Юрий МалевинскийДОРОЖЕ ВСЯКОГО ЗОЛОТАИсторическое повествование
О тех, кто первым ступил на неизведанные земли,
О мужественных людях — революционерах,
Кто в мир пришел, чтоб сделать его лучше.
О тех, кто проторил пути в науке и искусстве,
Кто с детства был настойчивым в стремленьях
И беззаветно к цели шел своей.
Эта книга об Иване Петровиче Кулибине, выдающемся изобретателе конца XVIII — начала XIX века.
Часы и оптические приборы, мосты и суда-самоходы, зеркальные фонари и бездымный фейерверк, подъемное кресло и экипажи-самокатки, «механические ноги» и оптический телеграф, станки и музыкальные инструменты, плавучие мельницы и сельскохозяйственные машины — таков далеко не полный перечень изобретений Кулибина.
Человек, разносторонне одаренный, он оказал значительное влияние на развитие русской технической мысли.
Там, где встречается Ока с Волгой, стоит в Нижнем Новгороде Рождественская церковь. На розовой с яркой росписью колокольне круглый циферблат. Показывают часы не только время, но и движение небесных светил. Когда минутная стрелка доходит до двенадцати, на колокольне раздается перезвон колоколов.
Кто знает, сколько раз останавливался около колокольни Ванюшка Кулибин. Задерет голову и смотрит на удивительные часы. Однажды и Хурхома позвал: думал — вместе подивятся, порадуются. Но Хурхом, прищурив один глаз, глянул на колокольню:
— Ничего особенного…
— Как это ничего? — оторопел Ванюшка. — Да там же какой механизм!
— Часть колеса, как на мельнице, — равнодушно ответил Хурхом.
— Эх ты, мельница! Хоть бы глазком взглянуть на них.
— Без угощения Филимон не пустит… Давай грош, попытаем.
Не поверил Ванюшка: неужели пустят на механизм посмотреть?!
А Хурхом, получив деньги, побежал угощение покупать.
С этим рыжим парнем познакомился Ванюшка возле пристаней. Показывал Хурхом бурлакам фокусы. Зажжет паклю смолевую — и в рот. Потом стеклышко в его руках появилось: «А ну, кто от божьего огня прикурить желает?» Подошел бурлак с трубочкой. Рыжий навел стеклышко на трубочку, задымился в ней табак.
Потащили бурлаки парня в «обжорку» — трактир так назывался. Ждал Иван возле дверей, пока рыжий утробу набьет. А как появился, попросил его:
— Научи фокусам!
— Какие фокусы? Во… — Рыжий открыл рот, на языке волдыри.
— Больно небось?
— А ты как думал. Даром не накормят. Стекло вот добыл, от солнца прикуривает. А еще у меня, гляди, что есть.
На ладони Хурхома появился домик, не больше яйца голубиного. Окошечки с резными наличниками, крылечко с точеными опорами, дверь на петлях навешена. Отворяется дверь, и выходит на крыльцо баба в красном сарафане, с полотенцем на руках.
— Хлебом-солью встречает, — пояснил Хурхом.
Разгорелись глаза у Ванюшки: экая диковинка! Брал он у купца Микулина часы в починку. Там каждый час кукушка из дверцы выглядывает и кукует. Тоже хитро сделано. Но часы большие, а здесь… С часами теми была морока. Долго выпрашивал у купца, чтобы доверил починить, а тот свое: «Хуже спортишь. Не тебе чета мастера нос совали. Не сумели». Едва упросил. Всем на удивление починил тогда Ванюшка часы. А теперь ему распознать бы тайны этого крошечного домика.
— Кто сделал-то? — спросил он.
— Есть такой мастер, Тимошей прозывается. Бурлаки его каждую путину на Низ зовут. Не идет с ватагой. Разные чудные игрушки вырезывает.
Дал новый приятель Ванюшке домик до утра. Три свечи спалил молодой Кулибин в своей боковушке. Утром насыпал в отцовской лавке меру муки для Хурхома.
— Это я тетке Устинье отдам, — сказал рыжий. — Мы с Тимошей на постое у нее.
После этого ходили Ванюшка и Хурхом пильные мельницы смотреть. Вода крутит колеса, а от колес пилы в действие приходят. Бревна на доски пилят. Сам бы Иван постеснялся и близко подойти, а у Хурхома всюду свои люди: «Глядите, ребята, за погляд денег не берем».
Вскорости сделал Иван игрушечную мельницу, и она по-настоящему молола муку, когда поставили ее в овраге на ручье.
— Нам бы большую такую мельницу, — говорил Хурхом, — каждый день сытые были бы.
…Теперь ждал Ванюшка своего друга. Что-то долго покупает Хурхом угощение для звонаря Филимона.
Хурхом прибежал запыхавшись. В руках он держал румяные пироги.
Дверь в сторожку оказалась незапертой. Ребята вошли. С полатей под самым потолком торчали две босые ноги-жерди. На столе стоял чугун с недоеденной кашей.
— Эй, дядя! — крикнул Хурхом.
Ноги не пошевелились.
— А, черт! — сплюнул Хурхом. — Дрыхнет как убитый.
Хурхом заколотил по чугуну оловянной ложкой.
Ноги на полатях задрыгались, точно отбивались от мух.
— Не тот дергаешь…
Наконец показался голый череп Филимона. Звонарь все понял и сделался злым. Он сполз с полатей, зачерпнул из кадки берестяным черпаком, выпил.
— Ну?
— Дядя Филимон, мы вам пирогов принесли, — заюлил Хурхом.
Звонарь сел на лавку, широко раскинул ноги-жерди.
— С чем пироги-то?
— С требухой, эвон какие жирные! — Хурхом надломил один и проглотил слюну.
Звонарь затолкал в беззубый рот пирог, сделал гримасу.
— Пакость какая-то.
Но пирог исчез, а за ним последовал в утробу и второй.
— Зачем пришли?
— Вон Иван хочет на колоколах играть научиться. Айда, говорит, к дяде Филимону, никто лучше его тилим-бом не умеет.
Филимон заерзал на лавке.
— А кто он есть такой, чтобы о моем художестве судить?
— Иван-то? Отец его лавку мучную имеет, а сам он мельницы строит.
— Ну и дурак! Мельницы и без него построят. Для чего, отрок, бог дал нам уши?
— Чтобы слушать, — быстро сообразил Хурхом.
— Базарную брань тоже можно слушать. Уши нам приставлены для того, — поднял палец Филимон, — чтобы божественную музыку внимать.
— Правильно! — подхватил Хурхом. — Пока мы шли сюда, Иван мне то же самое говорил.
Если бы сорвать тряпки с оконца и пустить дневной свет в грязную лачугу звонаря, увидел бы тогда Филимон краску на лице Ивана, но в сторожке был полумрак, и звонарь принял все за чистую монету. После четвертого пирога хозяин явно подобрел.
— У кого брал эту пакость? — спросил он, облизывая пальцы.
— У тетки Лукерьи, что доводится кумой…
— Мне хоть самому сатане, — перебил Филимон, — а разбойница и есть разбойница. Собачьи потроха в пироги запекла.
«А сам все сожрал», — подумал Хурхом, снова проглотив слюну.
Пироги помогли: пригласил Филимон ребят к заутрене звонить.
…Не спалось в эту ночь Ивану. Экий, поди, чудный механизм там на колокольне. Разобрать бы его и зарисовать каждое колесо, каждую ось, чтоб потом подобие таким часам сделать. Нижегородские часовщики Афанасий Анисимов и Иван Родионов и те из дерева часовые детали вырезают, а на колокольне, верно, из металла литые. Купил Иван на базаре книгу ученую: «Краткое руководство к познанию простых и сложных машин, сочиненное для употребления российского юношества». Так в книге только про железные машины сказано. А где они в Нижнем, железные-то? Одни часы на Рождественской церкви. Вот бы сделать такую машину, которая мельницы крутила, суда толкала, и за надобностью в телегу бы ее можно было запрягать. Хурхом говорит: «Ты голова, Ивашка, все можешь». А отец другого мнения: «Нече баклуши бить, к делу надо приучаться». Растоптал отец сапогами пильную мельницу, да еще высечь посулил. «Вон дубина какая вымахала, а на уме игрушки детские!» Посадил в лавку мукой торговать, но и тут у Ивана без художеств не обошлось. К двери колокольчик подвесил, а сам в закутке пилит да строгает. Как покупатель через порог — тренькает колокольчик. Выбегает Иван, руки о фартук вытирает. «Что прикажете?» От такого треньканья совсем взбеленился отец: «Не лавка, а заблудшая корова!»
Хотел было Иван податься из дома, да Хурхом отговорил: «С голодухи помрешь. Вон Тимоша куда какой ловкач, а и тот после зимы едва ноги волочит? Голод не тетка».
Чуть забылся Иван, петухи заголосили. Рассветная муть за окном. Спустил Иван босые ноги на половик, застегнул до последней пуговицы косоворотку.
Зябко было на улице, и трава росистая. Пока бежал до дома Пятериковых, все ноги промочил. Дом — одно название. Окна в самую землю увязли, крышу зимой истопили. Ребятня в сенцах спала. Иван едва растолкал Хурхома. Долго тот, ничего не понимая, тер кулаками глаза…
Рождественская церковь была построена богатым купцом Георгием Строгановым. Много его барж приходило за лето в Нижний. Из дальних соляных варниц привозили они «белое золото». От богатства и удалась церковь, лучше ее не было ни на Оке, ни на Волге.
Когда Иван с Хурхомом подошли к сторожке, Филимон обливал из ушата свой голый череп.
— А ну, поддайте-ка, отроки, водицы — попросил он, — просветления в голове не имаю.
Три раза Хурхом поднимал из колодца бадейку, пока знаменитый звонарь не сказал: «Буде».
На паперти уже ругались из-за места нищие. Филимон важно прошел к колокольне. У железной двери отвязал от веревочного пояса увесистый ключ. Прежде чем отворить дверь, долго вытирал ноги. Там, наверху, была его святыня.
Лестница ввинчивалась в колокольню штопором. Ребята едва поспевали за Филимоном. Вот и курантовая площадка. Зубчатые колеса, словно бревна в срубе, врезались друг в друга.
Видно с колокольни на сто верст вокруг. Но Ивану нет до этого дела. Впился глазами в мудреный часовой механизм и окаменел будто. «Есть же на свете большие художники, — думал он. — Всю жизнь прослужил бы у них холопом».
Филимон наяривал во все колокола. Но Иван не слышал его разудалого перезвона.
Зима выдалась лютая. От самого Николы как затрещали морозы, так до крещенья и не отпускали. А может быть, только казалось Пятерикову-старшему, что другие зимы мягче были. Уж больно лезет холод во все щели. Сколько ни топи, все на ветер. Оконцы тряпьем завесили, а толку что? Отжила свой век изба. Сидит хозяин, вздыхает, молчит. Оттого и прозвище у него — Молчун.