Лебедев не без удивления подумал: «Какой же это международный вопрос?» В глухой землянке тепло и тихо. Пахнет листьями, сухим полынком. Все улеглись на душистый подстил. Удобно и приятно Лебедеву лежать после сытой каши. «Вот хитрец», — подумал Лебедев о Тимофеиче, а тот, посапывая, не торопил, ждал ответа. Лебедев понимал, о чем речь идет. Тимофеич кашлянул, дал знать: «Я, мол, не сплю».
— Дело до топоров не дойдет, — со всей определенностью сказал он. — Армия без стариков обойдется.
— Это как сказать, — сомневался Тимофеич. — Что у них на уме — не отгадать. Не переметнутся англичане с американцами на вражью сторону?.. У них слово, что товар, — продается и покупается. Где прибыль — там и правда, союз и дружба. Дружба до первой схватки. Не обманут, Григорий Иванович?
— Не допускаю, — все так же определенно заверял Лебедев.
— Хорошо бы… А мы тут с Кузьмичом все прикидывали да примеряли. Дела-то на фронте больно паскудные. Я своему сыну Пашке отписал. Я ему, шалопаю, высказал. Отступаем, пишет. Бежим. Никак, мол, не закрепимся. Как бы, мол, на Донщину не перекинулся пожар. Это он меня успокаивает, сучий сын. Ишь чем обрадовал. На всякий, мол, случай, батя, подтяни порты. Чуешь? Я тебе подтяну. Я тебя, говорю, на версту к дому не подпущу, из хутора выгоню. Сам свой суд над тобой учиню. — Помолчал, повернулся на другой бок, под ним затрещали сухие прутья. «Спать укладывается», — подумал Лебедев, но Тимофеич неожиданно опять спросил — Говоришь, своему слову союзнички не изменят?.. Хорошо бы…
— Нет, — твердо заявил Лебедев.
— Хорошо бы…
Не прошло и минуты, как Тимофеич богатырски захрапел. Заснул и Лебедев. Здоровый сон вернул ему силы. Встал он бодрым, в хутор пришел на рассвете. Выпив стакан чаю, он позвал Кочетова. Ему он приказал собираться в Сталинград за взрывчаткой.
— А зачем нам взрывчатка, Григорий Иванович? — удивился Кочетов.
— А затем, Степан Федорович, в ноябре закончим земляные работы и тогда примемся за доты и дзоты. Могут ударить морозы. Сколько тогда потребуется лишнего труда. Кострами много земли не отогреешь. Садись в машину и поезжай. Все бумаги я уже заготовил.
— Ясно, Григорий Иванович.
— Непременно узнай, какому заводу заказано готовить доты. Я хочу, если это возможно, уже теперь начать их транспортировку. Обязательно привези хороший прогноз погоды на одну-две декады. Попроси погоды солнечной.
— Непременно добьюсь. Будьте в надежде.
— Заверни ко мне на квартиру. Узнай, как они поживают.
В семье Лебедевых все было ладно: Алеша учился в школе, Анна Павловна с дочкой Машенькой целые дни проводила в заботах и хлопотах в детском садике, а в свободное время стирала и гладила госпитальное белье. На госпитали женщины Сталинграда отдавали многие часы, отрывая их от сна, откладывая свое личное напоследок.
В дверь тихо постучали. Пришла соседка, дряхлая, подслеповатая старушка Митрофановна. Она в трясущихся руках принесла для госпиталя две вилки и две глубокие тарелки.
Анна Павловна с чувством удивленного восторга воскликнула:
— Да зачем это? Тебе, Митрофановна, самой надо помогать.
— Я, милая, ни в чем не нуждаюсь. У меня все есть. А тебе, Машенька, я леденчик принесла. Это меня вчера Настя, соседка, гостинчиком порадовала. Получка у нее. Она всегда с получки обдаривает.
— Садись, Митрофановна, к столу. Кусочек пирожка съешь.
— Это можно. Ты, Аннушка, обязательно передай раненым (мой подарочек.
Сталинградцы несли в госпитали столовую посуду, простыни, подушки; несли книги, картины, ковры. К солдатам шли артисты, музыканты, школьники. Госпитали, размещенные в школьных зданиях, затруднили учебную работу, занятия пришлось вести в три смены. Родители, преодолевая трудности, отводили в своих квартирах комнаты под классы; таких классов в городе возникло более сотни. Тысячи девушек в госпиталях работали санитарками. Все палаты имели своих шефов. Детский сад, в котором работала Анна Павловна воспитательницей, тоже имел подшефную палату.
Один вечер в неделю дежурила Анна Павловна. Ее появления ждали, с жадностью расспрашивали о жизни города. К этому Анна Павловна была готова и всегда рассказывала о новостях живо и занимательно; особенно хорошо говорила о тракторном заводе.
— Да вы не работаете ли на тракторном? — удивлялись раненые.
— Мой свекор там работает. На сборке танков.
— Позвольте, ваша фамилия Лебедева? Ваш свекор тоже Лебедев?
— Да, ваша догадка верная. Это с моим свекром переписывается известный снайпер Юго-западного фронта.
— Что они — раньше были знакомы?
— Нет, через газету узнали друг друга. На днях папа получил письмо от друзей снайпера. Письмо напечатали в заводской многотиражке. Я вам принесу этот номер.
— Что пишут бойцы?
— Пишут, что нещадно бьются с врагом, что война с фашистами трудная, что у нас мало танков. Просят рабочих выпускать для фронта побольше танков. Письмо обсудят во всех рабочих сменах завода.
— А нельзя ли к нам пригласить самого Ивана Егорыча? — попросили раненые.
— Я передам вашу просьбу.
Анна Павловна ушла из госпиталя с хорошим настроением. Утром она сказала Машеньке:
— Тебя, дочка, дядя в госпиталь приглашал. У него тоже есть дочка. Только она далеко-далеко живет.
У Машеньки весело заблестели глаза.
— Я вместо той девочки пожалею его, — ласково сказала она. — Я всегда буду к нему ходить. А моего папу скоро возьмут на войну?
— Скоро, Машенька, — взгрустнула Анна Павловна. — Скоро.
В декабрьскую стужу на рубеж прибыла саперная армия для постройки долговременных огневых точек и узлов сопротивления.
Лебедева передали во вновь формируемую армию.
Григорий, прощаясь с сыном, сказал:
— Алеша, я надеюсь на тебя.
У Алеши дрогнули ребячьи губы. Он сжал челюсти и, не говоря ни слова, посмотрел на отца своим бесконечно доверчивым взглядом. В этом взгляде было все: и сыновья любовь, и преданность, и самое верное и надежное обещание быть верной опорой семьи. С той минуты Алеша как-то сразу повзрослел и другими глазами посмотрел на свое место в большой жизни. И еще одно обстоятельство повзрослило Алешу и подняло его в собственных глазах.
Никто из ребят, а тем более Алеша не допускал и мысли о том, что над городом может показаться вражеский самолет. И вдруг он появился. Прилетел в тихий солнечный день, проложив в голубом небе серовато-белесый след.
Алеша следил за полетом разведчика до рези в глазах. В эти минуту ему хотелось быть летчиком, солдатом, моряком, быть кем угодно, лишь бы беспомощно не стоять на улице родного города. Домой он вернулся угрюмый и молчаливый. Анна Павловна, взглянув на сына, спросила:
— Ты здоров, Алеша?
— Вполне. Я хочу пообедать, мама.
— Ты спешишь?
— Сегодня у нас занятия в военном кружке. Будем изучать винтовку, автомат, гранату. Ты, мама, ничего не опасайся.
— Все это так, Алеша. Я понимаю и тебя, и твоих товарищей, но вряд ли вам придется иметь дело с автоматом. Да и на школьных занятиях может сказаться. Не у тебя, конечно, — заметив движение протеста, успокоила Анна Павловна. — В тебе я не сомневаюсь. Сколько мальчиков записалось в кружок?
— Мама, они уже не мальчики. Им по четырнадцать лет.
Анна Павловна улыбнулась.
— Разве? — самым серьезным тоном сказала она. — Ты прав, Алеша, я забыла, что твои товарищи уже молодые люди. И у некоторых, заметила я, под носом появился пушок.
Алеша, почувствовав в словах матери иронию, сказал:
— Ты, мама, меня не поняла.
— Хорошо, Алеша. Хорошо.
В дверь квартиры громко постучали. В комнату влетел с горящими глазами худенький подросток.
— Алеша, Алеша! — задыхаясь, говорил он. — Пойдем скорее!
Анна Павловна всполошилась.
— Что такое? Что случилось? — с тревогой спросила она, обращаясь к Коле, школьному товарищу Алеши.
Коля, не отвечая Анне Павловне, все так же возбужденно торопил Алешу:
— Собирайся живей!
— Да ты расскажи толком. — Анна Павловна взяла Колю за руку, подвела к столу и усадила его на стул.
— Анна Павловна… самолет сбили… который летал… наш летчик из пушки его и из пулемета… тра-та-та… тра-та-та… И он — кувырк. Огонь, дым, щепки — и все…
Алеша враз загорелся.
— Ты видел? — спросил он живо. — Видел?
— Командир рассказывал. С двумя шпалами. Он-то уж знает. Скорей, Алеша.
Анна Павловна не стала им мешать, и Алеша схватил пальто и выбежал из квартиры. Слышно было, как ребята со свистом съехали по перилам лестницы. А во дворе уже кипела крикливо-шумная ребятня:
— Хвост ему отрезал!
— Не хвост, а крыло!
— И хвост и крыло.
Алеша с дружком, выскочив из подъезда, побежали через двор на улицу. Ребячий гомон внезапно смолк, точно его смыло волной. Ребята поняли, что Алеша с Колькой метнулись к фашистскому самолету. Один из мальчиков, глянув вслед Алеше, крикнул:
— Айда за ними!
На самом оживленном перекрестке улиц Колька, остановившись передохнуть, сказал:
— Алеша, самолет упал за городом. Мотнем?
В вагоне пригородного поезда пассажиры вели себя шумно и возбужденно. Ребята были рады, что, к их удовольствию, вагонный разговор шел о фашистском летчике, спустившемся на парашюте.
— А наш летчик жив? — спросил Алеша молодого лейтенанта.
— Ни одной царапинки. Его увезли в город на собрание. Будет выступать в драмтеатре.
Алеша дернул за руку товарища, шепнул ему:
— Через десять минут будет встречный. Пересядем?
Вернулись в город и тотчас направились к драматическому театру, но и тут ребят постигла неудача — их не пропустили в театр.
— Теперь куда? — спросил Алешу дружок.
— Домой. Завтра все узнаем из газет.
— А портрет нашего пилота поместят?
— И портрет, и полную биографию дадут. Без этого нельзя. Такого должны все знать.
Еще не успели как следует утихнуть страсти вокруг сбитого немецкого разведчика, как в апреле сорок второго гитлеровцы пытались бомбить Сталинград. Была по-летнему теплая ночь. В городе — ни в центре, ни на окраине — ни огонька. В темно-синем небе — ни облачка, все чисто, все ясно.