Мирзо не написал матери о том, что был ранен, что только что вышел из госпиталя. Сообщил, что жив и здоров и что будет ждать ответ, который ему принесет полевая почта. И указал ее номер…
Гвардии младший лейтенант Дронов провел с солдатом-таджиком первый урок по изучению станкового пулемета. Занимались в окопе, у закамуфлированного под снег «максима». Командир взвода встал рядом с пулеметом, положил правую руку на его затыльник, поиграл пальцами на полированной рукоятке и как можно торжественнее сказал:
— Прошу любить и жаловать. Станковый пулемет образца тысяча девятьсот десятого года, модернизирован в тысяча девятьсот тридцатом… Понимаешь, что значит «модернизирован»?
Мирзо кивнул.
— Понимаю. Сделали лучше, — сказал боец, глядя то на пулемет, то на командира.
— Правильно говоришь: наши конструкторы усовершенствовали пулемет, улучшили его технические характеристики.
Дронов был в полушубке и валенках. Шапка с поднятыми кверху ушами сидела на голове прямо. У нижнего края шапки светлели русые волосы; невысокий лоб был по-юношески чист. Гвардии младший лейтенант был молод и симпатичен, что имело немаловажное значение для занятия. Замечено, что если учитель симпатичен, то его урок запоминается лучше.
— Итак, — продолжал Дронов, — перед нами — знаменитый «максим», отличный пулемет и незаменимый друг солдата в бою. С девятьсот десятого года был на вооружении русской армии, с ней прошел две войны — русско-японскую и первую мировую. А с октября семнадцатого служит Красной Армии, защищает революцию и нашу народную власть. Его боевая слава гремела на фронтах гражданской войны и у озера Хасан, на Халхин-Голе и на Карельском перешейке. С ним связаны победы Красной Армии в боях с врагами Родины. «Максим» и сегодня — грозное оружие в наших руках. В каждом бою фашисты на своей шкуре чувствуют его силу. От него нет спасения врагам. «Максим» бьет метко и безотказно, если он в умелых руках…
Дронов говорил о пулемете, как о человеке, как о своем личном друге. Он увлекся, простуженный голос его теплел, смягчался. А когда стал вспоминать Курскую дугу, свой первый бой — как его пулеметный взвод с тремя «максимами» весь день отражал яростные атаки фашистского батальона и не сдал врагу занимаемую позицию, в голосе пробилась нежная нотка, словно подснежник взошел на весенней проталинке…
Командир и подчиненный с полчаса не отходили от пулемета, потом Дронов объявил перерыв и закурил. Мирзо попрыгал-побегал возле окопа, и снова начали занятие. Юрий стал объяснять устройство пулемета. Он называл часть и показывал ее на пулемете. И объяснял, для чего эта часть предназначена, какую роль выполняет.
— Повторим, — говорил командир, и Мирзо отвечал — в таком же порядке называл части пулемета, показывал их и объяснял назначение. Он схватывал быстро — вероятно, у него была своя система запоминания.
Командир взвода был доволен новичком. Он так и сказал, заканчивая занятие:
— Знания есть, хотя и не очень твердые. Оценка — «хорошо». После обеда продолжим. Возьми у помкомвзвода плащ-палатку, она потребуется на занятии. А сейчас иди в свой расчет.
Гвардии младший лейтенант пошел в землянку к командиру роты, а Мирзо все не решался отойти от пулемета.
С запада доносилась орудийная канонада, а здесь, в редком зимнем лесочке, было сравнительно тихо. Мирзо понимал, что не сегодня-завтра их могут снять отсюда и бросить в бой. Вот почему младший лейтенант торопился. И ему, Мирзо, тоже надо быстрей изучать пулемет.
Через час они снова встретились в том же окопе у пулемета. Рядом с ним расстелили плащ-палатку.
— Теперь перейдем к разборке и сборке, — сказал Дронов.
Он рассказал, в каких случаях разбирается пулемет, объяснил правила, которые нужно соблюдать при разборке.
А потом были учебные стрельбы. Для этой цели Дронов выбирал глубокий овраг или противотанковый ров. Взвод брал пулеметы, коробки с учебными и боевыми патронами, мишени. И, бывало, весь день в расположении батальона слышались пулеметные очереди. «Полевая академия» работала напряженно, без отдыха и давала первые результаты.
Как и ожидал Дронов, Мирзо Бобаджанов выделялся среди других новичков своими способностями, прилежностью в учебе, трудолюбием и внимательностью. Вроде бы само собой получалось, что Мирзо лучше других мог объяснить устройство пулемета и работу частей и механизмов, рассказать порядок осмотра пулемета и подготовки его к стрельбе. Отличало его бережное обращение с механизмами, солдатское уважение к «максиму». Но за этим «само собой» стояли неустанный солдатский труд, любовь к делу и желание скорее стать пулеметчиком.
Дронову было легко с таким учеником. Он с удовольствием показывал понятливому солдату приемы стрельбы из пулемета, мягко и неназойливо подсказывал:
— Лежи без напряжения, расслабься, не опирайся на хобот пулемета. Локти ставь тверже, сильней упирай в землю…
Мирзо был за наводчика, Дронов лежал рядом, справа и несколько впереди, в роли учителя и помощника солдата, подавал ленту, помогал заправить ее в приемник.
— Так, хорошо. Спокойно дыши. Ставь прицел, открепи механизм тонкой вертикальной наводки и рассеивающий механизм… Левый глаз зажмурь, правым наводи. Лучше, точней. Стукни ладошкой по рукояткам затыльника. Легонько так… Хорошо.
Мирзо не тушевался и не путался в мыслях, как первый раз. Близость лежавшего рядом командира успокаивала и ободряла. И вот долгожданное — «Огонь!» Большие пальцы плавно нажали на спусковой рычаг — «гашетку», правый глаз ясно видел прорезь целика, ровную мушку и дальше, на линии наводки, — цель.
«Надо уметь за мишенью видеть врага, которого, кроме тебя, никто другой не уничтожит», — вспоминались ученику слова лежавшего рядом командира. И Мирзо вдруг отчетливо увидел, как высвеченное молнией, лицо врага; не важно какого — того ли, кто его ранил в октябре сорок третьего на днепровском плацдарме, или того, чья пуля сразила старшего брата, когда он переправлялся через Днепр, или того, кто встретится в завтрашнем бою…
В руках задрожали рукоятки, в ушах забила резкая, частая дробь. И в этой радостной, приятной слуху трескотне он слышал, как внизу, под вертлюгом, постукивают о мерзлую землю стреляные гильзы и как младший лейтенант сказал «Хорошо», а потом — «Стой».
Мирзо запомнил — это было 21 января 1944 года. В этот день в далеком, горьком году в Горках умер Ленин. Мирзо мысленно произнес это имя, как клятву и как признательность и ему, вождю и учителю, и всему русскому народу за то, что они дали возможность ему, таджику, вместе с другими народами-братьями с оружием в руках сражаться за Советскую Родину.
В те зимние дни 1944 года, когда дивизия освобождала Правобережную Украину, в батальон принесли листовки с отпечатанным на них текстом нового Государственного гимна Советского Союза. Такую листовку получил каждый боец. Гимн разучивали в траншеях, в блиндажах и землянках, в уцелевших домах, где временно квартировали солдаты. Агитатор Бобаджанов собирал бойцов среднеазиатских национальностей, переводил русский текст, разъяснял смысл переведенных слов.
В новом гимне были простые слова, близкие, понятные. Сердце принимало их как свое родное, кровное, выстраданное. В тех словах были грозовые тучи, сквозь которые сияло солнце свободы, и был великий Ленин, озаривший нам путь к победам. Гимн славил социалистическое Отечество, великую дружбу народов, наше победоносное Красное знамя.
В пулеметном взводе гвардии младшего лейтенанта Дронова в те дни побывали командир батальона гвардии майор Ольшевский, парторг гвардии старший лейтенант Попов и представитель политотдела гвардии лейтенант Киселев. Они беседовали с солдатами, интересовались их настроением, узнавали, как идет разучивание нового гимна. Киселев посоветовал Дронову, как лучше организовать эту работу.
— Кто у вас агитатор? — поинтересовался он.
— Красноармеец Бобаджанов.
— Таджик? — уточнил Киселев.
— Да. Окончил учительский институт, грамотный, толковый парень.
— Хорошо. Как бы познакомиться с ним? Можно его сейчас позвать?
Через несколько минут перед Киселевым стоял Мирзо в ладно пригнанной шинели, в шапке, уши которой были подвязаны сзади так, как это делали сибиряки-охотники. Боец смело и открыто смотрел на незнакомого офицера. Представился по-русски, правда, с заметным акцентом.
Киселев поздоровался с пулеметчиком за руку и ощутил своей ладонью его крепкое пожатие.
— Как вас звать? — спросил лейтенант.
— Мирзо, — ответил боец.
— Мирзо, Мирзо… — Киселев будто порылся в памяти. — По-русски это значит «грамотный». Не ошибся я?
— Так будет, — подтвердил Бобаджанов. И спросил: — Откуда вы знаете таджикский язык?
— Ну, это громко сказано, — улыбнулся лейтенант. — Язык вашего народа я, к сожалению, не знаю. А что значит «мирзо» по-русски, знаю. Со мной учился Мирзо из Нурека. Знаете такой город?
— Обязательно знаю. Нурек на Вахше — горная река, быстрая, как молния.
Киселев рассмеялся:
— Это уж точно — как молния. Нурек ваш знаю. И Вахш тоже знаю. В переводе на русский язык «вахш» будет «дикий». Так?
— Да, дикий.
Киселев, не пряча улыбки, сказал серьезно, уверенно:
— Вот увидите: после войны на Вахше построят такую гидроэлектростанцию, что энергии хватит всем среднеазиатским республикам.
— Далеко смотрите, товарищ гвардии лейтенант, — сказал Мирзо.
Ему было приятно говорить с этим человеком. А Киселев вслух помечтал и о том, какой будет после войны этот край, где они воюют, — Украина.
— Хорошо, Мирзо. Давайте вот о чем поговорим, — сказал Киселев, переходя на другую тему. — Вы — агитатор и должны стать не только опорой командира взвода в разучивании гимна, но и душой, запевалой этого дела. А дело это политически важное. И кто, кроме вас, поможет воинам нерусских национальностей? Сколько их у вас во взводе?
— Одиннадцать человек, — ответил Бобаджанов.
— Сегодня еще двое прибыли, — уточнил Дронов.