[15] средней руки (вроде меня), не самых бедных купцов и верхушки цеховых ремесленников. Поэтому запахи окороков, неторопливо коптящихся «по-горячему», румяной свинины, истекающей жиром на углях, скворчащих на сковородках колбасок буквально сбивают с ног. Находиться на пустой желудок здесь решительно невозможно.
Женская же половина населения успевает за последней модой, опять-таки ванзейской, в части разведения садов и цветников. Кто побогаче разбивает настоящие оранжереи с ароматными и сочными «восточными яблоками», покрытыми толстой, золотисто-оранжевой кожурой. По слухам, они помогают от многих болезней, да к тому же, смею судить, весьма приятны на вкус.
— Халеб!!!
Возничий мгновенно показался в воротах:
— Господин, все готово! Экипаж дожидается вас на проспекте!
Забравшись в открытый легкий тарантас, поудобнее усаживаюсь на заднем сиденье.
— Вперед!
— Через Королевский парк по Господарскому мосту?
— Успеем? Мне необходимо быть у Разивиллов через полтора часа!
— Будем через час!
— Ну, тогда по Господарскому, да с ветерком!
Тарантас мягко тронулся — качественная фряжская выделка — и не спеша покатил по узеньким улочкам Белого квартала, названного так по цвету стен, подчеркивающему довольно высокое положение его жителей. «С ветерком» будет чуть позже, на широких проспектах у Королевского парка.
Любуясь открытыми верандами таверн, во множестве украшенных домашними цветами, я невольно восторгаюсь Варшаной, жизнь в которой бьет ключом круглые сутки.
Раннее утро — время ремесленников, спешащих со всех концов города к рабочим местам. Шустрых, чумазых, еще свежих после сна и оттого жизнерадостных — по крайней мере складывается именно такое впечатление, когда заслышишь их остроумную и насмешливую перебранку.
День посвящен делам купеческим и обращениям дворян, направленным или городскому магистрату, или Совету господарей[16], или даже самому королю. Но вечер — это время преображения деловой и где-то даже напыщенной, гордой Варшаны в веселую хохотушку и гуляку — такое приходит сравнение, коль бросишь взгляд по сторонам. Везде слышатся беззаботный смех, уже хмельные выкрики и песни, глаз радуют молодые варшанские панночки, чудо какие симпатичные. Иной раз бросишь взгляд даже на неблагородную молодую девушку в мешковатой поношенной одежде — а сердце вдруг сбивается с привычного ритма, когда видишь ласковую, приветливую улыбку, свежую и нежную, словно лепестки сирени, кожу, ниспадающие на лицо непослушные локоны… И с самого вечера горожане веселятся, смеются, поют, танцуют… уединяются в укромных уголках узких переулочков, где не пройдет случайный прохожий и куда не додумается идти искать счастья ночной тать.
Чем становится темнее, тем больше огней зажигается в городе, тем чаще слышны громкий смех, и разной мелодичности песни, и музыка на любой вкус. Уличные трубадуры и актеры дают представления на импровизированных сценах, восточные мастера укрощают огонь, превращая сие действо в изумительной красоты зрелище… Из жарких южных земель в наши патриархальные края в свое время переселились оживленные италайские маскарады[17] — и теперь каждую ночь столица оглашается разнузданным весельем тех, чье лицо скрыто маской, людей, которых никто не узнает и не уличит в разгуле и разврате.
Я люблю это время Варшаны, сливающееся в единый, тянущийся до утра праздник, — даже несмотря на грабителей, нередко промышляющих на маскарадах, на тела загулявших парочек, порой всплывающих ниже по течению Влатвы… Но общую атмосферу праздника портит сермяжная правда, изреченная когда-то отцом:
— Ради того чтобы эти столичные бездельники прожигали жизнь в бесконечном разврате и пьянстве, бедные республиканские кметы без всякого продыху горбатятся на уже прекратившей рожать земле!
И он, как всегда, прав. И фрязи, и ванзейцы, и руги, и прочие наши соседи, далекие и не очень, отмечают, что жизнь крестьян в Республике больше похожа на рабство — до того бесправны, забиты и голодны наши кметы…
Влажная свежесть, потянувшая от Королевского канала — самый широкий рукотворный канал в срединных землях[18], не менее трехсот шагов! — отвлекает от грустных мыслей. Не хватало еще раскиснуть перед приемом. Наши с отцом кметы живут в достатке, а большего не изменить! Да и нечего признавать за родителем непогрешимость суждений, все ошибаются. Уж насчет Хелены он точно не прав!
Ускорившийся наконец Халеб вкупе с потрясающим видом Королевского парка снова подняли мне настроение. Центральный Варшанский парк — ухоженный кусок древнего леса с вековыми дубами, среди которых в свое время находили укрытие окрестные жители, не успевшие бежать в крепость во время набега торхов. Да, в былые времена закованная в броню конница степняков, многочисленная и дисциплинированная, не знала поражений в бою с витязями ругов и рыцарями лехов и доходила до самой столицы. Но времена меняются, империи кочевников распались, мы же, наоборот, стали сильнее — и лишь Королевский парк остался одним из немногих свидетелей бушующих в прошлом гроз.
Но с вымощенными аллеями, украшенный многочисленными цветниками, фонтанами, беседками, отгороженный от непрошеных гостей искусно выкованной оградой — теперь Вандубар стал любимым местом прогулок шляхты: молодых и не очень дворян и дворянок, единственных, кого допускают насладиться красотой Королевского парка.
Оставив возницу у самой ограды загородного поместья Разивиллов, я с некоторым трепетом в очередной раз одернул парадный камзол, поправил шляпу и плащ, пригладил перья и решительно прошел под литой аркой, увенчанной сражающимися драконами. Рука как-то сама собой стиснула рукоять легкой рапиры, но в то же мгновение отпрянула — не хватало еще показать, что я волнуюсь перед приемом у князя! Пусть он настоящий магнат, но мой род не менее славен и также уходит корнями в глубокую древность!
Пытаясь успокоить нахлынувшее, по большому счету естественное волнение, замедляю шаг и уже неспешно так, с некоторой ленцой иду по вымощенной широкой дороге к парадным вратам дворца Разивиллов. По обе стороны ее освещают десятки вставленных в специальные подставки факелов — что же, красиво, эффектно и даже романтично. Парк, украшающий поместье, немногим уступает Вандубару — и как же хочется уединиться с Хеленой в одной из его многочисленных беседок, как же хочется прильнуть в его тени к полным, нетронутым еще поцелуем губам…
Сегодня же! Сегодня же, романтик ты беспробудный, объяснишься с ней на балу!
У самого входа во дворец — четыре просторных этажа со множеством залов и три декорированных угловых башни, парадное крыльцо с парой десятков широких полированных ступеней из гранита, — слуга, весьма представительно и даже богато одетый, склонился в учтивом, исполненном внутреннего достоинства поклоне (и это слуга?!) и жестом показал, куда идти. Ну что же, каждого приглашенного, а их не менее сотни, действительно невозможно лично проводить в приемные покои.
Впрочем, заблудиться невозможно. Ноздри щекочет аромат роскошных, пожалуй что и никогда не еденных мною яств, а мелодичные звуки флейт, рогов, кифар, что ублажают неспешной величавой музыкой собравшихся гостей, задают мне направление.
Кажется, я вовремя.
— Уважаемые и глубоко любимые паны и пани! Князь Еремий Разивилл приглашает вас разделить с ним трапезу!
Слуги, стоящие в проходе огромного каминного зала, величественно распахнули высокие двустворчатые двери. Да, такие ворота не в каждой крепости есть, какие в каминной Разивиллов двери — как же все-таки они богаты!
Случайных людей среди приглашенных нет. Почтительные слуги помогают каждому занять свое место по плану, составленному самим князем. Мое оказывается ближе к концу стола — невелик мой род богатством и значимостью, однако и само по себе приглашение уже чего-то стоит. Но лишь удаление от хозяина дома есть единственная дискриминация по отношению к любому из приглашенных: ломящийся от всевозможных яств стол предполагает одинаковые кушанья что для хозяина дома, что для любого из гостей. И столовые приборы для всех без исключения отлиты из золота, с искусной инкрустацией и родовым вензелем Разивиллов.
Что особенно чудесно, Хелена с семьей сидят совсем недалеко от меня — напротив, немного ближе к середине стола, но все же я могу украдкой бросать на возлюбленную полные надежды и обожания взгляды. Хелена, невысокая, стройная девушка с большими раскосыми глазами цвета южного моря, с ниспадающими волнами по плечам золотистыми волосами и кожей, словно светящейся изнутри, — о, она была и есть мой идеал женской красоты! Каждый мой взгляд останавливается на полных вишневых губах, привычно изгибающихся в ответной ласковой улыбке, остановить свой взгляд на высокой груди мне уже не хватает наглости…
Хотя и подмывает нарушить оковы приличий!
Сегодня моя возлюбленная блистает в бархатном платье цвета сочной весенней травы, с золотой вставкой спереди. При неярком свете свечей она выглядит еще более загадочной и желанной, нежели при свете дня. Моя любимая, моя красавица, моя владычица леса… Впрочем, мне показалось, что Хелена смотрит на меня — в те краткие мгновения, что сводили наши глаза вместе, — чуть виновато и грустно. На секунду сердце как-то нехорошо кольнуло.
— Ну конечно, старый интриган Бергарский своего не упустит. Кто бы сомневался в его предприимчивости. И все же королевский заказ на закупку оружия…
— Дорогая, вы же знаете: такие заказы — золотое дно для подобных дельцов…
— Прошу прощения, что перебиваю, но, по имеющейся у меня конфиденциальной информации, к удалению графа от двора имеет некоторое отношение наш радушный хозяин, князь Разивилл.
— Не может быть!..
Вот ведь кумушки-наседки! Да уж, женщины во всей вселенной одинаковы, болтают так же — ну пусть чуть более изящно, — как торговки на базаре!