понять велеречивому священнослужителю, что сделанный их учителем выбор ему нисколько не льстит.
— Вы не простой человек, Ши Же-Мэн, — твердо заявил настоятель. — И как личность, и как чужеземец. В большинстве своем посещающие нас чужеземцы невежественны и оказывают на окружающее столь же незначительное влияние, что и осенний листок на течение горной реки.
Сен-Жермен насторожился. Что имеет в виду этот монах?
— Мы все лишь пылинки, гонимые ветром. Только в редчайших случаях нам удается на что-то влиять.
— Это и есть такой случай, — сухо кивнул Сньин Шез-раб. — Учитель пожелал вас увидеть, тут нечего обсуждать. Запоминайте все, что он скажет, ибо слова его драгоценны. Мы их записываем и рассылаем по родственным нашему монастырям. — Он огладил свое одеяние. — Придержите вопросы, готовые сорваться с вашего языка. Учитель сам, если пожелает, скажет, почему он выбрал именно вас. А мне не дано это знать.
— Ладно, — пробормотал Сен-Жермен. — Когда меня примут? И как мне себя там держать?
Настоятель отвел взгляд.
— Во-первых, молчите, пока вам не разрешат говорить. А во-вторых, когда вам будет позволено удалиться, немедленно покиньте его и запритесь в своей комнате, чтобы осмыслить все сказанное. — Он взмахнул рукой, показывая, что чужак может встать. — В конце коридора находится дверь. Входите без церемоний. Сгий Жел-ри знает, что вы идете к нему. — Лицо монаха замкнулось, он полуприкрыл глаза в знак окончания разговора.
Выходя из кельи, Сен-Жермен иронически усмехнулся. Театральность происходящего забавляла его. Вне сомнений, монахам, обитающим в этой глуши, вздумалось предпринять кое-какие шаги, призванные внести оживление в их сонную жизнь. Кто, как не странствующие инородцы, способны разнести по всему свету весть о таинственном мудреце из далекого края? Вот и разыгрываются спектакли — перед усталыми путниками, мало что понимающими в обычаях горной страны, а потому легко принимающими на веру все, что им тут скажут или покажут. Дойдя до искомой двери, он поднял руку, чтобы в нее постучать, затем передернул плечами. Простаку сказано, что его ожидают, — значит, простак может войти.
К его удивлению, в комнате было темно. Если тут и имелись окна, то, очевидно, прикрытые ставнями, не пропускавшими ни лучика наружного света. Три масляные плошки горели за узорчатой ширмой, но в остальном объеме довольно просторного помещения господствовал полумрак.
— Это ты, инородец? — Чистый и тонкий, как у женщины, голос исходил из-за ширмы. Сен-Жермен, вздрогнув от неожиданности, решил, что глубоко почитаемый местной монашеской братией праведник, скорее всего, евнух.
— Я.
— Ты движешься издалека, — изрек незримый учитель, — побеждая не только пространство, но и время.
Верное заключение, но оно отнюдь не свидетельствовало об особенной проницательности мудреца, ибо любой путешественник, забравшийся в здешнюю глухомань, отвечал заявленным меркам.
Учитель заговорил снова:
— Как тебе удалось выскользнуть из колеса, Ши Же-Мэн? Ты ведь живешь, не умирая?
На мгновение Сен-Жермен утратил дар речи.
— Я… я не понимаю.
— Пустое, — учитель перешел на китайский. — Ты прекрасно понимаешь меня. Ты осторожен, что, несомненно, свидетельствует о твоем здравомыслии, но сейчас тебе нечего опасаться. Оставим сказки о демонах, терзающих людей по ночам, невежественной толпе.
Мелодичный голосок завораживал. Сен-Жермен встряхнулся и нарочито резко спросил:
— Каковы ваши намерения?
Сгий Жел-ри, похоже, не обратил на дерзость внимания.
— У тебя есть чему поучиться. Я хочу, чтобы ты провел какое-то время у нас. Идти на какие-то лишения тебе не придется. Твое ложе будет согрето, а землю, на которой ты отдыхаешь, никто не подменит другой. — Учитель умолк, словно бы ожидая ответа, но Сен-Жермен молчал.
— В наших краях, — продолжил мудрец-невидимка, — издревле верят в волшебников и колдунов, но, присмотревшись к тебе, я понял, что твоя сила не в волшебстве. Главное, что в тебе следует почитать, это самоотверженность, с которой ты переносишь страдания, стремясь к пока не очень-то ведомой тебе цели. Ты ведь постоянно находишься в поиске, разве не так?
— Да, — пробормотал Сен-Жермен. — Можно сказать и так. Впрочем, жизнь каждого в какой-то степени поиск.
Учитель, похоже, пропустил сказанное мимо ушей, голос его обрел твердость.
— Ты еще долго не обретешь желаемого покоя. От цели, к которой ты ощупью пробираешься, тебя отделяют века и нескончаемая череда испытаний. Но я уверен, что ты их пройдешь, ибо в тебе очень развито гармоническое начало.
— Гармоническое начало? — иронически усмехнулся Сен-Жермен. — Нет, это уже чересчур. Я не заглядываю так далеко и не заношусь столь высоко, о достойный.
— И все-таки ты бескорыстно стремишься к высокому в людских отношениях.
— Не совсем бескорыстно, — возразил Сен-Жермен. — Если вы прозреваете мою сущность, то должны также знать, в чем я нуждаюсь и как это происходит.
Нет, это все-таки полный бред — стоять в темноте и препираться с невидимым оппонентом. Возможно, он и впрямь сходит с ума! Сен-Жермен прижал ладони к вискам.
— Твои потребности не мешают твоим порывам, они, напротив, лишь обостряют страсть. Ты ведь умеешь внушать страх и мог бы с легкостью получать свое, но любой вид насилия тебе ненавистен.
— Стал ненавистен, — уточнил Сен-Жермен. — Правда, довольно давно. Когда я кое-что понял.
— Но люди в своем большинстве тем не менее ненавидят подобных тебе, и это твоя самая горькая боль, не так ли?
Сен-Жермен промолчал. Откровенничать ему не хотелось, да и возможно ли откровенничать с тем, кто видит тебя насквозь?
— Нет, не вижу, — с живостью возразил таинственный собеседник. — Но очень хотел бы. Не позволишь ли мне взглянуть на тебя?
Что это? Фарс? Розыгрыш? Или игра в кошки-мышки? Сен-Жермен нахмурился.
— Это не розыгрыш, но тебя никто не неволит, — лукаво сказал тонкий голос. — Ты можешь уйти.
Совершенно обескураженный, Сен-Жермен передернул плечами, потом подошел к ширме и заглянул за нее.
— Этого быть не может! — вырвалось у него.
Учитель, сидевший на возвышении, звонко расхохотался и захлопал в ладоши. Его одеяние было расшито золотом, а лоб охватывала корона, под которой задорно блестели живые, лучащиеся любопытством глаза. Глаза девятилетнего мальчика, каковым он, собственно, и являлся.
Доклад, представленный в военное министерство Кай-Фенга администрацией города Ти-Юен.
Канун года Тигра, пятнадцатого года шестьдесят пятого цикла.
Нашим пограничным пунктам в соответствии с приказами военного министерства велено задерживать всех подозрительных лиц, что они и делают, направляя арестованных в наш магистрат для допроса. Поскольку окружной судья Жен Жо-Вей все еще прикован к постели, ибо заболевание горла продолжает мучить его, он возложил свои обязанности на нас — рядовых чиновников магистрата.
Неделю назад к нам доставши человека, назвавшегося проводником путников в Тю-Бо-Тье. Он заявил, что возвращается из страны вечных снегов, хотя всем известно, что сейчас — в середине зимы — это практически невозможно. Пути через перевалы уже два с лишним месяца перекрыты заносами и вряд ли откроются до весны. Однако арестованный утверждал, что его приютили знакомые, проживающие невдалеке от границы, что также представилось нам довольно сомнительным.
Имя подозреваемого — Тцоа Лим, и, похоже, он входит в разбойную шайку, заманивающую странников в горы. Эти выродки в последнее время сделались очень активными, они обирают доверившихся им людей и предают их смерти, оставляя без помощи на снегу или сталкивая с горных отвесных склонов на камни.
Тцоа Лим, отрицая свою причастность к столь черным деяниям, заявил, что он этой осенью действительно повел в Тю-Бо-Тье двоих инородцев, но вскоре его отделила от них сошедшая с круч лавина, и потому ему нечего сообщить о их дальнейшей судьбе.
Мы, посоветовавшись, решили, что это не вся правда, и подвергли задержанного порке бамбуковыми метелками, которая длилась до тех пор, пока его зад не вспух, как арбуз, и не приобрел багровый оттенок. Арестованный, стеная и корчась, сознался, что имел сговор с разбойниками, но инородцев ограбить ему не удалось, ибо те почувствовали неладное и ему пришлось их бросить в горах. Он также сказал, что инородцы вели себя так, словно скрывались от правосудия, а потому его поступок не преступление, а доброе для страны дело.
Удобная версия: объявлять тех, кого ты кинул на гибель, врагами страны. Мы не поверили Тцоа Лиму. Он юлит и путается в своих показаниях. С одной стороны, утверждает, что с инородцами шел караван из девяти пони (значит, они были богаты), а с другой — клянется, что в их сундуках находилась какая-то грязь. Ему, очевидно, хочется скрыть истинную ценность поживы.
Мы склонны выяснить всю правду об этом лживом и увертливом человеке, содрав кожу с его ног и рук. При магистрате содержатся козы, приученные лизать раны. Такой пытки не вынесет и более крепкий, чем Тцоа Лим, человек.
Дополнение.
Подозреваемый Тцоа Лим не выдержал пытки и перед смертью сознался, что занимался разбойным промыслом вместе со своими зятьями. Он пользовался репутацией честного человека, ибо не торопился напасть на своих спутников, а заводил их подальше от оживленных путей. На людных же тропах вероломный Тцоа старался заговаривать с встречными и втягивал в разговор тех, с кем шел, чтобы как можно большее количество путешествующих могло увериться в его добрых отношениях с ведомыми им людьми. Преступник также признался, что никогда не сбывал награбленное в городах, где его нанимали. Засады обычно устраивались в четырех для того пригодных местах; одно снесено оползнем, остальные на карте, которой пользовался проводник, обозначены секретными метками, так что для поимки разбойников вполне можно выслать туда солдат. Например, из крепости Чио-Чо, если власти соизволят отдать соответствующий приказ военачальнику Мону Чи-Шингу.
Что же касается инородцев, то Тцоа Лим так и не изменил, к нашему удивлению, своих показаний. Он до последнего вздоха утверждал, что они опасные люди. Если так, об их гибели незачем сожалеть.
К докладу прилагаются показания Тцоа Лима и карта с обозначением мест, где орудует банда. Тело умершего зароют, как только оттает земля.
ГЛАВА 6
Зима заваливала монастырь Бья-граб Ме-лонг снегами, ветры превращали заносы то в гигантские корабли, то в непонятного вида животных, то в диковинные строения. Каждая буря вносила в это неустанное творчество что-то свое.
Часть верхнего этажа старинного здания была выделена чужеземцу для лаборатории, здесь он и проводил большую часть каждого дня. Ламы не досаждали ему — так повелел Сгий Жел-ри. По мере того как снежный покров утолщался, а дни укорачивались, Сен-Жермен свыкался с жизнью затворника и уже порой не очень-то понимал, тяготит она его или нет.
Иногда к нему заглядывал малолетний учитель, он наблюдал за работой, не выражая желания помочь, но задавая массу вопросов. Через какое-то время Сен-Жермен стал получать удовольствие от этих визитов.
Как-то в конце зимы после полудня, смешивая яйца с песком, он вновь услышал на лестнице звук быстрых шагов и обернулся к дверям.
— Доброго дня вам, учитель.
— И тебе, Сен-Жермен, — откликнулся мальчик.
Европейское имя странно звучало в его устах, но он не желал выговаривать его по-иному.
— Надеюсь, вы позволите мне продолжить работу? — Сен-Жермен взялся за миску, размешивая раствор.
— Ну разумеется. Чем ты сейчас занят? — Мальчик подошел ближе и заглянул в керамическую посудину.
— Надеюсь, эта смесь поможет мне изготовить большой атанор. Маленький, сложенный раньше, непригоден для многих процессов. Трудность заключается в том, что при теперешнем холоде почти невозможно получить раствор, одновременно и текучий, и вязкий. Чуть передержишь, и он будет крошиться. — Сен-Жермен вынул из миски лопатку. — Римляне использовали для таких целей яйца. То же решил проделать и я.
— Римляне? — переспросил Сгий Жел-ри.
— Я уже говорил вам о них. Они жили на западе, далеко, в огромной империи, которая была им подвластна. Эти люди понимали в строительстве и любили грубые зрелища. — Сен-Жермен запахнул свой рабочий халат и поддернул меховую накидку. Прекрасные соболя оказались в опасной близости к миске, но их владельца это ничуть не смутило.
— Ах да, помню. Римляне. Им нравилось, когда дикие звери раздирали людей на куски. — Мальчик подтянул к себе стул и сел. — Ты все еще тоскуешь по ним?
— По римлянам? — Сен-Жермен продолжал изучать смесь. — Нет, не очень.
— Но грустишь о Европе?
— Как и о многом другом.
Он чуть заметно вздохнул. Сверхпроницательность посетителя не то что бы раздражала его, но иногда несколько утомляла.
— Я не хотел огорчать тебя, Сен-Жермен, — сочувственно сказал мальчик. — Но сознаю, что ты… недоволен. — Он оглядел комнату. — Здесь появилось кое-что новое. Что это?
Обрадованный переменой темы, Сен-Жермен подошел к пергаменту, висевшему на стене.
— Эти картинки образно представляют большинство алхимических операций. Я их знаю на память, но они служат подспорьем тем, кто берется мне помогать. — Он указал на рисунок, изображавший мужчину и женщину, возлежащих на желтом ложе. Женщина была серебристой, мужчина — зеленокожим. — Тут, например, показано, что серебро, смешанное с некой зеленоватой субстанцией, образует новое, несколько желтоватое вещество. Если все делать правильно, — сухо добавил он.
— Почему фигурки совокупляются? — спросил Сгий Жел-ри.
— Для доходчивости. Так людям понятней, что активно, что — нет. — Сен-Жермен отошел от пергамента. — Вы хотите заняться алхимией?
— Это развлекло бы меня, — признался мальчик, разглядывая лабораторное оборудование. — Но, боюсь, жизнь ученого не по мне. Мой путь уже избран. — Он улыбнулся со спокойной уверенностью, поразительной для столь юного существа.
— И вы не можете от него отклониться? — поинтересовался Сен-Жермен с деланым равнодушием.
— Конечно могу, если захочу, — беспечно ответил мальчик. — Ты тоже можешь, но продолжаешь двигаться дальше.
Сен-Жермен лишь пожал плечами. Он выбрал одну из посудин, стоявших на рабочем столе, высыпал из нее несколько коричневых зерен и бросил их в миску. Потом тщательно перемешал загустевшую было смесь и тонким слоем размазал ее по лежащим рядом кирпичикам, составив из них подобие стенки. Критически оглядев творение собственных рук, алхимик заметил:
— Тут слишком холодно.
— Это сработает?
Сен-Жермен покосился на мальчика.
— Не сейчас. Потом, когда потеплеет.
— Значит, ты зря тратишь время? — Сгий Жел-ри разочарованно хмыкнул. — Я хотел видеть, как строится большой атанор.
— Он и строится. Я опущу эту стенку в заполненный маслом чан, а остальную смесь помещу в специальный сосуд. К весне атанор будет готов. Правда, он достанется уже не мне, а вам или тому, кто с ним станет работать.
— Ты хочешь уехать? — В глазах мальчика вспыхнула неприязнь.
— Да. — Сен-Жермен взглянул на Сгия Жел-ри и слегка улыбнулся. — Не потому, что вы чем-либо мне неприятны. Просто у нас разные цели, и… меня ждут дела.
Дела не дела, но он твердо знал, что сбежит, если его попытаются удержать.
— Ты не найдешь здесь того, что ищешь, — легко согласился вдруг мальчик, и глаза его потеплели. — Я беседовал с Бдеп-ипа.
Сен-Жермен ощутил неловкость. Мальчик назвал имя женщины, пробиравшейся иногда в его келью.
— Вот как?
— Она сознает, что не может тебе угодить, и это ее огорчает. — Сгий Жел-ри поджал ноги и закачался на стуле.
— Ей не следует огорчаться. Это не ее вина.
Масло широкой струей хлынуло в чан, потом — в высокий кувшин, своим размеренным бульканьем заполняя паузу в разговоре.
— Она делает все, что может, и… я ей за то благодарен.
Некоторое время Сгий Жел-ри молчал, наблюдая, как из миски в кувшин перетекает жидкая паста. Лишь когда Сен-Жермен принялся топить воск, чтобы наглухо запечатать сосуд, он спросил:
— В детстве ты тоже был священнослужителем, да?
Сен-Жермен чуть не опрокинул сковородочку с воском и повернулся к гостю спиной, делая вид, что всецело поглощен работой. Он хотел выиграть время, чтобы собраться с мыслями, но нервничал все сильней, сознавая, что за ним неотступно следят внимательные глаза.
— Мое детство давно миновало.
— Но ты ведь был тогда священнослужителем? — не отступал Сгий Жел-Ри.
— Не совсем, — уронил Сен-Жермен, понимая, что разговор придется продолжить. Тщательно запечатав кувшин, он повернулся к маленькому мучителю.
— Я родился на переломе зимы, а королевских детей, рождавшихся в эту пору, как, впрочем, и многих других, обычай моего рода повелевал посвящать в сан служителей покровителю племени. Служение было особым, ведь тот был вампиром и пил детскую кровь. — Ему удалось изобразить на лице подобие слабой улыбки. — Те дети, что приглашались к кумиру достаточно часто, могли перенять его свойства, и потому их останки сжигали, когда они завершали свой жизненный путь. Существовали избранники — их хоронили по особому ритуалу, чтобы они могли пробудиться и унаследовать трон покровителя, которого к этому времени надлежало с великими почестями обезглавить. — Сен-Жермен вытянул пальцы и сжал их, наблюдая за игрой сухожилий.
— Но с тобой не случилось ни того ни другого, — сказал мальчик, возбужденно посверкивая глазами.
— Нет, не случилось. Я стал рабом и принял смерть на чужой земле, казненный врагами нашего рода. — Как тут все-таки холодно, подумалось вдруг ему. Чтобы унять невольную дрожь, он прошелся по помещению. — Это произошло очень давно, Сгий Жел-ри. И враги обратились в прах, и от их городов ничего не осталось. Мне хочется думать, что время за меня отомстило, но, разумеется, это не так.
— За что тебя умертвили? — В голосе мальчика звучало искреннее сочувствие.
— Я выиграл битву. — Сен-Жермен сел на скамью. — Воинственные захватчики сколачивали из юношей, ими порабощенных, отряды солдат, с легкостью жертвуя этими подразделениями в ходе сражений. Одно из таких сражений было особенно жарким. Силы наших поработителей таяли, командиры невольничьего отряда погибли, бегущих добивали с боевых колесниц. Я сумел сплотить вокруг себя уцелевших рабов, и в битве произошел перелом. Торжествующий триумфатор отдал приказ уничтожить того, кто принес его войску победу. Ему не был нужен раб, способный вести солдат. — Он помолчал, вспоминая тот солнечный день в городе, слепленном из глины и камня. Сутулый мужчина лет тридцати торопливо прокричал приговор и тут же прикрылся красным плащом, словно затем, чтобы не видеть жутких ножей и крючьев. Но не орудия палачей привели его в ужас. Нет, он боялся собственного раба. — Он не знал, кто стоит перед ним, — медленно, словно во сне, произнес Сен-Жермен. — И потому избрал не тот способ казни.
— У него были причины бояться тебя, — рассудительно сказал Сгий Жел-ри.
— И веские, если подумать, — кивнул Сен-Жермен, давно не удивляющийся тому, что ребенок может читать его мысли. — Он именовал себя владыкой земли и воды… и, кажется, даже неба, хотя все его царство мог в день пересечь не очень поспешливый конник. Мой отец правил землями вчетверо большими. — Он вздохнул. — Все это было и минуло.
— Но ты ничего не забыл.
— Нет.
Снизу донеслись звуки молитвенных песнопений. Они становились все громче, словно бы раздвигая стены унылого помещения и уносясь к небесам.
— Именно этого взлета тебе и недостает, когда ты лежишь с Бдеп-ипа? — заметил вдруг Сгий Жел-ри.
Сен-Жермену пришлось напрячься, чтобы стряхнуть с себя оцепенелость. Вопрос долетел до него из кошмарного далека, и потому он ответил не сразу.
— Взлета? Я уж и позабыл, что такое бывает.
— Но ведь бывает? — мальчик умел быть настырным и гнул свое.
— Да, — признал Сен-Жермен, вновь ощущая неловкость. — Существуют переживания… не телесного плана. Или не только телесного, — поправился он. — Когда они пробуждаются, я как бы заново обретаю себя.
— А как же кровь? — Мальчик обхватил колени руками и подался вперед.
— Кровь — часть меня. В ней — средоточие жизни. По крайней мере, для мне подобных существ. — Он встал со скамьи и вновь заходил по комнате. — Почему вас это заботит? Вы ведь еще дитя, Сгий Жел-ри. Я же помню строительство Вавилона. Как нам друг друга понять?
Улыбка мальчика оставалась по-прежнему лучезарной.
— Но я понимаю тебя, Сен-Жермен. Я чувствую то же, что ты.
Юный наставник лам помолчал и спросил:
— Будучи мальчиком, ты ведь разделял чувства своего… покровителя?
Сен-Жермен замер на месте.
— Кажется, да. — Произнеся это, он содрогнулся. Слабые отголоски упоительного восторга, пережитого им в раннем возрасте, на какую-то долю мгновения вновь охватили его.
— Но этот восторг — он ведь не вызывался… любовным томлением? — не унимался Сгий Жел-ри.
— Нет, такое приходит позже. Гораздо позже. — Через века, подумал он про себя. — Повзрослев, я пошел по простому пути. Я внушал людям страх, и это мне нравилось. Получать с них дань было очень легко. Пока наконец я не понял, куда это заводит, и не попытался переменить свою жизнь.
Путь насилия чреват умственной и физической деградацией, вот что однажды открылось ему, но говорить об этом сейчас не хотелось. Чтобы отвлечься от тягостных дум, Сен-Жермен заглянул в набитую гравием емкость, где помещался маленький атанор. Он работал, но камешки поглощали тепло, и при страшных температурах внутри алхимической печки стенки содержащего ее ящика даже не нагревались.
— Как совершался обряд? — Сгий Жел-ри явно не собирался сдаваться.
— Хорошо, я расскажу. — Сен-Жермен поглядел на свои ладони. Шрамов там не было, они давно заросли. — Меня, когда наступал мой черед, приводили в темное помещение, освещаемое лишь факелом старейшего из жрецов. Там стоял стул, обычный, только с доской вместо спинки и задних ножек. Я садился и складывал ладони лодочкой, а старший жрец делал на них надрезы — специальным и очень острым ножом. Потом жрецы уходили, я оставался один. — Он осекся, чтобы вздохнуть. — В окнах мерцали звезды. Пока ладони мои наполнялись, я разглядывал их. Затем в темноте что-то происходило, что-то мягкое касалось моих пальцев, а я… я ощущал блаженство — невероятное и… не сравнимое ни с чем, что мне довелось с тех пор пережить. — Сен-Жермен умолк, лицо его было спокойным, но глаза странно поблескивали — как ночная вода под ущербной луной.
— Это блаженство… Оно возникало в тебе или приходило извне? — Голос ребенка был тих, в нем уже не было вызова.
— Не знаю, — пробормотал Сен-Жермен. — И теперь уже нет способа это узнать.
— Есть один способ, — потупясь, сказал Сгий Жел-ри.
— Нет, — выдохнул Сен-Жермен. И, мотнув головой, повторил: — Нет, только не это. — Он сердито нахмурился. — Может быть, с кем-нибудь и когда-нибудь, но не сейчас и не с вами.
— Я еще ничего не сказал…
Резкий взмах руки оборвал возражения.
— Зато я все понял. Вы, я думаю, вознамерились воспроизвести описанный мной обряд. И повторяю вам — нет, ибо не собираюсь тревожить то, что погребено под толщей трех с лишним тысячелетий. Многое изменилось, и никому не дано повернуть время вспять, даже если бы я, утратив рассудок, этого возжелал бы.
Сгий Жел-ри встал со стула. Лицо его стало надменным.
— Ты и так утратил рассудок, ибо не стремишься к тому, чем когда-то владел. — Даже не покосившись на застывшего посреди комнаты человека, мальчик прошествовал к двери. — Ты не хочешь действовать сам и отвергаешь помощь. Спроси себя: почему. — Не дожидаясь ответа, Сгий Жел-ри передернул плечами и вышел.
— Все не так просто, малыш, — сконфуженно хохотнул Сен-Жермен, ощущая сосущее чувство потери.
Чтобы как-нибудь его заглушить, он прошел к своему канцелярскому столику и принялся наводить там порядок, потом передвинулся к полкам, заставленным множеством разнообразных сосудов, и к заваленным всякой всячиной лабораторным столам. Занятие не требовало усилий, зато прогоняло посторонние мысли. Когда наконец все было расставлено, начищено и отсортировано, за окнами стало темно и лаборатория погрузилась во мрак. Несколько масляных плошек почти не давали света, а красные сполохи над ящиком с атанором тоже никак не могли вытеснить из помещения ночь.
Сен-Жермен, правда, мог работать и в темноте, но был рад поводу переменить обстановку. Спускаясь вниз по каменным выщербленным ступеням, он бездумно прислушивался к вечернему пению лам, перекрывавшему как завывание зимнего ветра, так и стук его собственных каблуков.
— Простите меня, господин, — сказал старый монах, вывернувшийся из черноты коридора.
— Просить прощения следует мне, — бросил механически Сен-Жермен, намереваясь обойти старика, но тот преградил ему путь.
— Вам надо бы проследовать в одно место, — поклонился монах, искательно улыбаясь.
Идти Сен-Жермену никуда не хотелось, тем более — к своенравному малолетке, однако отмахнуться от старца он тоже не мог: тот явно топтался тут не по собственной воле.
— Ладно, почтенный. Куда мы пойдем?
— В молельню бодхисатвы Сгроль-ма Дкар-мо.
Сен-Жермен облегченно вздохнул. Покои сверхпроницательного ребенка находились в другой части храма. А бодхисатва Сгроль-ма Дкар-мо играла в местном пантеоне божеств роль искупительницы, из сострадания имевшей обыкновение брать на себя ответственность за дурные проступки людей.
— Что мне там делать в столь поздний час? — справился он для порядка.
— Учитель сказал, что размышления в этой молельне были бы вам полезны.
— Что ж, — кивнул Сен-Жермен. — Учителю видны наши нужды. Я готов следовать за тобой.
Он легко сыскал бы нужную комнатушку и сам, но понимал, что старик все равно потащится следом, а потому приготовился к долгому и неспешному блужданию по закоулкам ламасерии.
— Здесь, — сказал наконец старый лама, открывая узкую дверь.
Сен-Жермен поклонился.
— Пусть не знает зла твоя карма, — вежливо произнес он.
В молельне было абсолютно темно и удивительно тихо. Аромат постоянно курящихся здесь благовоний приятно щекотал ноздри и заставлял забыть о запахах мокрой шерсти и подгоревшего животного жира, господствовавших в коридорах монастыря.
Прошло какое-то время, прежде чем Сен-Жермен понял, что он не один. Что-то происходило на возвышении, где в дни молитв восседал старший лама. Послышались скрипы, вздох, потом металлически звякнул упавший на пол предмет. Сен-Жермен чуть сузил глаза и, освоившись с темнотой, увидел сидящего в позе лотоса мальчика, протягивающего к нему сложенные чашей ладони.
Он задохнулся от жаркой волны благодарности, взметнувшейся из глубин его существа. Порыв к жертвенности и непосредственно жертва — вещи сугубо разные. Первое можно отвергнуть, вторым пренебречь нельзя. Сен-Жермен очень медленно, но ничуть не таясь, двинулся к возвышению. Бывал ли кумир древнего и давно исчезнувшего народа столь же растроган, приближаясь к детишкам, доверчиво его ожидающим, он не знал да и не хотел этого знать. Теплые детские пальчики податливо дрогнули, и вместе с ними, казалось, содрогнулся весь мир.
Он принялся пить. Он втягивал в себя кровь, как животное воду, прислушиваясь к своим ощущениям. Но ничего не происходило. Чувство, пережитое им в детстве, не возвращалось: как видно, ему не дано было прорваться через напластования горестных переживаний, веками копившихся в душе вечного странника, исстрадавшейся от нескончаемой вереницы потерь. И все же мало-помалу скорлупа отчужденности, защищавшая его долгие годы, стала словно бы истончаться, ее размывали волны душевного просветления, все прибывавшие и понемногу заполнявшие оболочку, в которой он пребывал. Наконец оболочка распалась, и одинокий скиталец завис над пылающей бездной, но та почему-то уже не пугала его.
Он поднял голову и вновь опустил ее, покачиваясь на незримых волнах. Душа его отдыхала.
Обращение ламасерии Рдо-рье-браг к другим обителям ордена Желтых Одежд.
Изъявляя радость по поводу дня рождения нашего повелителя, совпадающего с празднествами весеннего равноденствия, сообщаем, что южные перевалы открыты, ибо трем путникам удалось без помех к нам пройти. Советуем всем, кто вознамерился посетить южные страны, не упустить благоприятное для того время, ибо позже благоухающие ныне долины зальет летний зной.
Мы же в ламасерии Рдо-рье-браг готовы снабдить всех паломников вьючными животными и проводниками. К тому же из Лхасы нам сообщили, что через месяц от нашего монастыря в земли Хинду отбудет десяток весьма уважаемых лам. Желающих присоединиться к этому каравану просим не мешкать и к указанному сроку прибыть в нашу обитель.
Наши молитвенные колеса постоянно вращаются, а наши помыслы непрестанно направлены к средоточию всего сущего. Да пребудет и ваша жизнь таковой.
ГЛАВА 7
В третьем внутреннем дворике некий лама в демонической маске тигра гонялся за взвизгивающим от страха монахом, очевидно изображавшим робкую душу. Колокольчики и барабаны вторили действу, входившему в церемонию, восславляющую приход новой весны.
Среди зрителей находились и два королевских отпрыска. Они прибыли на празднество в сопровождении большой свиты придворных, чем внесли в сонную жизнь обители нездоровую возбужденность.
— Однажды я заставил короля ждать, — сказал Сгий Жел-ри. — Теперь мне хотят дать понять, что такое непозволительно.
— Поэтому ты и забрался сюда? — лукаво спросил Сен-Жермен, укладывая в корзину кувшины.
Мальчик рассмеялся.
— Отчасти, да. Но в основном для того, чтобы попрощаться. И заодно выразить сожаление, что нашим путям суждено разойтись. — Он поерзал на стуле и, навалившись на стол, принялся перебирать пакетики и флаконы. — Их караван через три дня отправится в Лхасу. Я сговорюсь, чтобы они прихватили и вас. Там охрана и все такое. К инородцам, путешествующим вместе с особами королевского рода, никто не осмелится подступиться.
— Благодарю, — сказал Сен-Жермен, тронутый подобной заботой, хотя уже велел Руджиеро найти подходы к проводникам.
Взрыв шума за окнами достиг апогея. Тигр-демон взревел и завыл.
— Они так беснуются ежегодно, — сказал Сгий Жел-ри.
— Это тебя беспокоит?
— В какой-то степени — да, — пожал плечами мальчик. — Все эти действа по сути уход от истинного пути. В большинстве своем они связаны со сменой сезонов, а их корни подпитывает древняя религия Бон. Многие ламы не хотят это признать, но такова правда. Старые колдуны, не жалея усилий, пытаются подчинить себе силы природы, не понимая, что сила на самом деле одна.
Сен-Жермен поднял брови. Осторожно опустив на дно корзины стеклянный сосуд, он спросил:
— Ты прочел это где-нибудь или дошел до этого сам?
— Сам, как, наверно, и ты. Это единственная возможность хоть что-то понять. — Сгий Жел-ри постучал по небольшой деревянной шкатулке. — Что там?
— Рубины и алмазы, — сказал Сен-Жермен.
— Ты умеешь их делать? — Мальчик заглянул внутрь шкатулки и помешал камни рукой.
— Да. — Сен-Жермен поднял корзину, пытаясь определить ее вес. Сочтя его недостаточным, он принялся загружать в нее всякую мелочь. Пауза, возникшая в разговоре, казалось, не тяготила его.
— Как странно, что эта комната вновь опустеет, — нарушил молчание Сгий Жел-ри. — Не знаю, поймешь ли ты меня правильно, но все же скажу, что никто до тебя не смел обращаться со мной как с ровней. Еще скажу, что мне будет этого не хватать.
— Ты необыкновенный ребенок, — задумчиво сказал Сен-Жермен. — Немудрено, что все тут глядят тебе в рот. С этим нужно смириться.
— А одиночество? — возразил Сгий Жел-ри. — Ты ведь знаком с этим чувством, не так ли? Я могу говорить с тобой и о нем, ведь ты многое испытал в своей жизни. А здешние ламы? Что видели в жизни они? О чем я могу беседовать с ними? — Голос мальчика зазвенел от обиды, и, чтобы себя успокоить, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух. — Я сознаю ответственность своего положения и делаю то, что должен. Но в то же время хочу, чтобы кто-то делил эту тяжесть со мной. Хотя бы в какой-то мере.
Сен-Жермен отложил в сторону тряпку.
— Сгий Жел-ри, — мягко произнес он, — я ничем не могу тут помочь, хотя и очень хотел бы. Ты обрел свой путь, ты идешь по нему, и справиться с тем, что мешает тебе, тебе же лишь и под силу.
Он умолк, прошелся по комнате, потом, повернувшись, сказал:
— Смотрящий на звезды рискует упасть, споткнувшись о камень, которого он не видит. Поговорим о конкретных вещах. Мне бы хотелось предостеречь тебя. На мой взгляд, настоятель Сньин Шез-раб — честолюбив и завистлив. Сомневаюсь, что он отдает себе в этом отчет, но тем не менее ты, Сгий Жел-ри, ценен для него лишь как средство, которое он будет пытаться, если уже не пытается, использовать в собственных целях.
— Я вижу его насквозь, Сен-Жермен, — отмахнулся Сгий Жел-ри. — Сньин Шез-раб стремится к неограниченной власти. Но пока это связано с усилением влияния нашего братства, я смотрю на его уловки сквозь пальцы и заострять на них внимание не хочу.
Ох, подумал вдруг Сен-Жермен, до чего ж эти дети самонадеянны! Где взять слова, способные пронять девятилетнего дурачка? Как убедить его, что жизнь гораздо сложней, чем он себе ее представляет, и что ни при каких обстоятельствах человек не должен доверяться тому, кто мечтает превратить его в послушную куклу? Он хотел было положить руку на плечо маленького упрямца, но не решился и ограничился тем, что пробормотал:
— Ты уникален, а уникальным личностям свойственно…
— Нет! — с живостью перебил Сгий Жел-Ри. — Ни о какой уникальности речи тут не идет. Желтые Одеяния издревле избирают в наставники мальчиков. Я среди них не первый и не последний.
— Зато самый задиристый! — Сен-Жермен знал, что его замечание заденет мальчишку, но шел на это намеренно, ибо хотел, чтобы тот наконец выслушал, что ему говорят. — Пойми же, ты в своем роде действительно уникален, и твоему настоятелю по душе этот факт. Его заботы сейчас сводятся лишь к тому, чтобы ты никому не достался. Кроме него, разумеется, ибо он хочет тобой управлять. И, если не ударить его по рукам, он своего непременно добьется. Он ведь уже сам решает, кого допустить к тебе, а кого придержать.
— Да, — кивнул Сгий Жел-ри, озабоченно хмурясь. — Он, например, заявил, что оба принца ни сегодня, ни завтра не в состоянии повидаться со мной, потому что выразили желание участвовать в каких-то там церемониях, где присутствие особ королевского рода считается добрым знаком. — Мальчик вздохнул. — Им он, возможно, сказал нечто другое.
— Тогда разберись с этим, — предложил Сен-Жермен. — Пошли за ними кого-нибудь и спроси, что им было сказано, а потом сравни это с тем, что говорилось тебе.
— Сньин Шез-раб обычно так добр, — пробормотал вдруг Сгий Жел-ри жалобным тоном. — Мне не хочется уличать его в чем-то дурном.
Сен-Жермен ощутил прилив глубокой симпатии к этому одинокому и растерянному ребенку.
— Да, — сказал он, — несомненно, он добр…
— Не договаривай, Сен-Жермен. Ты ведь скажешь, что в его доброте еще не вся правда и что руководят им отнюдь не заботы обо мне или о ком-то другом. Я и так знаю об этом. — Мальчик опечаленно склонил голову и на какой-то миг словно бы сделался старше.
Его собеседник пожал плечами, потер подбородок ладонью, потом решительно произнес:
— Выслушай меня, Сгий Жел-ри. Я много пожил и хочу сказать тебе вот что. Что бы там ни было — с тобой или с кем-то, — не уходи от решения неприятных задач. Да, тебе порой будет больно, но поступать по-другому — хуже, чем умереть. Я… я жил, пытаясь отгородиться от мира… долгое, слишком долгое время… я очень дорого за то заплатил. Если твой настоятель — человек с сомнительными задатками, не давай ему развернуться. Ты здесь властвуешь, а не он. Ты решаешь, что и как делать, он — исполнитель, он покорится тебе. Если он преступает границы разумного, укажи ему, где проходит черта. Он смирится, он будет довольствоваться тем, что имеет, ибо знает, что может лишиться всего. — Сен-Жермен помолчал и сказал другим тоном: — Это только совет, он мало что значит, но ничего большего я дать тебе не могу. Даже оставшись здесь, даже будучи с тобой рядом, я все равно не сумел бы тебя защитить. Защищай сам себя, по крайней мере учись это делать. Ты отрезан от мира, восстанови же с ним связь.
Сгий Жел-ри кивнул, но лицо его было хмурым.
— Я обдумаю это. — Он огладил свои одежды и встал. — Полагаю, сейчас мне лучше уйти. Я еще увижусь с тобой до отъезда. — Воцарилось молчание. — Ты не обязан заботиться обо мне.
— Как и ты обо мне, — сказал Сен-Жермен и коротко поклонился.
На поклон, помедлив, ответили.
— Я не забуду тебя.
Скрипнула дверь, Сен-Жермен остался один, толпа внизу все кричала.
Она продолжала кричать и когда пришел Руджиеро, чтобы снести последние вещи вниз.
— Ну что у тебя? — спросил Сен-Жермен.
— Проводники готовы нас взять и даже выделят лишнего пони. Думаю, когда наши пути разойдутся, мы сможем у них его откупить.
— Превосходно, — кивнул Сен-Жермен, подходя к маленькому, уже остывшему атанору. Дверца тигля долго не подавалась, пришлось ударить ее кулаком. — Золота много не получилось, но этого, — он протянул слуге горстку тускло мерцающих крошечных слитков, — хватит, чтобы расплатиться за пони и за переход. Остались у нас какие-нибудь деньги?
— Пять связок медных и латунных монет и еще две связки — одна золотом, одна серебром. Короче, не густо.
На деле сумма была значительной, но меньшей, чем те, какими они привыкли распоряжаться.
— Придется расходовать драгоценные камни. Их у нас тоже не много. — Сен-Жермен подошел к окну и посмотрел на горы. — В Ширазе у нас не будет проблем. Там дом, там отличная лаборатория, а в стены встроены надежные тайники, где кое-что припрятано про запас. — Он звонко прищелкнул пальцами и встряхнулся. — А до тех пор попробуем экономить.
— Конечно, хозяин, — кивнул Руджиеро. — Я заберу обе корзины. Потом вернусь за пергаментом и атанором.
— Оставь их, — сказал Сен-Жермен. — Атанор в пути бесполезен, а пособие… пусть его изучают ламы. Надо же им хоть как-то расширять кругозор.
Праздничный пир в монастыре Бья-граб Ме-лонг йе-шиз растянулся на всю ночь. Сен-Жермен в своей келье корпел над тибетскими текстами, переводя их на греческий и латынь.
Наутро последние отголоски веселья угасли. Ламы в пышных цветных одеяниях заполонили весь внутренний двор. Там вращались молитвенные колеса и звучали тягучие песнопения, время от времени какой-нибудь служка — всегда неожиданно — бил в большой монастырский гонг. Вечером к собравшимся вышел Сгий Жел-ри. Он произнес короткое наставление, призывавшее верующих не вмешиваться в чужие дела, преследуя личные цели.
— Слишком прямолинейно, — заключил Руджиеро, прослушав наставление до конца. — Возможно, я не все уловил, но, похоже, малыш метил в монастырского настоятеля.
Сен-Жермен промолчал.
— Мальчика ожидает трудная жизнь, — продолжил слуга, не смущаясь молчанием господина. — Когда умер мой сын, я радовался, что ему не придется страдать. Что ощущают родители такого ребенка?
— Он ведь не умер, — пробормотал Сен-Жермен.
— Не умер, но для своих близких он все равно что мертв.
Ночью верующие постились, но Сен-Жермен счел возможным подкрепиться перед дорогой, поскольку к нему пришла Бдеп-ипа. Их ласки не отличались особенной пылкостью, однако это не имело значения. Женщина, задыхаясь от сладостных спазмов, кажется, даже и не заметила, как с нее взяли обычную дань.
Перед рассветом Сен-Жермен в последний раз прошелся по коридорам монастыря Бья-граб Ме-лонг йе-шиз. Пони были уже навьючены, за ними приглядывал Руджиеро, осталось лишь прихватить кое-какую одежду и небольшой дорожный тючок.
От сдвоенных комнат, где он проживал, веяло отчуждением. Опустев, они вновь превратились в монашеские клетушки, безликие и не способные пробудить в покидающем их постояльце даже намек на какое-то сожаление. Нетерпеливым движением подхватив два тяжелых, подбитых мехом плаща, Сен-Жермен перекинул их через руку и уже потянулся к тючку, когда за спиной его послышался легкий шелест.
В дверях стоял Сгий Жел-ри.
— Я говорил, что увижусь с тобой до отъезда.
— Да, говорил, — улыбнулся Сен-Жермен. — Но я думал, ты выйдешь во двор.
— Нет. Мне приятней проститься с тобой в тишине, чем среди сутолоки и суеты, натыкаясь на недовольные взгляды. Настоятель после вчерашнего просто кипит, есть и другие. — Мальчик медленно пересек комнату и, зевнув, опустился на возвышение. Выглядел он неважно, под глазами пряталась синева.
— Ты отдыхал в эти дни? — Сен-Жермен сел на скамью, сочувственно посматривая на гостя и внутренне возмущаясь, что фанатичным монахам не приходит в голову его поберечь.
— Очень мало. Все празднества одинаковы. — Сгий Жел-ри сонно сморгнул и выпрямился, пытаясь взбодриться. — У меня есть кое-что для тебя.
— Для меня? Но мне ничего не нужно. Я и так загостился у вас.
— Не возражай. Я все обдумал и сделаю то, что хочу. — Мальчик порылся в складках своего широкого одеяния. — Это не от ламасерии. Это моя собственность и мой дар тебе. — В худенькой детской руке поблескивала небольшая статуэтка богини Тары — бодхисатвы Сгроль-ма Дкар-мо. Богиня сидела на корточках, воздев левую руку над головой и простирая правую к людям. На лбу, ладонях и даже на подошвах ее босых ног виднелись нарисованные синей краской глаза, символизируя чистоту помыслов бодхисатвы.
— Искупительница, — прошептал Сен-Жермен, принимая у мальчика статуэтку. Грудь его стеснило волнение, он вспомнил маленькую молельню, ночь и детские, сложенные чашей ладони…
— Пусть она будет с тобой, — сказал Сгий Жел-ри, вставая. — Мы ведь уже не встретимся в этой жизни. У тебя будет повод вспоминать обо мне.
— Для этого мне не нужна бронзовая отливка, — с нежностью в голосе возразил Сен-Жермен.
— Все равно забери ее. — Сгий Жел-ри поклонился. — Я мог бы сказать: «Пусть не знает зла твоя карма!» — но это не твой путь. Я желаю тебе обрести то, к чему ты стремишься. — Он поклонился еще раз. — Прощай.
— Примешь ли ты что-нибудь от меня? — спросил Сен-Жермен, лихорадочно соображая, что подходящего может найтись в его дорожном тючке.
— Нет. Ты больше ценишь вещи, чем я. — С этими словами девятилетний мудрец повернулся и вышел из кельи.
Восходящее солнце усыпало снежный покров мириадами сверкающих бриллиантов, и это великолепное зрелище так восхитило путешественников, выезжающих из ворот ламасерии Бья-граб Ме-лонг йе-шиз, что оглянулся на монастырские стены лишь один человек… Впрочем, прощальный жест его не получил ответа.
Письмо купца из Герата к своему зятю в Раа.
Чаша терпения всемилостивейшего Аллаха переполнилась, дорогой Кхуд. Нетвердых в вере людей ждет страшная участь.
До сих пор карающая десница его обрушивалась на тех, кто живет к востоку от нас, и мы в гордыне своей полагали, что тамошние народы платятся за свою нечестивость.
Мы слышали о монголах, но не придавали слухам значения. Насколько ужасны эти кочевники, нам открывается лишь сейчас. Я только что побывал в горах и на месте цветущих сел нашел дымящиеся руины да мерзких птиц, копавшихся в грудах человеческой плоти. Тех, с кем я вел дела, уже нет на свете, они порублены на куски.
В последние дни в Герат стекаются беглецы, не имеющие при себе ничего, кроме собственной кожи. Они возносят Аллаху благодарственные молитвы за избавление от мучительной гибели и плачут, рассказывая об участи своих близких. Подробности их рассказов настолько ужасны, что разум отказывается в них верить. Я тоже ничему не поверил бы, если бы не видел все сам.
Опасность, нависшая над нами, представляется мне столь серьезной, что я со своим семейством вознамерился перебраться в Раа. Я не хочу, чтобы моих жен и детей терзали свирепые варвары, и потому умоляю тебя принять нас в твоем доме. Ведь моя вторая жена — твоя сестра, мы — братья с тобой и партнеры в торговле, не отвергай нас, ибо, оставшись на месте, мы все пропадем.
Нам говорят, что у Персии достаточно сил, чтобы отразить неприятеля. Возможно, это и так, но Герат обречен. Кочевников ведет Ченгиз Кхан, одно это имя вселяет в сердца больший ужас, чем землетрясения и наводнения, любое из этих бедствий куда предпочтительнее набега безжалостных орд.
Ожидай нас не ранее чем через месяц. Вещи мы соберем дня в четыре, однако всего ведь с собой не прихватишь. Чтобы не пострадала торговля, необходимо отдать надлежащие распоряжения, а также сбыть или как-то припрятать товары, еще не пущенные в оборот. Я приложу все усилия, чтобы ускоритъ продвижение нашего каравана, но в летнее время дороги обычно забиты, а постоялые дворы переполнены, и как все устроится, ведает лишь Аллах.
Люди от природы воинственные полны решимости отразить натиск монголов и порицают тех, кто покидает Герат, словно не понимая, что обывателям, не сведущим в воинском ремесле, лучше не путаться у них под ногами.
Молюсь о скорейшей нашей с тобой встрече, без сожаления оставляя свой дом. Если это единственная утрата, которую нам предстоит понести, значит, Аллах действительно к нам благосклонен, а с его помощью любые потери легко возместить.
ГЛАВА 8
В Лхасе от каравана отстали королевские отпрыски со своей многочисленной свитой и пятеро лам. Проводники, объявив о двухдневной задержке, занялись поисками желающих двинуться вместе с ними на юг. Столица Тю-Бо-Тье, располагавшаяся в высокогорной долине, поражала воображение. В море однообразных толстостенных строений и набегающих друг на друга покатых крыш терялся даже королевский дворец, окруженный молчаливыми храмами, свидетельствовавшими о доминирующей роли религии в жизни высокогорной страны.
Четверо суток спустя караван, состоявший из пятнадцати седоков, двадцати восьми пони и шести яков, двинулся дальше, делая около двадцати — тридцати ли в день — в зависимости от погодных условий.
Разбиваемый на ночь лагерь неукоснительно охраняли, хотя в царстве обледенелых скал не наблюдалось никаких признаков жизни. Сен-Жермен неизменно вызывался дежурить в самые сонные предутренние часы, и спутники стали посматривать на него с уважением.
Внезапно налетевшая буря заперла их однажды на трое суток в монастыре Красных Накидок, но на четвертый день они выбрались-таки из снежных завалов и вновь продолжили путь по отрогу величественного хребта, вершины которого терялись в тумане.
Приблизительно через месяц дорога взяла к западу и пошла под уклон. На обочинах появился низкорослый кустарник, перемежаемый хилыми деревцами. Еще через двадцать дней впереди показалась маленькая молельня. Проводники радостно завопили и сообщили своим подопечным, что ниже этой часовни снег спускается только зимой.
Днем позже они прошли мимо козьего стада. Подпасок приветливо заулыбался и прокричал что-то на незнакомом наречии, озадачившем даже проводников. На луговинах запестрели цветы, меховым одеяниям пришлось дать отставку. В них теперь кутались лишь по ночам, да и то не всегда, ибо из расположенных ниже долин прилетали теплые ветры, напоенные ароматами трав.
Возле первого большего селения караван распростился с яками. Низкорослые, поросшие густой шерстью животные не были приспособлены к обитанию на равнинах, их продали встречным купцам, вознамерившимся переправить в страну вечных снегов груды диковинного товара.
Шесть дней спустя состоялось еще одно расставание. Девять лам свернули к древнему монастырю, укрывавшемуся в глубоком ущелье. Им предстояло пять-шесть лет изучать хранящиеся там с незапамятных времен священные тексты. Ламы раздувались от важности, явно гордясь своей миссией. С ними ушли тринадцать пони и один проводник.
Дорога сделалась оживленной, ее, как грибы, обступали деревни, убогие, пыльные, шумные, но вызывавшие умиление после долгого путешествия по безлюдным горам. На одном из постоялых дворов старший проводник заглянул в комнату инородца.
— Завтра, — заявил он, — мы расстанемся с вами. Наши обязанности влекут нас на юг, а тебя манит запад. — В его голосе сквозило явное облегчение. — Если тебе нужен другой проводник, я могу переговорить кое с кем. Тут есть надежные люди.
Вспомнив историю с Тцоа Лимом, Сен-Жермен решительно отверг предложение.
— На людных дорогах мы не собьемся с пути.
— Делай как знаешь, — сказал проводник равнодушно, сопровождая свои слова вежливым жестом.
— Я в долгу перед тобой, — продолжал Сен-Жермен ровным тоном. — Сознаю, что путешествие с нами не доставляло особого удовольствия ни тебе, ни… всем остальным.
— Ты… — проводник глянул в окно. — Ты не похож на других. В монастыре, откуда мы выехали, сказали, что ты колдун.
— А тебе колдуны не по нраву?
— Говоря по совести, дело не в том. Ты не ел с нами.
— Таков обычай моих соплеменников, — последовало спокойное напоминание.
— У тебя не было запаса продуктов, — возразил холодно проводник.
— Справедливо, но мой слуга вечерами ходил на охоту. И ты, и все остальные не раз ели мясо, которое он добывал.
Довод, похоже, подействовал, ибо проводник поклонился.
— Сожалею, что мы расстаемся, — произнес он с достоинством.
Сен-Жермен поклонился в ответ.
— Ты хорошо нас вел. В благодарность прими от меня эту безделицу. — Безделица была топазом размером с человеческий палец. — Окажи мне такую честь.
Проводник молча взял камень и спрятал его в карман.
— Почтенный, — сказал он пристыженным тоном, — на дорогах встречаются люди, втирающиеся в доверие к путникам с целью предать их мучительной смерти.
— Неужели? — поднял бровь Сен-Жермен. — Ты говоришь о загги?
— Ты слышал о них? — спросил проводник с удивлением.
— Кое-что. Значит, они снова бесчинствуют?
— Да. — Проводник подался вперед. — Торговец, с каким я разговорился вчера, сказал, что на западном направлении неспокойно. Чем ближе к Делийскому султанату…
— …Тем выше опасность! — заключил Сен-Жермен. Он усмехнулся. — Хорошо, я это учту. Еще раз благодарю тебя за заботу.
Проводник мог уйти, но не уходил.
— Куда вы пойдете, почтенный?
— В Шираз, в Персию, оттуда — в Дамаск и дальше, в края, откуда я родом.
— Ходят слухи, что Персия ввязалась в войну.
— Я учту и это. — Сен-Жермен усмехнулся еще раз. — Прости, уважаемый, но не стремишься ли ты убедить меня не расставаться с тобой?
В глазах пожилого проводника мелькнул суеверный ужас.
— О нет! — поспешно выдохнул он и, смутившись, добавил: — Просто выходит, что я бросаю тебя в незнакомом краю, и это меня смущает.
— Не совсем незнакомом, — возразил Сен-Жермен. — Я бывал тут когда-то.
— Бывал или не бывал, а осмотрительность никому не вредит, — с облегчением сказал проводник. — Ладно, покончим с этим. С тобой остаются четыре пони. Хозяин конюшен снабдит тебя кормом для них и… всем, чего ты пожелаешь. — Он повернулся и скорым шагом направился к двери, довольный, что покидает странного инородца, какого не стал опекать бы ни за какие драгоценности мира, если бы не повеление духовного наставника братства Желтых Одежд.
Как только проводник удалился, из маленькой спаленки выглянул Руджиеро.
— Похоже, мы остаемся одни?
— Да. — Сен-Жермен похлопал рукой по скамье, на которую опустился. — Сядь, посиди. Неизвестно, когда нам еще доведется расположиться с таким комфортом. — Он пошутил, но шутка повисла в воздухе.
Руджиеро сел на скамью.
— Я договорился о корме для пони и заказал мешок с провиантом. Хотя это лишний груз, — добавил он на обиходной латыни.
— Пусть, — ответил на том же языке Сен-Жермен. — Так будет проще. Не надо ничего объяснять. И потом… пони любят мясной отвар. Позаботься также об одеялах. Трудно сказать, что нас ждет. — Он посмотрел в окно. Над горными склонами плавал легкий туман. — Вот в Ширазе мы отдохнем. Год-другой, прежде чем двинуться дальше.
Руджиеро покосился на горы.
— Тебе это все надоело? — Сен-Жермен потер подбородок.
— Да, — кивнул Руджиеро. — Но я потерплю.
Чуть позже они вышли взглянуть на пони, а когда возвращались, тени стали заметно длинней. В большом зале трактира было людно, там жарко пылал очаг, на шампурах шипели куски бараньего мяса. Хозяин гостеприимно заулыбался.
— Садитесь и вы, — сказал он вошедшим. — Очень хорошо. Еда. — Толстяк похлопал себя по животу. — Очень вкусно.
Сен-Жермен жестами выразил благодарность и дал понять, что он сыт. Руджиеро ограничился тем, что провел по горлу рукой.
— Когда вы в последний раз… ели? — спросил он уже в комнате.
— Ты знаешь когда. — Сен-Жермен легонько толкнул ногой мешок с карпатской землей, потом посмотрел на второй. — Это все, что осталось. — Он нахмурился. — Мы выступим прямо сегодня. Часа через три-четыре.
— Ночью?
Слуга посмотрел на хозяина.
— Да. Ночь экономит мне силы, — пробормотал тот сердито. — Здесь нет никого, кто бы… понял меня, а подбираться к спящим тайком слишком рискованно. Так что мы отправимся ночью. — Сен-Жермен сел на скамью, но тут же встал и вновь подошел к мешкам. — Их было девять, теперь — только два. Дурацкое положение. Я не чувствовал себя столь беззащитным уже более тысячи лет. — Мысленно он перенесся в узилище под трибунами римского цирка. Счастье, что там было темно.
— Пони это не очень понравится, — пробурчал Руджиеро, открывая сундук. — Они быстро выдохнутся.
— На первое время их хватит. Перевалив через горы, мы возьмем лошадей. Или мулов. — Узкие пальцы нервно затрепетали, тонкие губы раздвинулись в упрямой усмешке. — К владельцу трактира я пойду сам. Тебя он начнет расспрашивать, меня — не посмеет.
— Но… ведь еще ничего не готово? — Руджиеро копался в укладке, перетряхивая плащи. — Смотрите, какие прорехи. Мне нечем их залатать.
— Не огорчайся, — откликнулся господин. Он уже лежал на мешках с землей, глаза его были прикрыты. — Разбудишь меня, когда встанет луна.
Когда Руджиеро тронул его за плечо, он тут же встал и оправил одежду, потом, поколебавшись, заткнул за пояс катану. В коридоре было темно, постояльцы похрапывали, половицы скрипели, из-за некоторых дверей доносились смешки и возня.
Хозяин постоялого двора вытаращил глаза и попытался урезонить сумасшедшего инородца. Ночь это ночь. Ночью ездить нельзя.
— Там демоны, — причитал он, загибая пухлые пальцы. — Нападают на путников. Пьют кровь.
— Кровь? — Инородец холодно улыбнулся и протянул толстяку серебряную монету.
— Почтеннейшего могут убить. — Толстяк вскинул руку над головой и резко опустил ее вниз, изображая удар дубинкой.
В ответ Сен-Жермен положил руку на эфес карающего меча.
Ломая руки и закатывая глаза, владелец ночлежки побрел к конюшне. Там стоял Руджиеро — над грудой вещей.
— Когда справитесь, закройте ворота. Просто закройте, и перекладина упадет.
Толстяк показал, куда именно упадет перекладина, и засеменил со двора. В конце концов, он сделал что мог, пусть сумасшедшие уезжают. Это даже и к лучшему, мало ли что они могли бы тут натворить.
— Хозяин, — сказал Руджиеро. — Я пересыпал землю в мешочки помельче. Случись что… ну, вы понимаете.
Сен-Жермен только кивнул.
Было прохладно, однако не зябко. Где-то попискивали ночные зверьки. Сен-Жермен глядел на созвездия, перебирая в памяти их названия. Звезды казались менее яркими, чем наверху, в горах. Он слегка усмехнулся, радуясь темноте.
— Господин? — окликнул его Руджиеро.
— Мы готовы? — не оборачиваясь, спросил Сен-Жермен.
— Да.
— Прекрасно.
Когда это кончится, подумал он, когда же, когда?
— Господин? — тихо позвал Руджиеро, обеспокоенный затянувшейся паузой.
Темная фигура медленно повернулась.
— Мы как-нибудь справимся, старина.
— Вы не сядете в седло, господин? — Руджиеро не любил такие моменты. Хозяин голоден, от него не знаешь, чего ожидать. Он пожал плечами и направился к гималайским лошадкам.
Сен-Жермен покорно пошел за ним.
— Я пойду пешком, — тихо сказал он. — Так будет лучше.
Деревня спала, их заметил только старик, терпеливо ожидающий смерти, но он тут же забыл о безмолвных ночных тенях. Дорога, обогнув кучку лачуг, вышла на горный склон. Потянулась ночь, и время ее измерялось лишь негромким размеренным стуком копыт.
Рассвет застал их возле заброшенного строения. Ручей, над которым оно стояло, давно пересох.
— Зато трава здесь густая и сочная, — сказал Сен-Жермен. Он оглядел груду камней, на которой покоилась огромная женская голова. — Судя по высунутому языку, это Кали. Ее призвание — разрушение. Что Кали делает над ручьем?
— Она, между прочим, ведает и плодородием, — проворчал Руджиеро, привязывавший лошадок к кустам.
— Ну да — страсть, связующая женское и мужское начала, ей также подвластна. Я чуть было о том не забыл. — Сен-Жермен кивком указал на руины. — Там могут быть змеи. Поглядывай, когда будешь укладываться, по сторонам.
Ночью они опять двигались вверх, но крутизна подъема постепенно сходила на нет, и на большой высоте дорога сделалась ровной.
— Вид отсюда, наверное, сказочный, — сказал Сен-Жермен, останавливаясь. — Особенно в ясные дни. На моей родине горы пониже. И все же милей их для меня ничего нет на свете. Каждому ведь мила своя родина, а?
Руджиеро ничего не ответил. Горы меняются мало. Того же не скажешь о городах. Интересно, каким он теперь стал, его родной Гадес? Он был еще римским, когда Руджиеро там жил, но те времена ушли, и в Испанию хлынули мавры. А крестоносцы вообще переименовали Гадес в Кадис. Может ли человек считать своей родиной то, от чего не осталось названия?
Прошло несколько суток, и в одну из ночей путь им преградили люди, вооруженные дубинками и ножами.
— Мы мирные странники, — сказал Сен-Жермен на одном из ходовых в этих землях наречий, надеясь, что его выбор удачен, а выговор внятен. — Почему вы хотите нас задержать?
Вперед вышел пожилой, но довольно крепкий мужчина.
— Откуда вы? — надменно спросил он.
— Мы идем из Бода, страны вечных снегов. Путь наш был очень долгим.
— Вы не из Бода, — возразил мужчина презрительно.
— Нет, — согласно кивнул Сен-Жермен, ничего более не прибавив.
— Сейчас ночь. Ночь — время демонов. — Мужчина, издав короткий смешок, что-то сказал своим людям. Те засмеялись в ответ. — Демонам не страшны ни ножи, ни дубинки. Идите, кто вам не дает?
— Мы лучше останемся здесь. Ты человек бывалый и хитрый. Если вам удастся убить нас, ты скажешь, что мы ночные грабители, если не удастся, ты объявишь нас демонами и бросишь в костер.
Мужчина с опасливой уважительностью воззрился на инородца, сумевшего заглянуть в его мысли. Он, разумеется, и ведать не ведал, что в Европе подобное хитроумие давно уже было в ходу, позволяя воинствующим ревнителям веры с легкостью уничтожать тех, кто не принимал их догматы или таковым им казался.
— Кто ты?
— Странствующий алхимик. — Заметив недоумение, промелькнувшее во взгляде человека, стоявшего перед ним, Сен-Жермен поспешно добавил: — Так иногда называют людей, умеющих превращать одни вещества в другие. Многим такое умение кажется колдовством. Можешь считать меня колдуном, если хочешь. Я пробираюсь на родину, я давно не был там, и для меня мучительна любая задержка.
И снова предводитель вооруженного люда обратился к своим сотоварищам, и снова округу огласил их раскатистый смех. Отсмеявшись, мужчина сказал:
— Возможно, ты и вправду являешься тем, за кого себя выдаешь, но тогда с нашей стороны было бы неучтивым не пригласить тебя провести какое-то время с нами. Если утро не принесет нам дурных известий, мы отпустим тебя. Как и того, кто еще не сказал нам ни слова.
— Хорошо, — кивнул Сен-Жермен. — Мы пойдем с вами. Веди нас.
Исход переговоров поразил Руджиеро.
— Господин! — вскричал он на одном из вульгарных латинских наречий. — Этим людям нельзя доверять! Они заведут нас в ловушку!
Сен-Жермен медленно повернулся к слуге. Тот был так удивлен скороговоркой, полившейся из уст господина, что едва успевал вникать в смысл древнегреческих фраз.
— Не вздумай сопротивляться, дружок, — бубнил Сен-Жермен, театрально взмахивая руками. — Их вчетверо больше, они нас одолеют. Однако если они убедятся, что мы не причиним им вреда, то ситуация пойдет нам на пользу. Связи между придорожными селами очень прочны. Впереди нас побежит добрая слава. Не молчи, отвечай что-нибудь.
Руджиеро сморгнул, страшно вытаращил глаза и ответил хозяину в той же манере, правда используя родную латынь:
— Наверное, ваше решение единственно верное, но риск все равно огромный.
Предводитель ночных дозорных остановился и с подозрением оглядел инородцев.
— Что это было?
— Я ведь колдун, — дерзко заявил Сен-Жермен. — Я наложил на свое имущество чары. Если кто-либо, кроме нас двоих, тронет наши мешки, золото, в них хранящееся, превратится в грязь.
— Золото? — Напускная веселость вмиг слетела с лица шутника. — Где же оно хранится? В этих грубых мешках?
— Именно так, — подтвердил Сен-Жермен, — но теперь оно зачаровано. Если кто-либо посторонний попробует к нему подступиться, оно навсегда станет грязью, даже и для меня. Но если ночь пройдет гладко, вас ожидает награда.
Он обернулся к Руджиеро и спросил его на латинском:
— Есть у нас еще слитки? — Руджиеро кивнул. — Позже, когда представится случай, подбрось их в мешки.
— Мой слуга, — пояснил Сен-Жермен, обращаясь к старшему селянину, — хороший охранник. Я велел ему не спать в эту ночь.
Селянин усмехнулся:
— По твоим словам, ты господин, но слуга твой посиживает в седле, а ты стоишь на дороге. Возможно, это он господин, а ты лишь слуга.
Сен-Жермен надменно приподнял брови.
— Ночью на горных тропах кому надлежит выбирать верный путь? Господину или слуге? Ответь мне, почтенный.
Успокоенный селянин дал товарищам знак, и весь отряд двинулся вниз по склону.
— Ты, наверное, побывал в дальних краях и знаешь, что там творится?
— Побывал. — Сен-Жермен вздохнул. — Всюду война. И на севере, и на востоке. Я же стремлюсь…
«К чему? — спросил он себя. — К миру? К равновесию? К храму?»
Предводитель селян смотрел на него с нескрываемым любопытством.
— Прости. Я нетверд в вашем языке и не всегда могу подыскать точное слово. Я… я ищу место, где мог бы спокойно работать. Согласись, в войне спокойствия нет.
— Эти люди на севере и на востоке, — выразил свое мнение предводитель, — временами словно бы сходят с ума.
— Ты прав, — кивнул Сен-Жермен, оглядывая селение — довольно зажиточное, судя по окружавшим его амбарам.
— У нас есть и дом для путников, — сообщил провожатый. — Кстати, мы к нему уже подошли.
— Замечательно. Надеюсь, нам будет позволено там разместиться?
Провожатый кивнул и сделал товарищам знак.
— Младшая сестренка моей жены, — пробурчал он, когда те удалились, — может согреть твое ложе.
Сен-Жермен поклонился.
— Ты очень добр.
Предложение не удивило его. Он знал, что в здешних краях весьма свободные нравы. Свояченица сельского старшины наверняка с ним же и спит. А возможно, и с братьями, и с прочими родичами сего почтенного мужа. Кому, как не ей, поручить шпионить за чужаком?
— Это благоразумная девушка, — заверил его старшина. — Она уже спала с инородцами и переняла у них многое.
— Приятно слышать, — сказал Сен-Жермен. — Особенности моего ремесла запрещают мне брать женщин обычным порядком, однако худого ей я не сделаю, ты можешь не беспокоиться за нее.
— Она спала с инородцами, — повторил старшина, открывая скрипучую дверь. — Я кликну слуг, они помогут управиться с пони. А девушка явится позже, когда ты будешь готов. — Старый плут масляно ухмыльнулся и большими шагами двинулся прочь.
— Еще два слова, — негромко сказал Сен-Жермен, и старшина замер на месте, как злоумышленник, которого застигли врасплох.
— Я слушаю, инородец.
— Утром, — размеренным тоном произнес Сен-Жермен, — если кто-то из вашей деревни пожелает сопроводить нас до другого села, и тебя, и того, кто с нами пойдет, ждет дополнительное вознаграждение.
— Хорошо, инородец, — сказал старшина. В глазах его загорелись алчные огоньки. — Я думаю, мы поладим. — Он, повернувшись, ушел.
Затаскивая в дом мешки с драгоценной землей, Сен-Жермен размышлял о гостье, которую ему предстояло принять. Какой она будет? Покорной и равнодушно-податливой, как многие из тех, с кем он встречался, или ему все же удастся воспламенить в ней ответную страсть? Он горячо надеялся на второе, хотя и сознавал, что в сложившейся ситуации шансов к тому практически нет.
Текст сопроводительного письма, написанного по-тибетски, но также имевшего дубликаты на китайском, хинди и некоторых других языках.
Братство Желтых Одежд, духовным наставником коего я являюсь, издревле славится тягой к знаниям, ибо они просветляют наш внутренний взор. Личности, особенно отличившиеся на стезе постижения мироустройства, заслуживают уважения и должны почитаться как теми, кто уже близок к завершению своего пути, так и теми, кто все еще движется по нему или находится в самом его начале.
Носитель сего письма, чужеземный ученый, называемый Ши Же-Мэном у нас и в Китае, а на своей родине известный как Сен-Жермен, обладает обширнейшими познаниями в любой из ныне известных нам наук, а посему принимать его надлежит с любезностью и уважением, ибо нет такого вопроса, на который бы у него не сыскался достойный ответ. Читающий эти строки да возликует, ибо ему предоставляется уникальнейшая возможность лично удостовериться в том.
Уверяю, что Ши Же-Мэн — отнюдь не поверхностный или простодушный собиратель познаний, но именно человек, глубоко проникающий в сущность того, что он познает. Он не выдает себя за философа, однако философии в нем много больше, чем в изрядном числе мудрецов. Часы, проведенные с ним, духовно обогащают, ему хочется внимать и внимать.
Доверительность, установившаяся между Ши Же-Мэном и мной, позволяет мне заявить, что заслуживший его приязнь человек обретет в нем верного друга, чуждого фальши, льстивости или корыстолюбия. Не упускайте возможности сблизиться с ним, если, конечно, судьба вам ее предоставит.
Добавлю еще, что моя жизнь была бы куда беднее, если бы наши дороги не пересеклись.
Пусть не знает зла ваша карма.
ГЛАВА 9
Торговцы в розницу и лоточники перетащились поближе к реке, тщетно пытаясь спастись от жары — такой влажной и удушающей, словно какому-то великану вздумалось наложить на весь город горячий компресс. После полудня многие лавки позакрывались, и досидеть за прилавками до заката отважились лишь отдельные чудаки, к каковым, видимо, относился и старик-ювелир, только-только собравшийся запереть двери своего прибежища на ночь. Никто в этот день так и не соизволил к нему заглянуть, ароматы сандала и специй, мешаясь с кислыми запахами уборной, нагоняли одуряющую дремоту. Настало время вернуться в лоно семьи и наконец-то прилечь, неторопливо вкушая охлажденную смесь сквашенного молока с фруктовыми соками. Сглотнув слюну, старик потащился к дверям, и тут на пороге лавки возник незнакомец.
— Понимаю, что уже поздно, — произнес он со странным акцентом, но на наречии высшей касты браминов. — И все-таки удели мне немного времени. Думаю, оно пройдет не без пользы.
Несмотря на жару и усталость, старику сделалось любопытно. Незнакомец явно был иностранцем, о том говорили и цвет его кожи, и черное одеяние, и нагрудный диковинный знак. Темные выразительные глаза посетителя иронически щурились.
— Конечно, мне следовало заглянуть к тебе днем, но этот зной… он просто невыносим. Если хочешь, я навещу тебя утром, однако было бы лучше начать разговор сейчас. — Его голос — мелодичный и низкий — завораживал, и старик выжидающе хмыкнул. Незнакомец потеребил поясной кошелек. — Правда, я пришел не купить, а продать, и все же, надеюсь, мое предложение покажется тебе интересным.
Очарование мигом развеялось. Ювелир удрученно вздохнул.
— И впрямь уже несколько поздновато, любезный. Я закрываюсь, но завтра с утра…
— Взгляни сам, — сказал иностранец.
На его ладонях лежали шесть драгоценных камней. Самый малый из них превосходил по размерам ноготь большого пальца руки, а два самых крупных… ювелир задохнулся. Желтый алмаз мог затмить все алмазы в короне раджи, но старика более взволновал другой минерал.
— Рубин? Такой огромный? — прошептал он, опасливо протянув вперед руку, чтобы ощупать слегка жирноватую поверхность камня.
Иностранец позволил себе улыбнуться.
— Я прибыл сюда несколько дней назад и рассчитывал двинуться дальше — на запад…
Ювелир покачал головой. Ситуация в западных землях была незавидной. Незнакомец, словно бы заглянув в его мысли, кивнул.
— Знаю, — сказал он недовольно. — Персия втянута в разрушительную войну. Орды кочевников попирают ее, ехать туда нет смысла. Вот почему я и хочу продать эти камни. Деньги, вырученные за них, позволят мне сносно провести здесь какое-то время.
Сносно! Человек, обладающий такими сокровищами, может жить лучше раджи. Должно быть, у посетителя большая семья, раз он решился расстаться со своим достоянием.
— Я одинок, — сказал незнакомец, — и многого мне не нужно. Порядочный дом, несколько слуг. — Он покосился на лампы, горевшие в глубине помещения. — Пожалуй, тут темновато. Не пройти ли нам к свету?
Трепет, с каким старик-ювелир подносил камни к огню, был сродни религиозному благоговению. Он осмотрел поначалу два небольших алмаза, один — голубоватый, другой — чистой воды, затем взялся за изумруд, в зеленой толще которого играли синие искры. Четвертым был сапфир, он казался черной звездой, и, возвратив его, старик жалостно всхлипнул. У него не хватало решимости прикоснуться к крупным камням.
— Ну же, — ободряющим тоном сказал незнакомец, — убедись и в их чистоте.
Старик-ювелир кивнул, принимая испускавшие чарующее свечение камни.
— Они… изумительны, — прошептал он наконец. — Их качество безупречно.
— Да. — Иностранец упрятал всю партию в кошелек. — Мне нравится твоя честность. Ты даже не сделал попытки убедить меня в том, что мои камни ущербны или что в настоящее время ты не склонен что-либо покупать.
— Ах, — старик помрачнел. — Почтенный уже побывал у Чандри. — Он опустил веки, уклоняясь от взгляда внимательных глаз.
— Галька, подобранная на дороге, стоит дороже того, что он мне предлагал, — произнес иностранец, и ювелир невольно вздохнул.
— Человек, владеющий такими сокровищами, не может не знать им цену, — хмуро пробормотал он. — А потому, скажу прямо, не представляю, смогу ли я их купить. Я почитал бы за счастье даже выступить в роли посредника, чтобы любоваться ими, пока не сыщется покупатель, однако ты ведь желаешь получить деньги сразу, разве не так? И хотя, разумеется, я не беден, столь крупной суммы мне в одночасье не наскрести.
Сказанное, казалось, не слишком встревожило незнакомца.
— Сколько тебе надо времени, чтобы предложить мне разумную цену?
— Разумную для кого? — спросил ювелир со смешком. — Для тебя, уважаемый, или же для меня?
— Я хочу совершить сделку, выгодную для нас обоих. Но уверток не выношу. — Незнакомец помедлил, и пауза придала его словам особую вескость. — Итак?
— Завтра я переговорю со своей родней и, пожалуй, в этот же час смогу сообщить тебе о нашем решении. — Старик вдруг осознал, как ему хочется приобрести эти камни, и чужак это, видимо, понял.
— Завтра к закату я буду здесь. — Чужак повернулся к дверям. — Предупреждаю, если кому-то из твоих родичей или слуг вздумается пойти по моему следу, ты более никогда не увидишь меня.
— Подобное не в моих правилах, уважаемый, — солгал ювелир.
— Смотри же. — Незнакомец вышел из лавки и исчез в удлиняющихся вечерних тенях.
Ювелир остался один, спрашивая себя, не приснилось ли ему все случившееся. Но он ведь прикасался к этим камням. Его пальцы помнили их гладкость и вес. Старика внезапно бросило в холод. Незнакомец обещал прийти завтра, однако отсрочка ничего не решала. У него нет возможности дать ему мало-мальски достойный ответ. Ювелир стиснул зубы. Даже два самых мелких алмаза в предложенной партии стоят много больше того, что он может вытряхнуть из родни. Нужны деньги, и много. Но где же их взять? У раджи Датинуша? Тот, конечно, богат, но имеет ли право ничтожный торговец беспокоить светлейшего князя по пустякам?
Оглаживая бородку, старик вышел на улицу в надежде, что ему будет подан какой-либо знак. Небеса уже потемнели, но розовое закатное пламя все еще освещало пустынную базарную площадь, где металась чья-то несмышленая козочка, тщетно пытаясь порвать веревку, удерживающую ее. Раджа Датинуш слывет человеком разумным, однако трудно сказать, как на него подействует известие об инородце, в чьем кошельке хранятся сокровища, приобретение каковых может изрядно опустошить даже княжескую казну.
Козочка, встав на дыбки, сорвалась-таки с привязи и, задирая коротенький хвостик, понеслась по дороге, ведущей к княжескому дворцу.
Это был знак, и старик его понял. Он поспешно вернулся в лавку и прошел в помещение, где стояли железные ящички, ножки которых были вмурованы в каменный пол. Проворно открыв одну из укладок, ювелир принялся выбирать украшения. Золото тускло мерцало в его подрагивающих руках. Нагрудная цепь, пара изящных браслетов и несколько тонких колец весьма подходили к случаю, но, немного поколебавшись, старик решился добавить к ним перстень с черными жемчугами. Конечно, кое-кому он кажется мрачноватым, однако с его приобретением лавка удвоила обороты, и все дети, хвала небу, живы, так что доброй силой, в нем заключенной, не стоит пренебрегать. Старик замкнул сундучок, погасил все светильники, затем закрыл свою лавку и двинулся в путь.
Дворец раджи был невелик, но ему придавали величия роща и горы, а также река, огибавшая широкие крылья террас. Он казался звездой, сиявшей над маленьким княжеством, и все обитатели плодородной долины с восторгом и гордостью поглядывали на него.
У ворот старика задержали. Старший стражник вел себя очень заносчиво, но в конце концов вызвал раба. При входе в княжеские покои гостя встретил величественный дворецкий, он провел его сквозь анфиладу великолепно отделанных помещений к круглому залу, сверкавшему золотом полированных стен.
В дверях зала дворецкий помедлил.
— Ювелир…
Он вопросительно глянул на старика.
— Нандалас, — прошептал тот.
— Ювелир Нандалас, — сказал, возвышая голос, дворецкий и жестом велел посетителю выйти вперед.
Раджа Датинуш сидел на возвышении, заваленном великим множеством самых разнообразных подушек.
— Да? — сказал он, зачерпывая из глубокой вазочки мед и лениво размешивая его в небольшой чашечке с соком.
Нандалас, склонившийся в подобострастном поклоне, поднял глаза.
— Прости, о светлейший. Лишь дело исключительной важности заставило меня потревожить тебя, иначе бы я никогда не осмелился…
— …Настаивать на аудиенции, — закончил скучающим тоном раджа. — Похоже, все мои подданные занимаются лишь исключительными делами. Ну-ну, продолжай. — Раджа откинулся на подушки, поднося чашку ко рту. От его плотно сбитого тела веяло силой, в глубинах тесно посаженных глаз таились ирония и печаль.
Слегка озадаченный Нандалас вновь поклонился.
— Великий раджа, я простой ювелир, однако, смею надеяться, клиенты меня уважают. Как за доброе имя, так и…
— Я знаю, — прервал посетителя Датинуш. — Ты и твои братья… у вас превосходная репутация. Продолжай.
Нандалас растерялся.
— Но… Разве взор могущественных владык обращается к тем, кто копошится в придорожной пыли?
— Во-первых, — лениво пояснил Датинуш, — и владыки, и их домочадцы склонны приобретать драгоценности чаще, чем кто-либо другой, и потому разбираются, у кого лучше выбор. Во-вторых, в записях о ювелирных закупках, делаемых нашей семьей на протяжении многих веков, твое родовое имя мелькает достаточно часто. — Раджа поставил чашку на стол и вытер нафабренные усы. — Это правителям больших государств простительно ничего не знать о своих подданных, ибо тех слишком много. Я же позволить себе такую роскошь не могу. По крайней мере, до тех пор, пока магометане не перестанут теснить нас. — Он недовольно воззрился на старика. — Зачем ты пришел? Что у тебя за дело?
— Ах… — Мысли старика совсем спутались. — Я… — Он прочистил горло. — Сегодня вечером в мою лавку вошел человек и предложил купить у него камни. — Скучающее выражение в глазах раджи заставило ювелира заторопиться. — Это был инородец, с Запада, как я понял, он много путешествовал… да. Его драгоценности… те, что он мне показал… они… они…
— И что же они? — Раджа поднял бровь. — Никак не пойму, о чем ты толкуешь? Инородцы у нас не редкость. Им разрешается торговать. Что, его камни — фальшивка? — Он снова наполнил чашечку соком, но пить пока что не стал и потянулся к вазочке с медом.
— Нет, не фальшивка! — выпалил вдруг Нандалас. Вздрогнувший Датинуш положил ложечку в вазу. — Великий владыка, они удивительны, его камни. Всего их шесть: черный сапфир, потом с синим проблеском изумруд, потом два — один с легкой дымкой — алмаза и еще два камня… невероятно больших. Первый — желтый — крупней бриллианта, вделанного в твою княжескую корону.
— Крупней? — недоверчиво спросил Датинуш.
— Много крупней. — Нандалас вдруг запнулся, браня свой порыв. — Я не видел его в солнечном свете, — пробормотал он уклончиво, но собеседник все понял и усмехнулся, приглаживая усы.
— А что с его качеством? Наверняка заурядные камешки не заставили бы тебя броситься ко мне со всех ног.
— Качество превосходно. И у алмазов, и у изумруда с сапфиром, и у рубина. Последний — второй по величине в партии, но все равно сравним с небольшим куриным яйцом. — Старик неловко затеребил расшитый кушак. — Я сам бы купил эти камни, но не располагаю такими деньгами… и я, и мои братья… да и, потом, даже купив эти сокровища, кому, кроме тебя, мы смогли бы их перепродать?
— И ты пошел прямо ко мне? — уточнил Датинуш.
— Да, ибо, не сделав этого, я обрек бы свое семейство на гибель! — вскричал ювелир. В его глазах, одновременно и жалких, и дерзких, мелькнуло безумие.
Раджа Датинуш покачал головой.
— Почему?
Старик помедлил, подыскивая слова.
— Так вышло бы, господин. Ты ведь понимаешь в камнях и знаешь, как велика их сила. Для тех, кто к ним неравнодушен, они делаются дороже и братьев, и сыновей. Они — живые, у них своя плоть, своя кровь. Увидев свечение в недрах рубина, я… я закипел, как юноша, предвкушающий восторги любви. Что говорить, большинство драгоценных камней имеют изъяны. Неправильность формы, грубая полировка, мельчайшие трещинки, сколы — тут много всего. Порой и из тысячи штук не выберешь совершенный образчик. А их было шесть! — Старик умолк, ощущая, как бешено колотится его сердце. — Шесть идеальных камней, господин!
— Шесть, — медленно повторил раджа. — А принес их один человек?
— Да, — пылко подтвердил Нандалас. — Он вошел, когда солнце клонилось к закату. Признаться, я поначалу заподозрил его в шельмовстве. Ведь скудное освещение — большое подспорье тому, кто пытается сбыть что-то негодное. Но все пошло по-другому. Мой гость сам убедил меня поднести камни к светильникам. Так поступает лишь тот, кто предлагает отменный товар. — Глазам старика сделалось горячо. Он вспомнил, как откликалось на внешний свет сияние в толще рубина, и чуть было не сронил непрошеную слезу.
— Каков же он был, этот твой гость? — спросил Датинуш с нетерпением, явственно выдававшим, что в нем просыпается интерес.
— Он инородец, как я уже говорил, о достойный. Черное одеяние и никаких украшений, кроме нагрудного знака на серебряной и довольно массивной цепи. Знак странный, подробно его рассмотреть я не смог. Кажется, это диск… зачерненный, крылатый. Пришелец изъяснялся на языке высшей касты браминов, несколько старомодном, но правильном, — вот, собственно, все.
— Возможно, его обучал кто-то из наших вытесненных на Запад семейств, — предположил Датинуш.
Расширение Делийского султаната поломало множество судеб, хотя магометане и проявляли терпимость к вероучениям завоеванных княжеств, порицая в них лишь буддистское равнодушие к мирской суете. И все-таки до чего ж это нелегко — сохранять добрые отношения как с султанатом, так и со своими высокородными соплеменниками с другой стороны!
Раджа удрученно вздохнул, и вздох его был неправильно истолкован.
— Ты прав, о великий владыка! — всполошился старик. — Я мало что сумел вытянуть из этого человека. Каюсь, меня интересовали лишь камни, но я непременно узнаю его. Даже в нашей одежде, ведь он очень приметен. Истинно говорю, я узнаю его!
Раджа Датинуш мысленно покривился, но сказал то, что был должен сказать:
— Опиши-ка мне этого инородца подробней, чтобы стража моя не даром ела свой хлеб.
Нандалас зажмурил глаза, на лице его проступили морщины. Он виноват перед князем, ему надо загладить вину.
— Он примерно того же роста, что и ты, о достойный, хотя в телесах суховат. Впрочем, он и не тощ, у него широкая грудь. — Старик покусал губы. Надо было сказать о таинственном незнакомце что-то еще! Надо… но что же, что же?! — У него прекрасные руки — со сравнительно длинными пальцами, хотя сами кисти не велики. Волосы темные, слегка вьющиеся, а глаза… — Ювелир встрепенулся. — Его глаза необычны. Других таких я еще не встречал.
— Необычны? — прищурился Датинуш. — У них что — особенный цвет или форма?
— Они темны, как колодцы, и притягательны, словно бездна, их цвет невозможно определить. — Старик понурился, не в силах взглянуть на князя.
Раджа же глядел на своего гостя с растроганной грустью. Тот вел себя так, словно и впрямь стоял перед кем-либо из великих владык. Но это было не так: уже четыре колена родичей князя не носили титула магарадж, утратив власть, богатства и земли, а сам Датинуш правил осколком древнего королевства, пользуясь попустительством Дели и удачным стечением обстоятельств. Он действовал осмотрительно, ему пока что везло. Впрочем, в сравнении с участью, постигшей многих индийских властителей, Датинуш мог почитать себя даже счастливым. Единственной и неотступной печалью его была недавняя гибель последнего сына. Дочь, когда и ему придется уйти в иной мир, не сумеет противиться султанату, и княжество у нее отберут.
Встряхнувшись, раджа вдруг осознал, что старика убивает его молчание, и торопливо сказал:
— Ты сделал что мог. Твой клиент действительно необычен.
Ювелир судорожно вздохнул.
— Благодарю, господин.
— Ты ведь еще увидишься с ним?
— Непременно. Завтра у нас назначена встреча. Именно потому я и здесь, — боязливо напомнил старик. — Мне надо сделать ему предложение. Разумное, о достойный, он знает цену камней.
— Ну и чего же они все-таки стоят? Говори, не стесняйся.
Старик потер в раздумье губу.
— Порядка четырех-пяти мер золотом, — выдохнул он и зажмурился, ведь сумма казалась немыслимой даже ему самому.
— Зерновых мер? — уточнил Датинуш. — Должно быть, эти камни и вправду великолепны. Пять мер золотом. — Он рассеянно оглядел свои руки, потом сложил их на груди. — Завтра ты скажешь своему инородцу, что не имеешь таких денег, и посоветуешь ему явиться ко мне. Уверь его, что тут он найдет самый радушный прием, если, конечно, не замедлит с визитом. Намекни, что промедление могут принять за неучтивость. Сделай так, Нандалас, и заслужишь мою приязнь, а вместе с ней и достойное вознаграждение. Кроме того, тебе следует известить инородца, что я хочу купить его камни и дам за них то, что он спросит, если они воистину хороши.
Медленный взмах руки показал, что ювелир может уйти, и Нандалас это понял. Пятясь и кланяясь, он вышел из зала, ощущая благоговейный восторг.
— Ну что скажешь? — спросил раджа пустоту.
Та мигом откликнулась:
— Тут есть что обдумать.
Начальник дворцовой стражи, выскользнув из-за ширмы, неторопливо прошествовал к возвышению, на котором располагался раджа. Усы его были лихо закручены, а богато расшитый мундир соперничал с позолотой настенных панелей.
— Инородец… с такими сокровищами.
— Это не так уж и странно, — сказал Датинуш. Он поболтал ложечкой в чашке. — Что кроется за всем этим? Ловушка?
— Весьма вероятно. — Начальник стражи сдернул с помоста подушку и с негромким покряхтываньем устроился на полу. — Человеку султана выгодно сбыть нам несколько превосходных подделок, чтобы тем самым опустошить нашу казну и, соответственно, подорвать нашу боеспособность. — Он, отдуваясь, заложил большие пальцы за пояс. — Магометане хитры.
Раджа отмахнулся.
— Камни, похоже, подлинные, старик разбирается в них. Сделка может быть выгодной, а ты ведь знаешь, во что нам обходится охрана границ.
— Заплатив, мы никакой выгоды не получим, — с холодной усмешкой возразил толстощекий усач.
— Мы покупаем и, значит, выигрываем, — сказал Датинуш. — Кроме того, нам нужны богатые люди. Сейчас мы заплатим, потом совершим обмен. Инородцы охочи до удовольствий.
— Полдня в подвале, и мы получим желаемое. Всего лишь за каплю пота у Сибу на лбу. — Усач хохотнул и потер руки.
— Нет, — твердо сказал Датинуш. — Никаких пыток, никакого давления. Богатые люди имеют обширные связи, с такими лучше дружить. Я как-то отдал тебе египтянина, но золота мы не нашли. Он запирался, и мы решились на худшее. Он умер, а где результат? — Щеки раджи покраснели. — Подобное не должно повториться, — хмуро пробормотал он.
Усач вновь хохотнул.
— Как скажешь, мой повелитель, как скажешь. Надеюсь, твоя снисходительность не доставит тебе огорчений. — Он отшвырнул подушку и встал. — За ювелиром будут следить. Как, впрочем, и за инородцем. И если он вздумает пренебречь твоим приглашением…
— Да-да, хорошо, — брюзгливо буркнул раджа. — Но смотри не переусердствуй. Если с ним случится что-то плохое, твое положение пошатнется. — Он сложил руки на животе и примирительным тоном добавил: — Мы должны поступать по совести, Гюристар.
— Как повелителю будет угодно.
Гюристар дернул плечом и повернулся, чтобы уйти.
— И если вдруг инородец исчезнет, — негромко сказал Датинуш, — я тоже этому не поверю. Есть люди, способные сделать тайное явным.
Гюристар свирепо осклабился.
— Я никогда не обманывал тебя, господин.
Оба знали, что это не так, но один ничего не сказал, а второй, поклонившись, ушел. Датинуш погрузился в раздумье. Как управиться с Гюристаром? С инородцами, с разбойниками, с бунтовщиками и даже с послами султана он кое-как управляется. Но строптивый начальник тебя охраняющей стражи — это совсем другой, и весьма деликатный, вопрос.
Письмо Мей Су-Mo к Наю Юнг-Я и членам несторианской общины в Лань-Чжоу, так и не доставленное по адресу, ибо нарочного, выехавшего из Ло-Янга и везшего с собой свыше двух сотен других писем, постигла судьба пяти тысяч несчастных, убитых монгольскими конниками в Сай-Чу.
Праздник Голодных Коз, год Тигра, пятнадцатый год шестьдесят пятого цикла, одна тысяча двести восемнадцатый год от Рождества Христова.
Низкий поклон почтенному настоятелю и всем членам нашей общины!
Несомненно, вас удивляет, почему это письмо написано мной, а не братом, и посему спешу сообщить, что Мей Са-Фонг умер месяц назад от изнурительной лихорадки. Я не решалась писать вам раньше, ибо вокруг меня постоянно крутился Чанг-Ла, но теперь он уехал. Люди из Дели сманили его поднимать знамя ислама, он отрекся от истинной веры и поклялся им верно служить. Когда брат слег, этот олух возомнил, что ему все дозволено, и стал ко мне подъезжать с нескромными предложениями, словно бы позабыв о женах, ожидающих его дома. Брат бился в агонии, а Чанг-Ла делался все настойчивее, и мне пришлось разбить о его голову огромный кувшин. Видимо, этот удар окончательно помутил ему разум, ибо вскоре после нашей столь резкой размолвки он и сошелся с группой магометан.
А до болезни брата все шло хорошо. Мы добрались до местечка Та-Кар и намеревались отправиться дальше — по дороге, ведущей к Пу-На. Теперь мне придется продолжать путешествие в одиночку, и я это сделаю, как только позволит погода и небо пошлет мне подходящего проводника. Пока же я неустанно молю Господа наделить меня мудростью и терпением. Молите Его о том же и вы, когда барабаны призовут вас к молитве, ведь вы, я надеюсь, все еще помните обо мне.
Брат стремился в Пу-На — он слышал, что там проживают наши братья по вере, и слухи эти казались ему достоверными, хотя все наши прежние длительные скитания можно по праву бы счесть полосой неудач, ибо еще ни разу мы даже близко не подходили к тому, что мечтали найти много раньше.
Возможно, вам кажется, что столь неуспешное странствие пора бы и прекратить, но я, как говорят буддисты, уже встала на путь и не сойду с него до его достойного завершения. Иначе смерть брата будет напрасной, чего я, конечно, никак не могу допустить. Торжественно обещаю при каждом удобном случае посылать вам известия, но на их регулярность особенно не рассчитывайте. Есть ситуации, в которых отправка письма представляется делом практически невозможным, — одна из них, например, — пребывание на борту корабля.
Теперь о тревожном, то бишь о монголах. Они, похоже, везде. Брат еще был полон сил, когда нам встретился человек, вернувшийся из земель, именуемых Персией. Он сказал, что народы, там проживающие, пребывают в ужасе и тоске, ибо кочевники непрерывно их атакуют. Очевидно, Персия — это страна, которую мы зовем Бу-Са-Ин. Сам странник родом из города Сье-Ла-Ши, его еще называют Ширазом. Хотя он и не был на родине несколько лет, но письма от близких сказали ему об отчаянном их положении.
Я потом взялась наводить справки сама и поняла, что все обстоит много хуже. Монголы на деле уже в Персии, они разоряют ее. Кроме того, поговаривают, что эти разбойники захватили и Золотую Империю, но в это я что-то не верю. И очень жалею, что не имею возможности получать вести от вас, они бы, я знаю, меня подбодрили. Конечно, имперской армии ничуть не страшны нечесаные людишки на кудлатых лошадках. Да и Господь наш, разумеется, более поощряет порядок и благоденствие, чем тех, кто их разрушает. Он отвернется от варваров, втянувших народы в войну.
С молитвами и с любовью ко всем вам, а также с надеждой, что ваше благословение принесет утешение душе моего брата, я вручаю это письмо купиу из Браддура и попечению Господа нашего, по воле которого творятся все земные дела.
ГЛАВА 10
Стражники, дошагав до тронного зала, уважительно расступились, позволяя чужеземному гостю войти.
— Ага, — протянул раджа, разглядывая незнакомца и отмечая, что шелк его одеяния очень хорош, — значит, ювелир сдержал свое слово.
— Сдержал, но я мог ему не поверить, — хладнокровно откликнулся Сен-Жермен. Привстав на одно колено, он поклонился в европейской манере, затем поднялся на ноги. — Достойному следовало послать с ним какой-нибудь знак.
Имеешь возможность атаковать — атакуй, хотя бы в форме упрека. Рискованный шаг, но, чтобы с тобой считались, можно пойти и на риск.
Датинуш озадаченно повернулся к придворным. Их было четверо. Ближе всех к трону стояли Гюристар и мрачноватый брамин, из-за которых выглядывал местный поэт Джаминуйя, однако раджа обратился к почтенному старцу, походившему на купца.
— Ну, Куангосан, что ты нам скажешь?
Торговец оторопел и вытаращил глаза.
— Великий владыка, конечно же… несомненно, это человек с Запада, — сбивчиво забормотал он. — О том говорят и его глаза, и цвет кожи… однако… — Старец икнул и умолк.
— Однако Запад обширен, — иронически подсказал Сен-Жермен, затем повторил ту же фразу по-гречески и по-арабски.
Куангосан, пришедший в совершенное изумление, растерял все понятия о приличиях.
— Ты последователь пророка? — вскричал он по-арабски. — Ты исповедуешь ислам?
— Нет, — сказал Сен-Жермен, подражая изысканному стилю своих арабских учителей. — Скорблю, что ввел вас в заблуждение, но это, поверьте, не входило в мои намерения. Разумеется, тот, кто вложил себя в руки Аллаха, дарует свое снисхождение тому, кто менее мудр.
Торговец кивнул и сказал, осторожно подбирая слова:
— Сам я не иду за пророком, но три моих брата вступили на этот путь. Хорошо, что ты почитаешь его слово, ибо Дели совсем рядом, и разговоры, что здесь ведутся, отдаются и там.
Раджа грозно посмотрел на торговца.
— Или пользуйся нашей речью, или молчи.
— Виноват я, — мгновенно откликнулся Сен-Жермен. — Меня подвела привычка общаться с людьми на родных для них языках, конечно в тех случаях, когда я их знаю. Я могу говорить на хинди, на персидском, тамильском и многих других наречиях, но владею ими не одинаково хорошо. — Он повернулся к торговцу: — Ты проявил доброту, указав на мои недочеты в арабском.
По лицу поэта скользнула улыбка. Арабский он знал и отлично понял, что чужак выгораживает купца, но не стал заострять на этом внимание, заговорив о другом:
— Ты много странствуешь, но и у странников имеется родина. Ответь, откуда ты родом?
— На Западе, — сказал дрогнувшим голосом Сен-Жермен, — имеются земли, где сейчас расположено Венгерское королевство. Там покоится прах моих предков. Я очень давно не бывал в тех краях и наконец решил навестить их. Однако если монголы действительно двинулись в Персию, то через эту страну дороги мне нет. — Он помолчал, размышляя. — Я мог бы переправиться через Арабское море в Египет, где сел бы на венецианское судно, идущее в Константинополь или в Триест. Но все это связано с массой хлопот, и притом мореплаватель я неважный.
— Он правильно называет и страны, и города, — заметил торговец. — Невеждам подобное недоступно.
Сидящий на троне раджа шевельнулся, и торговец мгновенно увял.
— Ладно, — сказал Датинуш. — Теперь мы знаем, куда ты идешь, но не знаем, откуда ты прибыл.
— У меня был в Ло-Янге свой дом, но около двух лет назад я оставил его, чтобы сражаться с монголами на западных границах Китая. Нас одолели, я вынужден был бежать, пробиваясь сквозь горы. В Вода, царстве вечных снегов, мы зазимовали — у монахов из братства Желтых Одежд, потом, покинув высокогорье, двинулись в вашу сторону.
— Мы? Ты путешествовал не один? — прищурился Гюристар и, подбоченившись, вышел вперед, явно показывая, что сомневается в словах инородца.
— Со мной был слуга, Руджиеро. Он служит мне уже множество лет и подтвердит все, что сказано мною.
— Еще бы, — хохотнул Гюристар. — Хороший слуга подтвердит все, что угодно. — Усач повернулся к радже: — Не верь ему, повелитель! Любой человек может сказать, что пришел из Бода, особенно инородец. Он знает, что у нас нет возможности проверить его и вывести на чистую воду. На деле же он обычный шпион и заслан сюда из Дели. Султану не терпится подмять наше княжество под себя, ты знаешь о том, о владыка! Он очень хитер, складно болтает и знает язык наших врагов, а его скитания по Бода не более чем небылица!
— Красноречиво, — кивнул Сен-Жермен и потянулся к пристегнутой к поясу сумке. — Но обосновано плохо. У меня же есть доказательство моего пребывания в стране вечных снегов. Это сопроводительное письмо вручено мне духовным наставником ламасерии Желтых Одежд, именуемой Бья-граб Ме-лонг йе-шиз, где мы со слугой провели эту зиму. Письмо составлено на нескольких языках, один из них вам понятен.
Он протянул письмо Датинушу, но взял его Гюристар.
— Не надейся, что мы излишне доверчивы, инородец!
— Разумеется, нет, — пробормотал Сен-Жермен.
— Ответь мне, — хмуро сказал раджа, сообразивший, что Гюристар будет долго корпеть над бумагой, — почему ты хочешь продать все свои камни? Один алмаз я бы понял, ну два, но шесть — это ведь много!
Сен-Жермен равнодушно пожал плечами.
— На родину я попаду очень не скоро, а жить без денег нельзя. Мне надо где-то устроиться, чтобы продолжить исследования, мне надо нанять слуг, ведь я привык не к бедности, а к достатку. — К сказанному он мог бы добавить, что хорошо оплачиваемые слуги лучше держат языки за зубами, чем рабы или бедняки.
— Так ты собираешься купить себе дом? Что ж, это похвально. Но на деньги, вырученные за такие сокровища, ты мог бы купить половину княжеского дворца. — В голос раджи вплелись почти дружелюбные нотки.
— Сомневаюсь, — сказал Сен-Жермен. — Разве что комнату или две, но не больше.
— Пожалуй, ты прав, — самодовольно кивнул Датинуш. — Эй, Гюристар, что ты там понял?
Начальник стражи выглянул из-за свитка.
— Я смог разобрать лишь несколько строк и подпись, но все вроде бы подтверждается, — заключил он со вздохом. — Все в порядке, если… если только письмо не поддельное. — Потухшие было глаза усача вновь загорелись. — Наверняка это фальшивка, мой господин!
Он принялся сворачивать свиток, но в дело вступил Джаминуйя:
— Позволь и мне взглянуть на письмо, государь! Я видел тексты Бода и кое-что в них понимаю. Если это подделка, я распознаю ее.
Он протянул руку к письму, раджа согласно кивнул, и Гюристар неохотно расстался со свитком.
Пока стихотворец читал, все молчали. Сен-Жермен держался уверенно, но на душе его скребли кошки. Говоря откровенно, он никак не рассчитывал на такой враждебный прием. Если ученость поэта окажется дутой, ему ничего не стоит подтвердить слова усача. Пустознайки заносчивы. И рады подставить ножку тому, кто хоть в чем-нибудь их превосходит. Он стоял, сознавая, что через миг-другой решится его судьба.
Джаминуйя взглянул на чужака.
— Братство Желтых Одежд весьма влиятельно, а?
— Таким оно выглядит, по крайней мере со стороны. Я не имел дела с другими общинами, но монастырь моих покровителей в Лхасе превосходит другие. — Сен-Жермен отвечал осмотрительно, понимая, что проверка уже началась.
— У них ведь особенные наставники? Их, кажется, отбирают, сообразуясь с какой-то традицией? — Джаминуйя небрежно помахивал свернутым свитком.
— Насколько я знаю, да.
— А этот старик, этот Сгий Жел-ри, он что — и впрямь такой великий мудрец, каким нам его представляют? — Джаминуйя скосил глаза в сторону, потом перевел их на потолок.
— Прошу прощения, он безусловно умен, но стариком я бы его не назвал. Ему еще не исполнилось и десяти. — Первая западня была пройдена, но Сен-Жермен понимал, что расслабляться нельзя.
Остальные были поражены услышанным.
— Ерунда, — громко высказался Гюристар.
— А что скажешь ты, Джаминуйя? — вопросил Датинуш.
— Наш гость прав, — усмехнулся поэт. — Два года назад я беседовал с несколькими буддистами из Бода. Они говорили об этом ребенке с благоговением и восхищением. — Он снова взмахнул свитком.
— Дай мне взглянуть, — приказал Датинуш, выхватывая письмо у поэта.
Раджа погрузился в чтение, а его страж издал неприятный смешок.
— Пусть он ребенок, но и ребенку не придет в голову отзываться похвально об инородце, не разделяющем его веры. Ты просто нанял в каком-нибудь городишке писаку, чтобы тот состряпал это письмо, а потом потолковал с людьми, бывающими в Бода, чтобы тебе было чем подкреплять свои сказки.
Сен-Жермен возмутился, но тут же одернул себя. Горячность неубедительна, и потому он заговорил негромко, но твердо:
— Если бы мне вдруг вздумалось обмануть здесь кого-то — раджу, тебя или этих почтенных людей, зачем бы я стал искать продажного сочинителя или пускаться в какие-то там расспросы? Ведь все это требует времени и хлопот. Не проще ли было бы мне объявить себя беженцем с Запада, изгнанником, чьи слова проверить нельзя? Я мог бы прийти к вам с подобной историей и показать драгоценные камни. Все выглядело бы правдиво, и вы бы поверили мне. Но я пришел с открытой душой — и подвергся нападкам, признаюсь, совсем неожиданно для себя.
Датинуш оторвался от свитка.
— Ты и впрямь очень умен, чужеземец. У тебя, как тут и пишут, на все есть ответ.
— Достойный владыка, — спокойно сказал Сен-Жермен, — что же мне делать, когда все мной сказанное вызывает сомнения?
Раджа постучал рукой по письму.
— Здесь говорится, что ты редкостный человек. Почему духовный наставник монастыря Желтых Одежд восхваляет твою мудрость? Разве ты проницательнее его?
Сен-Жермен только пожал плечами.
— Это лишь мнение, и оно не мое.
Пока раджа собирался с мыслями, пораженный краткостью и уклончивостью ответа, в беседу вновь вмешался поэт.
— Если ты и вправду обладаешь той мудростью, о какой говорится в письме, покажи нам ее. Мудрец не тот, кто молчит, а тот, кто делится своими познаниями с другими.
Он посмотрел на брамина. Тот важно кивнул:
— Подлинная мудрость всегда дает о себе знать. Расскажи же нам что-нибудь, иноземец. Твой рассказ разрешит этот спор. Ведь глупость тоже распознается мгновенно.
— Вот-вот, — ухмыльнулся Гюристар. — Уверен, что мы убедимся в последнем.
Раджа внимательно оглядел спокойно стоявшего инородца.
— Скажи, на твой взгляд, справедливо ли с моей стороны подвергать тебя подобному испытанию?
— Я принимаю ваши условия, — сказал Сен-Жермен.
— Ты не ответил, — сузил глаза раджа.
— Я все сказал, — парировал Сен-Жермен.
Их взгляды скрестились.
— Прекрасно, — кивнул наконец Датинуш. — Ты не находишь мое решение справедливым, но соглашаешься с ним. — Он протянул упрямому инородцу свиток. — Итак, начинай.
Сен-Жермен поглядел в окно.
— Я расскажу вам одну историю, хотя и не знаю, есть в ней что-нибудь мудрое или нет. Судите о том сами. — Глупейшее положение, подумал он вдруг. Здесь собираются оценить то, что неоценимо.
— Твоя история поучительна? — поинтересовался, усаживаясь удобней, раджа. Ему начинала нравиться сдержанная неподатливость инородца.
— Я не стал бы этого утверждать. Если в ней и содержится какое-то поучение, думаю, мне не придется указывать на него. — Тон чужака сделался ироничным. — Обсудим это после того, как я закончу.
— А если мы не придем к согласию, — язвительно заявил Гюристар, — ты обвинишь нас в скудоумии.
— Помолчи, Гюристар, — приказал раджа тоном, не терпящим возражений.
Усач оскорбленно дернул плечом, всем своим видом выказывая неприязнь к чужаку.
— Жил некогда мальчик, — помолчав, заговорил Сен-Жермен, — который мог стать князем, но судьба рассудила иначе.
Торговый караван отвез его в горы, весьма удаленные от земли, где он рос. Там находилась крепость, где ему надлежало провести всю свою жизнь. И купцы, и погонщики каравана относились к ребенку с сочувствием, однако они исполнили то, за что им было заплачено, иначе пути к родине мальчика для них закрылись бы навек.
— Торговцы сделают ради своей выгоды что угодно, — сказал брамин. — Уж таково их свойство.
— Тише, Рахур, — шикнул раджа, вскидывая повелительно руку.
Гюристар был безучастен. Казалось, взор его привлекают только ароматические лампы, свисавшие с потолка. Сен-Жермен продолжил рассказ.
— Эти люди были единственной нитью, которая связывала мальчика с его родиной, и, поскольку время осенней распутицы уже наступило, ему удалось убедить обитателей крепости приютить караван на зиму, поскольку тем это не стоило практически ничего. Торговцам тоже не улыбалось карабкаться по обледенелым горам, так что они остались довольны. В крепости держали много скота, а кошек там было не сосчитать, и к мальчику прибился большой пепельный кот с глазами, похожими на топазы. Не имея другого наперсника, юный изгнанник все чаще и чаще стал поверять свои мысли коту. А тот только смотрел на него с равнодушием, свойственным этим животным.
— Будда ценил котов, — заметил поэт Джаминуйя.
— И не только он, — кивнул Сен-Жермен. — Это удивительные создания. — Он посмотрел на раджу и продолжил: — Весной торговцы собрались в путь, и мальчика охватила тревога. Надвигавшееся одиночество испугало его. Ему не хотелось расставаться с людьми, видевшими своими глазами, как прекрасна земля, на которой он рос. Он взобрался на стену крепости и поведал о своем горе коту, и даже хватил кулаком по острому камню, причинив себе боль. Кот сбежал — мгновенно и молчаливо. А через минуту мальчик увидел, что караван, втекавший в ущелье, остановился, и зарыдал от радости, сознавая, что одиночество, по крайней мере на какое-то время, ему уже не грозит.
— Как звали мальчика? — поинтересовался брамин, поигрывая трехцветным шнуром — символом своей касты.
Перед мысленным взором рассказчика возникло лицо юноши, погибшего более тысячи лет назад.
— Скажем, Кошрод, — спокойно произнес он. — Впрочем, так это или нет, уже не очень-то важно.
— Перс? — пораженно спросил Куангосан.
— Да.
Сен-Жермен помолчал, ожидая, когда уляжется боль, пробужденная в нем воспоминаниями о римских аренах и о друзьях, которых он там потерял.
— Через час кот вернулся, а вскоре появился и караван. Оказалось, что проводник, знавший дорогу в горах, упал с лошади и сильно расшибся. Жители крепости оказали бедняге помощь, но к тому времени, когда его переломанные кости надежно срослись, вновь наступила зима, и торговцы попросили своих добрых хозяев приютить их до следующей весны. Мальчик был несказанно этому рад, более того, он даже уверовал в то, что эти люди останутся в крепости навсегда, и при каждом удобном случае старался внушить то же самое и коту с глазами, похожими на топазы.
Сен-Жермен улыбнулся, но взор его был печален. Никто из присутствующих не проронил ни слова, и он продолжил рассказ:
— Конечно, его мечты так и остались мечтами, и, когда наступила весна, караван стал готовиться к путешествию. Мальчик, щеки которого уже покрывал нежный пушок, погрузился в бездны отчаяния. Вся дальнейшая жизнь представлялась ему блужданием по безбрежным пескам Аравийской пустыни. Он ни в чем не находил утешения. Учеба, гимнастика, танцы — все было забыто. В тот день, когда караван двинулся в путь, он взобрался на самую высокую башню, чтобы броситься с нее вниз и покончить с собой. Кот находился рядом. Собираясь с духом, мальчик высказал ему все, что лежало на его сердце. В тот же миг кот вывернулся из его рук и убежал.
— Чем еще более огорчил мятущегося подростка, — важно промолвил брамин.
— Разумеется, — согласно кивнул Сен-Жермен. — Но почти тут же в горах что-то зарокотало, и каменная лавина с шумом и грохотом завалила ущелье, к которому шел караван. Люди из крепости в очередной раз приютили торговцев. Они были настолько добры, что принялись вместе с ними разбирать каменные завалы. Юноша тоже принял участие в этих работах и трудился с величайшим усердием, ибо его мучили угрызения совести. В несчастье, постигшем торговцев, он винил лишь себя, их дружелюбные взгляды и похвалы наполняли стыдом его сердце. Завал наконец разобрали, однако к тому времени вновь наступила зима, и торговцам опять пришлось отложить свое путешествие до весны. Юноша наслаждался каждой минутой общения с ними, сознавая, что час расставания неотвратим и что за ним потянутся долгие годы духовного одиночества и безутешных страданий. Он скрывал свои переживания от других и изливал их только пепельному коту с глазами, похожими на топазы.
Пришла весна, и караван стал собираться в дорогу. Опечаленный юноша знал, что с уходом торговцев оборвется последняя нить, связующая его с покинутой родиной. В урочный день он вновь забрался на крепостную башню и стоял там, наблюдая за удалявшимся караваном. Кот внимательно смотрел на него, ожидая сигнала.
Раджа привалился к пышным подушкам и позволил себе улыбнуться. В детстве он очень любил сказки, и эта история пробудила в нем самые нежные чувства. Заметив, что Сен-Жермен смолк, князь жестом велел ему продолжать.
Рассказчик повернулся к радже, голос его звучал очень тихо:
— Наконец караван скрылся за дальней скалой, и юноша, утирая наполненные слезами глаза, отвернулся от опустевшей дороги. Он склонился к коту и благодарно провел рукой по его пепельной шерстке. Кот некоторое время стоял, жмурясь от удовольствия, затем выгнул спину и стремглав бросился прочь. Больше его в этой крепости никто никогда не видел.
В зале воцарилось молчание. Купец Куангосан тяжело переступил с ноги на ногу, Джаминуйя многозначительно усмехнулся.
— Ну? — нетерпеливо буркнул раджа, недовольный тем, что рассказчик медлит. — Что же случилось дальше?
— Не знаю, владыка, — сказал Сен-Жермен. — Сказка о том молчит.
— Все вышло по-моему, — фыркнул Гюристар. — В этой истории нет ничего, она окончилась пшиком.
— Ты прав, почтенный, — кивнул Сен-Жермен. — Мне думается, что таковы и все притчи. А мы — уже своевольно — пытаемся придать им какой-либо смысл.
Джаминуйя весело рассмеялся.
— Я частенько подумываю о том же, — согласился он, поглядывая на опешившего Гюристара. — Если в них и содержится нечто особенное, то это известно только богам, миллионы и миллионы лет правящим миром.
— Вы забываете, что существуют карма и путь к совершенству, — возразил оскорбленно брамин. — Люди, возвышенные душой, явственно его видят.
— Возможно, и так, — улыбнулся в ответ ему Сен-Жермен. — Но таких в мире всего несколько человек. Большинство же блуждают во мраке.
Пока покрасневший от злости Рахур подбирал слова для достойной отповеди чужеземцу, недовольство сошло с лица князя, хотя некоторая суровость в его чертах все еще сохранялась. Повелительно вскинув руку, раджа заявил:
— Я привык размышлять над тем, что услышал или прочел, а размышление требует времени. И потому вот вам мое решение. Ты, Ши Же-Мэн, Сен-Жермен или как бы там еще ни звучало твое настоящее имя, можешь оставаться в моем княжестве в течение года, занимаясь науками или чем-либо другим из тех промыслов, какие тебе по душе. Может быть, прав Гюристар — и ты умней на словах, чем на деле, а возможно, в тебе и впрямь кроется истинная и исполненная величия мудрость, что далеко не сразу и далеко не любому видна. Я не из тех, кто делает поспешные выводы, а потому считаю необходимым предложить тебе поселиться в моем дворце, чтобы ты, не испытывая ни в чем недостатка, все же не оставался и без пригляда, вполне извинительного по нынешним непростым временам.
Неслыханно, но чужак осмелился прервать речь раджи.
— Достойный властитель, я сознаю, как велика честь проживать под одной кровлей с тобой, и искренне благодарен тебе за такое лестное предложение. Однако твоих подданных может смутить то, что во дворце твоем вдруг поселится инородец. Они начнут опасаться, что их повелитель попал под влияние чужих и корыстолюбивых людей. Ты сам соизволил упомянуть, что время сейчас непростое. И если в твоем княжестве что-то случится, винить в этом, конечно же, станут меня, а тебя будут порицать за доверчивость и беспечность.
Сен-Жермен смолк. Он знал, что рискует, но риск этот был оправдан. Присмотр за инородцами велся в любом государстве, с этим приходилось мириться, однако потеря какой-либо возможности уединиться была для него равносильна смертному приговору. Стены домов имеют уши, стены дворцов имеют еще и глаза.
Взгляд раджи сделался жестким.
— Сказанное тобой, возможно, и справедливо, но к немалой выгоде для тебя.
— Напротив, — возразил Сен-Жермен, — я лишь теряю. Покои в твоем дворце несравнимы с теми, что я могу снять в городке. Тут огромное количество слуг, а работа моя порой требует напряжения, и помощь твоей челяди избавила бы меня от многих хлопот. Кроме того, я наслышан о твоей великолепной коллекции древних свитков, доступ к ним — мечта каждого, кто склонен к научным трудам. — «Кажется, мне не приходится даже кривить душой», — подумал он про себя. — Однако я потеряю больше, если мое присутствие во дворце вызовет взрыв возмущения, повелитель. Да и тебе это добавит забот.
— И это говоришь ты?! — вскричал Гюристар, вращая горящими ненавистью глазами. — Ты, задумавший нечто дьявольское и мечтающий об укромном местечке, где никто не сумеет тебе помешать?! Не надейся своим красноречием усыпить нашу бдительность, оно не поможет тебе, подлый лжец!
Сен-Жермен, бледный от ярости, повернулся к начальнику стражи.
— Предложи мне слуг, — проговорил он ужасающе тихо, — и я возьму их к себе. Проверяй каждый мой шаг, но не смей обвинять в подлости и обмане того, кто ни в чем не повинен перед теми, у кого он ищет прибежища. — Узкие пальцы его непроизвольно стиснулись в кулаки.
— Вы, оба, немедленно прекратите! — приказал Датинуш, правда скорее устало, чем гневно. — Все это утомляет меня. — Он пригладил усы. — Я предоставил этому человеку право на годичное проживание здесь и не собираюсь отказываться от своих слов. Я предложил ему поселиться в моем дворце, а он указал на неприятности, которые может таить в себе подобная перспектива. Он, Гюристар, а не ты, хотя именно ты отвечаешь в моем княжестве за порядок! Как получается, что люди, вызывающие в тебе подозрения, пекутся о моем благоденствии больше, чем ты?
Взор раджи стал блуждающим, потом зацепился за потолочные украшения. Орнамент кое-где потускнел, его надо бы освежить. И зачем только этот старик-ювелир сунулся во дворец? Разбирался бы сам и с камнями, и с инородцем. Теперь невозможно повернуть события вспять и нужно как-нибудь выходить из сложного положения. Вместо того чтобы пить шербет в покоях новой наложницы. Куда приятнее проводить время не в спорах, а ублажая плоть. Предки знали толк в удовольствиях и умели их разнообразить. Многое из того, что они себе позволяли, ушло, однако женщины и мальчики все еще украшают собой этот мир.
— Мы не можем позволить ему жить обособленно! — взорвался усач.
— Не можем, — кивнул примирительно Датинуш. — Нужно что-то придумать.
— Есть еще и тюрьма, — язвительно подсказал Гюристар.
Такая мысль уже приходила в голову князю, но он отверг ее как не сулящую никаких практических выгод. Если инородец — шпион, его хозяева тут же проведают, что с ним стряслось, и зашлют к ним с десяток новых агентов, уже более осмотрительных. Сумеет ли Гюристар выявить их? Скрипнув зубами, раджа уставился на брамина, потом сердито глянул на инородца. Твердость, с какой тот выдержал его взгляд, одновременно и задевала, и вызывала невольное уважение.
— Предположим, я позволю тебе проживать в одном из моих загородных поместий? Что будет тогда?
Ситуация заходила в тупик, и Сен-Жермен сказал, тщательно подбирая слова:
— Что бы ты ни решил, о владыка, будет мной принято с благодарностью. Однако такое решение ничего не изменит. Иное дело, если ты отошлешь меня к кому-нибудь из своих братьев или родных…
— Нет, — темнея лицом, пробормотал Датинуш, припоминая о трехгодичной давности мятеже, учиненном его младшим братом. — Все мои братья и дееспособные родичи отошли в иной мир, — пояснил он и смолк, раздраженно покусывая губу.
— Тогда, может быть, кто-нибудь из твоих министров выразит желание меня приютить? — Напряженность, повисшая в воздухе после упоминания о родственниках раджи, не ускользнула от внимания Сен-Жермена, однако у него не было времени докапываться до породивших ее причин. — Я никому не доставлю особых хлопот.
— Какой глупец согласится впустить в дом змею? — вопросил Гюристар и осекся. Выходило, что первым из таковых является сам раджа.
Джаминуйя коротко хохотнул, Датинуш усмехнулся. Напряжение разрядилось, и князь сказал:
— Раз уж я глуп, то и сестра моя не умнее.
— Что? — вытаращил глаза Гюристар.
— Моя сестра, — повторил Датинуш. — Возможно, она не откажется принять инородца. Вряд ли это кого-то смутит или удивит. — Он вновь усмехнулся. Ему все больше и больше нравилась собственная идея. — Да, я сейчас же пошлю ей письмо.
— Она может и заупрямиться, — предостерег князя брамин.
— Может, но… не должна. Образованной женщине нужны собеседники. — Раджа покосился на чужака. — Не желаешь ли поселиться в доме моей старшей сестры?
Предложение не казалось заманчивым, однако оно позволяло получить пристанище вне стен дворца, и Сен-Жермен коротко поклонился.
— Если такой шаг не повредит репутации этой достойной женщины, я почту за честь быть представленным ей. И обещаю возместить все затраты, связанные с моим пребыванием в ее доме. — Последнее он добавил, чтобы заткнуть рот Гюристару, который порывался что-то сказать.
Денежные вопросы в тронном зале обычно не обсуждались. Присутствующие растерянно переглянулись. Рахур отвернулся, Гюристар укоризненно крякнул, раджа озадаченно пробормотал:
— Что ж, это вполне в ее духе. Она необычная женщина, и сама все решит.
В словах его ощущалась какая-то недосказанность, она пробуждала дурные предчувствия, однако раздумывать было некогда, и Сен-Жермен, еще раз поклонившись, сказал:
— Я буду счастлив познакомиться с этой достойной особой.
Он вовсе не был уверен, что это именно так.
Отчет, посланный в Дели представителем султаната при дворе раджи Датинуша.
Султану Шамсуддину Илетмишу в седьмой год его правления по воле Аллаха от Абшелама Эйдана из княжества Натха Суръяратас.
Возлюбленному сыну Аллаха, справедливому властителю и мудрому судие посылает свое приветствие его верный слуга!
Этот отчет назначен уведомить тебя о состоянии дел как в княжестве Натха Сурьяратас, так и при дворе раджи Датинуша. С ним посылается дань в виде золота и драгоценных камней, среди которых особенным великолепием отличается один изумруд, его раджа приобрел лишь недавно. Я бы желал, чтобы все соседствующие с султанатом князья были столь же благоразумны и уравновешенны, как этот правитель. Когда нам придется иметь дело с его дочерью, мы не оберемся хлопот. У нее душа визгливой совы, и, по слухам, она поклоняется нечистым кумирам. Я, правда, еще не виделся с ней, но знаю, что молодая княжна щедро наделена всеми прелестями, какие только дарует женскому полу природа, и если она и впрямь общается с демонами, то это двойное зло. Что может взбрести на ум себялюбивой, властной и одержимой нечистой силой красотке, ведает только Аллах, оберегающий нас пока что от этой напасти.
Раджа по-прежнему собирается вырыть озеро невдалеке от дворца, чуть выше этого места уже разбит маленький сад. Во дворец зачастили подрядчики, и, хотя официально эта затея еще не одобрена, чувствуется, что Датинуш склоняется к ней. Мое намерение — поощрять его в этом. Тот, кто роет озера, не думает о войне.
Иное дело — начальник дворцовой стражи Судра Гюристар. Он очень честолюбив, его раздражает воображаемая делийская тирания, люди, ему подчиненные, повсюду выискивают тайных врагов. Сему бравому мужу не довелось поучаствовать в подавлении мятежа, затеянного братьями князя, и он чувствует себя обойденным. Разумеется, желание воина снискать боевую славу вполне правомерно, однако, признаюсь, я полюбил этот край и потому весьма опечалюсь, если увижу его разоренным. Впрочем, все в воле Аллаха. Смиренно склоняясь перед неизбежным, я со своей стороны буду стараться насколько возможно отдалить страшный час.
Недавно к сестре князя, Падмири, отправлен посыльный. Эту женщину иногда здесь зовут Манас Саттвой — за ученость и тягу к знаниям. Мне не доводилось встречаться и с ней, так как она живет в удалении от двора и после злосчастного мятежа прекратила со своим братом всяческие сношения. Падмири, кажется, не принимала участия в заговоре, однако здравомыслие учит нас, что все зло этого мира лежит между женскими бедрами, исходя из чего я не исключаю, что ее просто не сумели поймать за руку и потому подвергли опале. Письмо князя, мне думается, великодушный шаг к примирению. Впрочем, похоже, оно касается и какого-то инородца, недавно прибывшего в Натха Сурьяратас.
Вот еще новость. Раджа собирает очередной сход народных общин. В годину всеобщего недовольства ему это представляется важным. Он хочет разобъяснить своим подданным смысл своих повелений, всемерно подчеркивая при этом, что труд жителей даже самой маленькой деревушки играет для процветания края весьма важную роль. Ничего нового, собственно говоря. Обычно такие собрания проходят спокойно. Так будет и в этот раз, если только уже упомянутый Гюристар не попытается подлить масла в огонь. Сход обещает быть пышным, если прекратятся дожди. Впрочем, все думают, что к намеченному сроку они таки прекратятся, несмотря на ураган, потрепавший княжество неделю назад. Бывалые люди считают, что он повторится, но к этому все готовы, как и к многочисленным паводкам, в этом году — Аллах милостив даже к неверным! — относительно небольшим. И все же раджа планирует снабдить защитной системой ручьи, питающие здешнюю реку Шенаб. Нет защиты, кроме Аллаха, и подобные действия Датинуша свидетельствуют, что человек он, бесспорно, умный, но истинной мудрости в нем все-таки нет, ибо ее дает лишь правая вера.
Буду признателен, если в следующей почте из Дели будет упомянуто и о Персии. Я слышал, что воины Чингисхана облепили всю эту благодатную землю, как саранча, и что они кормятся трупами, источая отвратительное зловоние, поднимающееся до самых небес. Если это действительно так, то соседское горе должно потрясти и призвать к оружию всех верующих в Аллаха! Ведь Чингисхан этот, наверное, не человек, ибо даже самый одаренный воитель не может одной ногой попирать Золотую Империю, а другой топтать персидские города! Молюсь, чтобы твой ответ, о властитель, успокоил мой разум. Несомненно, произошла лишь какая-то пограничная стычка, а слухи ее превратили в набег, разросшийся в нездоровых умах до размеров вторжения.
Да ниспошлет Аллах тебе долгую, исполненную достоинства жизнь и множество сыновей. Мой долг — служить тебе в этом маленьком княжестве, равно как и в любом другом месте, куда ты сочтешь нужным направить мои стопы. Надо мной нет другой воли, кроме твоей, за исключением воли всемогущего и всемилостивейшего Аллаха!
ГЛАВА 11
Глаза Тамазрайши светились откровенным призывом. Семнадцатилетняя, она еще не достигла расцвета, но Судра Гюристар ощутил в паху сладкую боль.
— Присядь, — сказала девушка, указывая на груду подушек. — Я велела принести нам чего-нибудь освежающего.
Смущенному Гюристару пришлось дважды откашляться, прежде чем он смог что-то сказать.
— Рабам не надо бы знать, что я здесь бываю.
Тамазрайши расхохоталась.
— Они хорошо вышколены и будут молчать.
Утопая в подушках, Гюристар потянулся к ней.
— Ты опять отвергнешь меня?
Тонкая ткань одеяния юной княжны была полупрозрачной и тонкой как паутина. Она позволила ему поиграть с холмиком между ее теплыми бедрами, потом отодвинулась.
— Не теперь, мой герой. Сначала нам предстоит обсудить кое-что, а потом… потом мы посмотрим.
— Прекрасно. — Он ощутил дрожь в руках и переплел пальцы. Глаза его жадно обшарили ее грудь.
— Скажи, командир, ты предан мне или нет? — Прелестница потянулась.
Гюристар обхватил плечи руками и, ощутив под пальцами выпуклость рубчика своей шелковой безрукавки, пришел понемногу в себя.
— Можешь не сомневаться, рани, — хрипло пробормотал он. Княжну — незамужнюю и ходившую под властью отца, — безусловно, не стоило так называть, но соблазн был слишком велик.
— Превосходно, мой страж. Всегда помни об этом. — Хлопнув в ладоши, девчонка громким голосом приказала: — Эй, там! Внесите напитки.
— Да, Шакти, — донеслось из-за двери.
Молодая рабыня вбежала в комнату и, поставив на пол поднос, поспешно ушла.
— Они называют тебя Шакти? — изумленно спросил Гюристар.
Имя это, применительное лишь к женщинам, символизировало любвеобилие, не имеющее границ.
Тамазрайши весело рассмеялась:
— Я очень нуждаюсь в твоей преданности, Судра Гюристар. Час испытаний близится. Я должна быть уверена, что ты сделаешь все, не задавая лишних вопросов.
— Я ведь уже поклялся тебя поддержать, — напомнил Гюристар, глядя, как ее бедра, то сжимаясь, то разжимаясь, комкают край покрывала.
— Ты по-прежнему настроен решительно? — В голос девушки вплелись твердые нотки, она вскинула маленькую головку и замерла в выжидающей неподвижности, словно ящерица или змея.
— Да. — Он решил не глядеть на нее, чтобы не отвлекаться от разговора. — Пора отомстить оскорбителям наших богов, чтобы вернуть земли, отобранные у нас исламскими псами. Твой отец — прости, я должен это сказать — ведет себя как предатель. Совсем недавно так называемому султану были отправлены деньги и драгоценности — очередная дань. Небо, кому мы платим? В старые добрые времена отсюда и до любой границы нашего государства нужно было дней десять скакать на резвом коне. Я плачу, глядя на то, во что мы превратились. В городах, захваченных султанатом, твои прадеды звались магараджами, им воздавались почести, каких твой родитель не знал. И не узнает, ибо склонен к бездействию, пока наша родина стонет под пятой Шамсуддина!
— Говоришь ты убедительно, но…
— Все это правда!
Брови девушки гневно сомкнулись. Безродный выскочка, как он смеет ее прерывать!
— Но я не уверена, встанешь ли ты рядом, когда я призову своих подданных сбросить ярмо, болтающееся на шее отца!
Она провела ногтями по шелку подушки, та издала тонкий зловещий свист.
Гюристар ерзал, пытаясь сесть поудобнее, его пах ломило, там все напряглось. Не следует, нет, конечно не следует смотреть на Тамазрайши, но, небо, возможно ли на нее не смотреть?!
— Да, — согласился он. — Да, разумеется. Ярмо… надо сбросить. Иначе нельзя.
Мимо него неслышно проскользнула девчушка-рабыня. Поставив поднос с фруктами и медовым отваром перед своей госпожой, она поклонилась и, медленно пятясь, скрылась из глаз.
— Твои рабы… гм… очень послушны.
— Так лучше для них же. — Княжна наклонилась к подносу. — Можешь взять что пожелаешь, — многозначительно проворковала она.
— Благодарю. — Гюристар выбрал персик — большой, спелый, с пушком, но тут же положил его на поднос и облизал пальцы. — Чуть позже, пожалуй.
Тамазрайши вновь засмеялась, и смех ее в этот раз был грудным.
— Ах, Судра Гюристар, ты ведь хочешь меня, а не персик? — Она провела рукой по изгибу бедра.
Боль в паху бравого воина сделалась нестерпимой. Он подался вперед, что-то твердое и горячее коснулось его живота.
— Тамазра… — Выдох заглох, ибо девушка приподняла одеяние, обнажая дивные розоватые складки, окаймленные мелкими завитками волос.
«Это дочь раджи, — строго сказал себе Гюристар, — а ты начальник дворцовой стражи. Одно дело — заигрывать с ней, а то, что ты собираешься сейчас сотворить, — совершенно другое. И кроме того, ты обязан преследовать всех, кто осмелится посягнуть на нее». Но самого себя преследовать было глупо, да и руки его уже размотали пояс и теперь подбирались к чему-то пышному и похожему на огромный созревший плод. Он потянул этот плод на себя и упал на него, погружаясь в горячую бездну. Княжна глухо всхлипнула и издала мучительный стон, словно соприкоснувшись с чем-либо неприятным, потом с неожиданной силой задергала тазом, будто бы опасаясь, что любовник от нее ускользнет. Наслаждение воина было столь острым, что он не почувствовал, как ее ногти вонзились в его спину, раздирая и кожу, и шелк.
— Гюристар, — пробормотала Тамазрайши, когда все закончилось, — это было божественно, да?
— Да, — произнес он механически, собирая разбросанную одежду.
— Ведь ты теперь полностью мой. Так ведь, Гюристар? — Ее явно пьянило сознание власти над зрелым мужчиной. Она прилагала усилия, чтобы не рассмеяться, понимая, что смех его оскорбит.
— Я никогда не предам тебя, рани, — отозвался начальник дворцовой стражи, завязывая свой пояс и пряча глаза.
— Съешь что-нибудь, — предложила княжна шаловливо. — Ты восстановишь силы. — Она провела языком по губам.
— Я не голоден, рани. — Тем не менее он повиновался и взял тот самый персик, который ранее положил на поднос. Сок тек по его подбородку и пальцам, но вкуса не ощущалось.
Она с интересом следила, как он жует, потом глаза ее потемнели.
— Ты даже и не надейся, что я позволю тебе изменить нашему делу, Судра Гюристар.
Его рот был полон, и он промолчал, хотя не на шутку обеспокоился.
Очевидно, княжна осознала свой промах, ибо виновато опустила головку, а потом заговорила — быстро и горячо:
— Ты доставил мне огромное наслаждение, Судра Гюристар, и я изнываю от страсти. Во мне все обмирает от страха тебя потерять. Скажи, на кого я смогу опереться, когда не станет отца? Именно ты поведешь людей в битву, именно в твои объятия я упаду, когда мы одержим победу.
Можно ли было не верить этим словам? К мужчине, дающему подобные обещания, Гюристар бы отнесся с огромнейшим подозрением. Но женщина всегда была и пребудет рабыней своих страстей, и потому он самодовольно сказал:
— Мы с твоим отцом почти ровесники, и со временем ты станешь мечтать о более молодом и горячем любовнике. Затем ты изберешь себе супруга — скорее всего, это будет какой-нибудь княжич из тех, кому Дели тоже не по душе. Лучше, если он окажется моложе тебя. А до того времени ничто не доставит мне большего наслаждения, чем встречи с тобой.
— Ко мне уже сватался кое-кто из сыновей наших соседей, но я им отказала. Отец не навяжет мне брак против воли, иначе я просто сбегу.
— Желания твоего батюшки, похоже, не совсем совпадают с твоими, — понимающе гоготнул Гюристар.
Взгляд Тамазрайши вновь потемнел, и самодовольный шутник вдруг ощутил укол недавнего беспокойства.
— Мой отец — все еще князь, и, хотя он слаб, глуповат и стал игрушкой в руках Шамсуддина, я не желаю, чтобы ты или кто-либо еще говорил о нем в таком тоне. Помимо всего прочего, это просто опасно, мой дорогой. Стоит ему хоть что-нибудь заподозрить, и твои кости выбросят на съедение воронью, это в том случае, если тебе повезет. А я не скажу ни слова в твою защиту и буду смотреть, как ты умираешь, ибо свою гибель ты навлечешь на себя сам. — Видя, что Гюристар сердито нахмурился, княжна быстро проговорила: — Нам надо соблюдать осторожность, ибо лишь мы способны избавить наш народ от ига султана, Судра Гюристар.
Пафос призвания благотворно подействовал на начальника стражи.
— В первую очередь мы должны печься о благоденствии нашей родины, — вымолвил он.
— Будь готов к действию по моему первому зову, ибо, когда трон опустеет, найдется много охотников захватить наше княжество, и первым из них будет тот же султан. Они все заявят, что женщина не способна к правлению, хотя полноправной наследницей меня объявил сам отец. Когда выяснилось, что ни одному из его сыновей не суждено дожить до совершеннолетия, — улыбнулась она. — А такое, как ты понимаешь, не происходит случайно. Все мои братья умерли, как, вероятно, умрут и те, что пока что не родились.
Гюристар взглянул на нее с искренним изумлением.
— Разве они умерли… гм… не естественной смертью.
— Нет ничего неестественного в смерти от яда, — произнесла Тамазрайши с беспечной улыбкой, и Гюристар облегченно вздохнул.
— Неблагоразумно такое болтать, — сказал он поучающим тоном. — Подобные шутки могут превратно истолковать.
— Я и не собиралась ни с кем обсуждать что-то такое, — ответила она с некоторым недовольством и широко повела рукой. — Угощайся, тебе следует подкрепиться.
— Нет, моя добрая рани. Я приглашен на обед к твоему отцу. Плохой аппетит гостя вредит застолью. — Чтобы избавиться от неприятного чувства неловкости, Гюристар взял в руки свою безрукавку и осмотрел прорехи. — Придется надеть другую. — Втайне он был польщен. Пусть-ка другой сорокалетний мужчина попробует возбудить в юной девушке подобную страсть!
Тамазрайши все поняла и внутренне усмехнулась. Вот дуралей, он думает, что ее одолел. Уж она-то знала, кто на деле выиграл эту битву. Взгляд, брошенный из-под густых ресниц, был томен и многое обещал.
— Когда ты снова придешь ко мне, Судра Гюристар?
Он грузно поворотился.
— Скоро не получится, рани. Во дворце стишком много глаз и ушей.
— Жаль, — вздохнула княжна, испытывая немалое облегчение. У нее появлялась возможность взнуздать и других жеребцов. — Как долго нам ждать?
— Дней десять.
— О нет! — Она обиженно сморщила личико. — Неужели нельзя как-нибудь сократить этот срок?
Гюристар раздувался от гордости.
— Терпение, рани. Мы не должны думать лишь о себе. Приближается сельский сход, мне надо переговорить с представителями общин и внушить им мысль, что во всех наших неприятностях повинны магометане.
— Этот сход… Его соберут сразу же после окончания сезона дождей? — Тамазрайши не нуждалась в ответе, но роль мало осведомленной в дворцовой политике дурочки вполне устраивала ее.
— Да, — подтвердил Гюристар. — А после намечено большое гулянье. Официально о том пока еще не объявлено, однако раджа не считает нужным скрывать от меня свои планы. — Усач приосанился и многозначительно крякнул. — Гулять будут с пышностью и целых шесть дней. Отец твой хочет дать понять своим подданным, что дела в княжестве идут хорошо.
— Целых шесть дней, — озадаченно протянула княжна. Она слыхала о намечаемом празднестве, но не предполагала в нем такого размаха. — Такое событие хорошо бы использовать к своей выгоде. Ведь в эти шесть дней всякое может случиться.
И снова Судра Гюристар внутренне похолодел от зловещих ноток в голосе Тамазрайши, но, поглядев в блестящие и наивные глазки, успокоился и сказал:
— Всякое? Ну уж нет. Я отвечаю за порядок на празднике, и все там пойдет только так, как я захочу.
— Правда? Ты знаешь, мне очень приятно слышать такие слова. Подумай же, что следует предпринять в наших целях. Ведь я всего лишь глупая девушка, а ты умудренный опытом и сильный мужчина. Веди меня, я пойду за тобой.
Судра Гюристар не смотрел на нее и потому принял сказанное на веру.
— Ты правильно рассудила. Женщинам свойственны опрометчивые поступки. Каждой из них нужен мужчина, твердой рукой указующий путь. Позволь мне действовать так, как я сочту нужным, и мы с тобой, рани, возродим былое величие этой страны. Когда сход начнется, нетрудно будет пустить среди селян слух, что раджа питает пристрастие к мотовству и разгулам, вместо того чтобы заниматься делами княжества Натха Сурьяратас. Тогда каждый день празднества станет приумножать ряды наших сторонников. А присутствие на торжествах представителей султаната не оставит сомнений, кто именно сбивает князя с добродетельного пути. — Это соображение только что пришло ему в голову, и он мысленно возрадовался тому, что отыскал столь удачный, убивающий сразу двух зайцев ход.
— Но… как ты все это проделаешь, не вызывая в людях сомнений? Ты правая рука своего господина, двуличия не одобрит никто.
Гюристар был поражен. Княжна ведь не очень умна, и все же ей удалось отыскать единственный недочет в его блистательном плане.
— Я… — Он на миг призадумался, затем страстно заговорил: — Я сделаю вид, что пекусь лишь о благополучии моего господина и о процветании нашей земли. Все знают, что я предан радже и что меня беспокоит только усиливающееся влияние Дели. Люди, патриотично настроенные, конечно, прислушаются ко мне.
— А влиятельные персоны? — Вопрос был задан словно бы вскользь, но глаза Тамазрайши выжидательно сузились.
— Если действовать тонко, одобрят меня и они, — сказал раздумчиво Гюристар.
Он вдруг сообразил, что дело принимает нешуточный оборот и что с легкомысленным к нему отношением должно покончить. Риск, безусловно, велик, но и ставка весьма высока. А потом… ему нет никакого расчета принимать во внимание амбиции Тамазрайши. Княжество на грани войны, девчонка не сможет им править. Пока Датинуш в силе, ее еще стоит придерживать возле себя, но позже…
— Помни, отец уже подавил один бунт. В решительности и мужестве ему не откажешь. — В глазах княжны промелькнула издевка. — Ты, может быть, и неплохой командир, но все твои люди клялись перед небом в верности князю. Захотят ли они отступить от присяги — вот в чем вопрос.
— Я могу им напомнить, что сами боги разгневаны покорностью, с какой Датинуш угождает султану. Верность отечеству выше верности тому, кто его предает. — Начальник дворцовой стражи встал и принялся приводить в порядок одежду, смущенный дельностью замечания. — За обедом я попытаюсь выведать у раджи, какие в дни празднества намечены развлечения. Если предполагается устроить нечто особенное в честь Абшелама Эйдана, я позабочусь, чтобы моим стражникам стало о том известно. Можешь не сомневаться, даже приготовления к этому действу вызовут взрыв возмущения среди них.
— Раджа ведь может узнать, кто им проговорился. Представляешь, что будет тогда? — Она вновь провела ногтями по шелку, и воздух комнаты рассек неприятный свист.
— Он не узнает. Я же сказал, что буду действовать тонко. В моем отряде есть несколько человек… Да прекрати же ты, — вскинулся вдруг Гюристар. — У меня зубы ноют от этого звука!
Он испытал огромное удовольствие от собственной дерзости, а еще оттого, что княжна промолчала. Высокородной гордячке дали понять, что терпеть ее выходки тут никто не намерен, и она это покорно снесла.
Тамазрайши прищурилась и еще раз, уже намеренно, провела ногтями по шелку подушки, затем, сложив на груди руки, замерла, ожидая продолжения монолога.
— Так вот, в моем подчинении есть несколько человек…
— Готовых на все ради своего командира? — иронически усмехаясь, предположила княжна.
— Не совсем так. — До чего же все-таки въедлива эта девчонка! Ничего, придет время, и он ее приструнит. — Конечно, есть и такие, но я говорю о других. Это горячие головы, всегда готовые кинуться в драку или затеять скандал. Их достаточно лишь подтолкнуть в нужную сторону, остальное они доделают сами, и никто никогда не поймет, откуда что нанесло.
— Приятно слышать. — Княжна поднялась с ложа и всем телом прижалась к мужчине, мрачно покусывавшему губу. — Ах, Судра Гюристар, зачем же ты покидаешь меня так надолго? Я буду тосковать по тебе в бессонные ночи. Я буду представлять, как твой жезл входит в меня, огромный и крепкий, словно колонна. Я буду мечтать о потоках семени, извергающихся из него и заливающих мое лоно.
Такие речи Гюристару были не внове, женщин, хвала небу, он на своем веку повидал. Однако ни одна из них не возбуждала его так, как эта еще не вполне вошедшая в пору княжна. Он тяжело заворочался в гибких и цепких руках.
— Уймись, моя Шакти, моя рани. Иначе я не смогу уйти от тебя.
— Я этого и хочу, — прошептала она, заглядывая в его глаза. — Десять дней будут длиться, как десять веков. Я зачахну, я постарею, я вся высохну, и ты от меня отвернешься.
Неужели ему и впрямь удалось внушить ей столь сильную страсть? Что ж, в таком случае особенно церемониться с ней не стоит, подумал он и, испугавшись собственных мыслей, сказал:
— Нет, нет, моя рани. Ты останешься все такой же. Нежной и сладостной, словно персик. Ты еще долго будешь радовать своим телом мужчин и вкушать ответное наслаждение.
— Если бы я была дочкой торговца или земледельца, то начала бы вкушать его еще года три назад, вместо того чтобы прибегать к всяческим ухищрениям. Я хочу получить компенсацию за три года страданий. — Княжна гибкой ножкой обвила ногу любовника и потянула ее на себя.
— Ты получишь ее, — глухо пробормотал Гюристар, безмерно страдая от необходимости отвергнуть то, что ему предлагают. — Но… лишь через десять дней, прости, моя рани. Я и так задержался, меня станут искать. Поползут слухи, а это опасно…
— Опасно, — повторила Тамазрайши, резким движением отталкивая несговорчивого кавалера. — Учти, если через десять дней тебя здесь не будет, я сама к тебе заявлюсь, вот это и впрямь будет опасно, так что не вздумай хитрить. — Она повалилась на ложе и зарылась в подушки, демонстративно повернувшись к опешившему мужчине спиной.
Гюристар мысленно хохотнул. Кобылка опять показала свой норов. Следовало бы поучить ее хорошим манерам, но она как-никак дочь раджи. Ничего, у него еще будет время выбить из нее всю эту спесь.
— Через десять дней я навещу тебя, рани, — сказал он учтиво и вышел из комнаты, брезгливо наморщив нос. В следующий раз надо бы приказать ей натереть ему тело ароматической мазью. Девчонка совсем зеленая и мало что смыслит в любовной практике, но кое-какие вещи она могла бы и знать.
Удостоверившись, что посетитель ушел, Тамазрайши хлопнула в ладоши. В комнату тут же вбежала одна из рабынь.
— Принеси полотенца, — приказала княжна.
Девушка убежала и вскоре вернулась с двумя шарфиками из тонкого красного шелка. Тамазрайши раздвинула ноги, рабыня склонилась к ним и тщательно вытерла лоно своей госпожи, не оставив на нем ни капли любовного сока. Когда с этим было покончено, княжна встала и знаком велела рабыне следовать за собой.
Они прошли по длинному коридору и вошли в комнату, сравнительно небольшую и осмотрительно затемненную. В дальнем конце ее возвышалась черная каменная статуя. Богиня, застывшая в танце, казалась живой. Тамазрайши с благоговением приблизилась к ней и, нараспев бормоча что-то, бросила грязные полотенца в медную маленькую жаровню. В воздухе распространилось зловоние, но лишь на мгновение, ибо комочки шелка вспыхнули и пропали.
— Ласкай меня, — приказала Тамазрайши рабыне, даже не посмотрев на нее. Взгляд княжны был прикован к черному, искаженному хищной гримасой лицу.
Рабыня, встав на колени, бесстрастно взялась за дело. Движения ее рук были заученными, но сноровистыми и вскоре вызвали трепет в теле юной княжны. Дыхание Тамазрайши становилось все глубже, затем перешло в прерывистые стенания. Кожа ее покрылась крупными каплями пота, она чуть раздвинула бедра и обхватила ими каменное колено, ибо мягкие губы рабыни не могли соперничать с его восхитительной твердостью. Упоительный миг экстаза не шел ни в какое сравнение с тем, чем после долгих покряхтываний сумел одарить ее самодовольный Судра Гюристар. Впрочем, иначе и быть не могло, ведь жертвенный акт и политическая возня — вещи весьма и весьма разных планов.
Да и Кали, при всей своей склонности к разрушению, бывает в иные дни особенно сладострастной.
Письмо Падмири к своему брату.
К возлюбленному богами радже Датинушу, правителю княжества Натха Сурьяратас.
Прими мои приветствия, брат!
Получив от тебя послание, я, признаться, несколько испугалась и какое-то время не решалась его прочесть. Ни для кого не секрет, как сложна сейчас окружающая наше княжество обстановка. В такой ситуации правителю позволительно прибегать к мерам, какие казались бы неприемлемыми в более спокойные времена. Но опасения мои оказались беспочвенными: в письме твоем, хвала небу, содержится лишь вопрос, не откажусь ли я приютить в своем доме некоего весьма образованного и умудренного жизненным опытом странника, занимающегося научными изысканиями. Ты сообщаешь также, что он уроженец одной из отдаленных западных стран и, как я поняла, не исповедует вероучение, насаждаемое нашими недругами. Еще в письме говорится, что у него нет никаких рабов, помощников или подручных, кроме единственного слуги, и что почти все его имущество заключается в коллекции редкостных драгоценных камней. Последнее, признаюсь, не является для меня особенно лестной характеристикой. Впрочем, это не важно, я согласна его принять.
Правда, я все еще ношу траур по нашим родственникам, составившим заговор против тебя и тем самым себя погубивших. Крови было пролито столько, что я почувствовала отвращение к жизни двора и приняла окончательное решение никуда из своего дома не выезжать. Впрочем, мне тут покойно. Кроме некоторых ученых людей, духовных наставников и редко наезжающих в наши края музыкантов, меня не навещает никто. Будь я помоложе, такая жизнь, возможно, и не пришлась бы мне по вкусу, но в своем нынешнем возрасте я не испытываю лишений, правда начинаю скучать.
Поэтому у меня есть надежда, что твой инородец несколько рассеет дремоту, окружающую меня, и внесет в мою жизнь нечто бодрящее. Это возможно уже потому, что он человек нездешний и не станет своим понимающе-сочувственным видом напоминать мне о горе, постигшем нашу семью. Я же со своей стороны также не намерена ни о чем ставить его в известность. Будь уверен, я не раскрою ему никаких тайн, ибо, во-первых, ничего такого не знаю, а во-вторых, воспоминания причиняют мне одни лишь страдания. К чему же их бередить?
Как только пройдут дожди, я, пожалуй, начну пристраивать к дому второе крыло, хотя места у меня и так предостаточно. Я выделю гостю шесть комнат и еще две — его компаньону, он ведь, похоже, не раб и тоже должен нуждаться в каком-то комфорте. Эти покои находятся в той части дома, которой не пользуются, их следует привести в порядок, на что уйдет какое-то время, после чего рекомендуемый тобой человек сможет вселиться ко мне.
Твое предложение ввести в мой дом дополнительную охрану, несомненно, диктуется наилучшими намерениями, но не обессудь, если я от него откажусь. Я и так преисполнена ощущения, что нахожусь в тюрьме, и новые вооруженные люди его только усилят. Мои евнухи — отличные стражи, владеющие приемами боя. Они способны единовременно справиться с дюжиной человек и, конечно, сумеют оберечь меня от посягательств двоих незнакомцев, если подобная неучтивость проявится с их стороны.
Прости за краткость ответа, но близится полдень, и я хочу отпустить твоего нарочного, чтобы к закату он был уже во дворце.
Да пребудет с тобой благосклонность богов, да продлят они твои дни, и да не ведает подвластное тебе княжество потрясений. Род наш на этой земле теперь представляем только мы с тобой и твоя дочь, и, хотя мы видимся редко, чувства мои к вам обоим по-прежнему неизменны. Я рада, что в силах тебе чем-то помочь, можешь и впредь рассчитывать на меня, не ставя, конечно, передо мной совсем уж невыполнимых задач.
Твоя сестра