— А ведь он практически обезоружил тебя, Ласар.
— Господин барон, — учитель развернулся к моему отцу, спускающемуся по ступенькам лестницы, — Аджей сегодня действительно неплох. Похоже, я сумел-таки раздуть в нем жажду победы.
Ах вот оно как, жажда победы?! Хотя если вдуматься…
— Что ж, отлично. Мой сын начинает драться не как фехтовальщик, а как воин, это прогресс. Посмотрим, что он сумеет сегодня показать на саблях.
Проклятье! Отец берет в руки саблю — жди беды.
В Республике сабля пока не очень распространена как оружие дворянина. Тяжелая шпага — на войне, легкая рапира — в повседневной жизни. Вступив в поединок с равным, вооруженным прямым клинком, ты начинаешь плести смертельное кружево из уколов, парирований, уходов… Что шпага, что рапира — оружие преимущественно колющее, впрочем, тяжелая боевая шпага способна рубить верхней третью клинка.
Но рисунок боя на саблях совсем иной. Сабля — оружие в первую очередь всадника против пешца, ее форма с искривленным клинком и смещенным центром тяжести позволяет наносить эффективные, особенно сверху вниз, рубящие удары. Схватка на саблях — именно что рубка, и несведущему человеку может показаться, что этому оружию недоступно изящное фехтование. Что ж, сей человек не видел в действии моего отца.
Вставая с земли, я невольно залюбовался бароном Руга, сухим и поджарым мужчиной, что сохранил гибкость и недюжинную силу, возрастом перевалив уже на закат жизни. Отец, неизменно облаченный в черное, с легкостью начал танец клинка — сабля в его руках легко и стремительно порхает, рисуя вокруг бывалого воина настоящий стальной круг.
— Что же, глупыш, вот тебе и достойное наказание.
Ласар, бросив мне насмешливую — и мстительную — ухмылку, протягивает рукоять тупой тренировочной сабли. Только в отличие от прямого «цветка» рубящие удары учебной сабли вполне способны покалечить. А отец не слишком себя сдерживает даже здесь, на фехтовальной площадке. Однажды он сломал мне…
— Начали!
Родитель атакует, как всегда, стремительно, рубящим ударом, развернув клинок к себе. Целит он под кисть правой, сжимающей рукоять сабли. Наученный горьким опытом, я успеваю опустить ее и отпрянуть назад, увернувшись от обратного замаха, нацеленного в горло.
Шаг в сторону — и, бросив вес тела в удар, рублю наискосок, по диагонали. Мой клинок встречает блок отца, второй удар от себя — и вновь тренировочная сабля не достигает цели, встретив на полпути свою точную копию.
Какое-то время мы упражняемся молча, оглашая площадку звоном сшибающихся клинков и хриплым дыханием. Сверху — блок… По горизонтали — блок… Снизу вверх — блок… Пока я умудряюсь сдерживать атаку родителя и даже контратакую, хотя скорее это он просто разминается. Что же, попробуем удивить!
Ударив по горизонтали от себя, встречаю вовремя подставленный блок, крутанув кисть, наискось рублю по выставленной вперед правой ноге. И кончик елмани[13] таки чиркнул по ноге отца!
Свирепо усмехнувшись, развиваю успех диагональным ударом сверху вниз… но в последнее мгновение родитель легко уходит в сторону, а его сабля коротко бьет сверху вниз по моей, направляя острие в песок. Легким движением кисти крутанув клинок, отец рубит шею сбоку, остановив тупое лезвие у самой кожи.
— Ты не мог бы так легко двигаться с подрубленной ногой.
— Хох! Некоторые воины в горячке боя не замечают даже смертельных ран, продолжая сражаться еще какое-то время. Поверь мне, я бы с легкостью отпрянул, а вот ты слишком увлекся кратким успехом.
— Мало кто способен фехтовать на саблях так, как ты, отец. Среди…
— Среди твоих друзей — прожигателей жизни, тратящих все время на пиры, балы и охоты, о да… Ты не найдешь среди них себе равного противника. Но в кочевьях торхов встречаются такие рубаки, словно рожденные в обнимку с саблей.
Упоминание о кочевниках заставило меня невольно поджать губы и посуроветь лицом. Проклятые выродки, отнявшие у нас мать…
Отец что-то прочитал по моему лицу. Жестом приказав Ласару удалиться, он хлопнул меня по плечу, направив к маленькой скамеечке, неизменно находящейся в тени.
— Тебя опять мучили кошмары?
Кошмары… Кошмар. Он возвращался ко мне все детство, много раз являлся в юности. Один и тот же — и, к сожалению, это была не фантазия ребенка и не выверты сознания, а настоящие воспоминания. Только несколько кусков, не дающих полной картины, но намертво врезавшихся в память.
«Беги!!!» — Заполошный, отчаянный женский крик… Это единственное воспоминание о матери, да и кто знает — она ли кричала и мне ли кричали? И все-таки как сын, не помнящий и никогда не знавший мать, я где-то в глубине своей души надеюсь, что это все же был именно ее крик — единственное сохранившееся о маме воспоминание.
Дикое ржание лошадей, ревущих в ночи словно демоны… Беспросветный мрак, в котором метались кричащие и отчаянно ругающиеся тени, слышался звон клинков и жуткие крики умирающих… Вспышка пламени, охватившего чей-то дом, — она вырвала меня из мрака, но все, что я увидел, это несущегося во весь опор ко мне торха с оскаленным лицом и занесенной для удара саблей…
А потом бесконечный бег, с надрывом сердца, бег, который нельзя было остановить — сзади я чувствовал стремительно приближающуюся смерть… Бег, секундная вспышка паники, вызванная тем, что мои ноги оторвались от земли… Короткое падение… А дальше…
А дальше я, как всегда, просыпаюсь. Упав ночью восемнадцать лет назад в какую-то расщелину, я потерял сознание и тем самым сохранил себе жизнь. Уже утром летучий отряд рогорцев с сыном барона Корга и горстка лехов моего отца нашли пепелище очередной разоренной деревни… И меня, единственного уцелевшего ребенка, по счастливой случайности оказавшегося похищенным ранее сыном барона Руга.
В то время отец представлял в Рогоре интересы Республики, в качестве советника в баронстве Корг. Именно в Рогоре он встретил любимую жену — дочь одного из старейшин предгорных селений, формально зависимых от Корга, — и именно в Рогоре он ее потерял. Маму похитили вместе с сыном во время путешествия к ее родителям, торхи сумели перебить всю охрану. Небольшой отряд рогорцев и лехов преследовал хищников, но был вынужден оставить свой поиск в степи. Иногда торхи брали выкуп за пленников и честно их отпускали, но в тот раз степь промолчала…
— Кошмары мучают меня с самого детства, отец. А ты целых десять лет провел на границе Рогоры и степи, препоручив мое воспитание наставникам. В итоге я не знал ни матери, ни отца… Я не обвиняю тебя, я даже представить боюсь, как сильно ты ее любишь и какова боль твоей утраты. Никто не может себе этого представить… После ты мог выбрать жену из сотни девушек, но не сделал этого. Я горжусь тобой, честно, очень горжусь. И очень люблю тебя, правда. Но давай не будем об этом?
Отец лишь крепко сжал мое плечо, чуть привлекая к себе.
— Ты все же решил с ней объясниться.
— Да, сегодня. Я знаю, ты против…
— Я не против, сынок. Просто я боюсь, что у вас ничего не получится.
— Отец…
— Пойми ты, она из богатой и влиятельной семьи, к тому же красавица. Даже если Хелена поддастся чувствам, согласие на брак должны дать ее родители — те самые родители, что не считают нас ровней.
— Но почему?! Мы тоже не бедняки!
Родитель лишь поморщился в ответ. То ли от моей несдержанности, то ли при упоминании о собственном достатке.
— Нет, не бедняки. Но не сравнимся с семьей Хелены! С их возможностями ее ждет судьба придворной дамы, а тебя… Тебя ожидает стезя или военного, или советника.
— Я не вернусь в Рогору!
— Ты воспротивишься воле короля?
Проклятье!.. Слишком много плохого связано с моей родиной, чтобы я желал отправиться в Рогору служить советником, но тут отец прав — воле короля не воспротивишься. Советники набираются из таких же родов, как и наш, — не очень влиятельных, не очень богатых, зато честных и преданных короне.
Вот только за честную службу редко воздают по достоинству: при дворе правят бал лизоблюды, интриганы, дорогие (и не очень) шлюхи дворянских кровей, сиречь фаворитки… Но и проживать жизнь честного служаки, которого ни во что не ставят, как-то не хочется. Уж лучше военная стезя: хотя сейчас и нет войн, но в недалеком будущем все возможно, а при удачном раскладе можно достичь определенных высот!
— Нет, противиться воле короля я не стану. Но и от Хелены не откажусь. Я люблю ее.
Чуть усмехнувшись, отец крепко сжал мне руку:
— Раз любишь, действуй. Но голову не теряй.
Несмотря на некоторую бедность рода, дворянское наше гнездо располагается всего в паре часов верховой езды от столицы. А в самой Варшане у нас имеется неплохой, парадный, так сказать, дом — с парой слуг, конюшней и моими самыми дорогими нарядами, которые только и можно надеть на прием к князю Разивиллу и последующий бал.
Вертясь у большого зеркала, словно юная пани (вот уж сравнение), я придирчиво расправляю новый камзол, после чего старательно нахлобучиваю шляпу с перьями — последнее веяние моды из самой Ванзеи[14]. Вроде неплохо. Очередной раз приложившись к бутылке сладкого молодого вина — некрепкое, чуть-чуть для храбрости — и закусив его соленым, терпким сыром, вновь верчусь перед зеркалом, словно в пируэте. Ну, кажется, сойдет.
— Халеб! Поднимай возницу, опаздывать к Разивиллам ни в коем случае нельзя!
Можно было бы верхом, но в столице нынче в моде кареты — наверное, потому, что самые знатные представители элиты разожрались столь страшно, что верховая езда стала для них непосильным испытанием. Бедные кони облегченно выдохнули…
Сбежав по лестнице вниз и выскочив в пустой двор, я словно ныряю в теплый, обволакивающий воздух вечерней Варшаны, пропитанный запахом многочисленных цветов, ароматами костров и томящегося на огне мяса… Район для… скажем так, среднего класса с претензией на зажиточность наполнен всевозможными тавернами, чистыми и достаточно респектабельными для шляхты