, всегда охраняемый своей набожностью от призраков, хотел стать священником, но помешали обстоятельства: Санпер порой начинал запутанный рассказ о весьма темных событиях, который так ничем и не заканчивался. Тем не менее, обучившись немного латыни, Санпер некоторое время проработал надзирателем в католическом сиротском приюте «Исси-ле-Мулино», но после скандала, связанного с подлинными либо воображаемыми преступлениями, его оттуда выгнали, и затем даже последовала судебная интерлюдия. По слухам, за отсутствием доказательств, Санпер был оправдан, хотя и не получил моральной реабилитации. Униженный Санпер - не озлобленный, но оробевший и даже запуганный - отвернулся от живых, предпочтя им мертвых, общение с которыми обычно безопаснее и доставляет больше удовольствия. Поскольку в наши дни прозекторские испытывают недостаток в персонале, Санпер без труда получил свою должность. Записавшись вначале внештатным работником, он вскоре стал постоянным служащим Общества социальной помощи и мало-помалу поднимался в чине, приспосабливаясь к ремеслу с плавностью воды, наполняющей сосуд. Низенький, с большой, втянутой в плечи головой, небесно-голубыми глазами, щеками в красных прожилках и редкими волосами, Санпер обладает неказистой внешностью, но при этом кажется вырезанным из тех каталогов, где выгравированные фигуры служат для иллюстрации костюмов из эпенгле в полный рост или фланелевых жилетов по пояс: в старину прекрасные садовницы раздавали их абонентам «Французского охотника».
Итак, Санпер, бесплотный и словно заранее готовый для аппликации, сидит сегодня вечером, как и многие столетия подряд, за столом в той комнате, где в кастрюле клокочет бульон. Уважение к смерти (или уважение к смерти, которое мы приписываем Санперу из простой условности, учитывая, что сам Санпер - возможно, воображаемый персонаж) внушает ему глубокое сострадание к безродным покойникам: к тем, о ком никто не знает и не спрашивает, к тем, что идут на «вырезки» и анатомические препараты, томятся в банках с: формалином - к анонимным отбросам, отходам, останкам. Санпер подбирает этих покойников-сирот и спасает их, хотя бы pars pro toto[7], предлагая им домашний очаг. Этот невежда из Аримафеи заворачивает отбракованные черепа в тряпку и уносит их на дне пластикового пакета с названием продукта или магазина. Сегодня это был бело-зеленый пакет «Цветы Прованса - Гигиена и Красота, улица де Ренн», попавший к нему случайно. Забракованная голова принадлежала старухе с желтовато-седыми волосами и жалобно скорченным восковым лицом. Женщина пролежала больше двух недель в холодильнике - бетонном лимбе, где тускло светит солнце голой лампочки. Затем ее вскрыли, разделали, и останки, за исключением черепа, возможно, хранились бы в картонке из-под обуви. Но Санпер - тут как тут. Скромный и благочестивый охотник за головами похоронил предмет в пакете «Цветы Прованса», держал его в метро на коленях, легко и незаметно размахивал им на улице Жан-Жорес, поднялся на восьмой этаж, сжимая в вытянутой руке, и положил на кухонный стол. До этого все было очень просто, но приготовление требует некоторых хлопот.
Сначала Санпер поставил на клеенку большой эмалированный таз и именно в нем приступил к работе. Увековечение плоти начинается со снятия скальпа - несложной операции, если учесть, что волосяной покров прилегает неплотно. Санпер складывает отходы в пакет «Цветы Прованса», чтобы позже отнести их обратно в больницу для кремации. Затем, набрав в большую алюминиевую кастрюлю холодной воды, он насыпает в нее большое количество порошковых квасцов и опускает туда голову. Она должна томиться не меньше трех часов, при этом бульон покрывается густой серой пеной, а ошметки кружатся в вихре кипения. Пар проникает всюду. Соседи порой жалуются на запах, но, боясь судебных тяжб и памятуя об умеренной квартирной плате, никогда не дают делу ход. Время от времени Санпер поглядывает на варево в кастрюле, куда иногда помещаются аж две головы. Но вот Санпер выключает газ, накрывает кастрюлю крышкой и отворачивается. Он может теперь почитать газету, поужинать, выпить, помолиться, вздремнуть - делать все, что душе угодно. В тот вечер он постирал в раковине носки и пришил пуговицы к пальто. Сейчас, в эту самую минуту - условный фрагмент вечности - Санпер надевает черный прорезиненный передник и, убедившись, что бульон достаточно остыл, опускает туда руки. Он вытаскивает голову - неузнаваемую коричневатосерую губку - и кладет ее в эмалированный таз. Затем, осторожно взяв кастрюлю за ручки, подносит ее к раковине, наклоняет над стоком и выливает жидкость, не торопясь и стараясь сохранять нужный угол наклона. Изредка ему приходится ставить сосуд и отодвигать ошметки, грозящие закупорить раковину. Да уж, не женская это работа.
Собранные отбросы - большие глазные яблоки, побелевшие при варке, и клочки покрытой пленкой кожи - отправляются к прочим останкам в пластиковый пакет. После этого Санпер тщательно чистит кастрюлю и раковину стиральным порошком, наводит порядок и дает голове немного остыть. Он садится за стол и принимается срезать мясо с занятного объекта специальной стамесочкой и очень острым ножом, которым он иногда счищает кожуру с овощей. Это настоящее бандитское «перо» - с почти треугольным лезвием и деревянной рукояткой, потемневшей от соков: пронырливо-рыскливое орудие, умеющее обтачивать, протыкать, скрести и превращать вещество в жидкую кашицу на сером зеркале клинка. Срезание мяса с черепа - долгий, тяжелый и даже слегка утомительный труд, который Санперу обычно удается закончить лишь кдвум-трем часам утра. Поэтому он вынужден спрятать голову в холодильник до следующего вечера, утешая себя мыслью, что самое трудное позади. Завтра он проварит предмет еще раз, но сок уже будет прозрачнее, а запах - не такой сильный и резкий, как при первом кипячении. Санпер знает о своей награде и предвкушает ее, уже представляя, с какой радостью посмотрит на эту большую искреннюю скорлупу, эту улыбчивую декоративную вазу. Он будет подолгу держать ее в ладонях (разумеется, не вспоминая о Йорике, о котором никогда и не слышал), любуясь фактурой и оттенками, и проводить тонким указательным по извилинам черепного строения. Наконец, предмет отправится к себе подобным - в одну из коробок, которые Санпер хранит на полках стеклянного ящика и спальне.
Эти коробки из толстого картона выложены папиросной бумагой и обильно посыпаны дезинфицирующим средством. Следует предотвратить любые неприятные сюрпризы, ведь хотя покойники не говорят глупостей, иногда им случается сыграть злую шутку. Поэтому Санпер внимательно следит за своей коллекцией черепов, с удовольствием убеждаясь, что ни один не похож на другой. Если смотреть на свет, одни прозрачны, как пергамент, а другие, поплотнее, переменчивы, точно агат. Некоторые - бледно-кремовые, а прочие - почти теплого оттенка сушеного абрикоса: все зависит от индивидуальной пигментации. Все черепа Санпера причудливы и прекрасны. Они напоминают о море, скалах и гулких песчаных берегах, где валяются рыбьи хребты, скелеты сирен, обглоданные фрегаты, которые посасывают черные крабы, и большие перламутровые раковины в песке, воющие из тьмы неведомыми голосами.
МОМЕНТАЛЬНЫЙ СНИМОК[8]
Ночь с двадцать девятого на тридцатое сентября. Площадь около семидесяти квадратных метров, от которой на восток и на запад отходят две улочки, ведущие, в свою очередь, к более крупным дорогам. Четыре газовых фонаря, окруженные ореолами, озаряют углы площади зеленовато-белесым светом. Она огорожена совершенно глухими стенами из почерневшего кирпича - лишь северо-восточный угол занимает склад чая. Это шестиэтажное здание: по четыре небольших квадратных окна, сейчас уже темных, в каждом из этажей с первого по шестой, а в первом - три окна справа и дверь слева, если смотреть со стороны фасада. Щипец - в форме затупленного треугольника, посредине которого прорублен полукруглый оконный проем, увенчанный массивным блоком. Первое от двери окно отбрасывает сквозь большое туманное стекло прямоугольник желтого света на жирную от влаги мостовую. В окне виднеется силуэт ночного сторожа, сидящего при керосинке за столом. На голове у него маленькая ермолка, профиль орлиный, а спина сгорбленная. Возможно, он спит.
Ровно час. Из восточной улочки выходит констебль полиции Эдвард Уоткинс с порядковым номером 881 и пересекает площадь. Луч его фонарика явственно очерчивает каждый камень мостовой, заливая рассеянным светом низ брюк и скрипящие туфли. Полицейский бросает рассеянный взор на юго-западный угол площади, где не замечает ничего непривычного, и уходит по западной улочке. Его туфли громко скрипят в тишине.
В юго-восточном углу площади, то есть по диагонали от склада, стоит женщина среднего роста, прислонившись к стене. Свет фонаря старит ее, прокладывая глубокие тени вокруг глаз и на щеках. Чувствуется, что она и впрямь потрепана жизнью. На голове - черная соломенная шляпка, украшенная бисером и лиловатыми лентами. В вырезе куртки из черного сукна, застегнутой на три большие медные пуговицы, с кроличьим воротником, протертым до самой шкуры, виднеется грязно-белая кофта. Куртка доходит до бедер, обтянутых выцветшим фартуком и темно-зеленой хлопчатобумажной юбкой с рисунком из желтых лилий и маргариток, из-под которой выглядывает альпаговая нижняя юбка. Она не прикрывает полностью ребристые коричневые чулки и старые мужские ботинки - черные, со шнуровкой и стоптанными каблуками. Под этими обносками угадывается тщедушное тело, истощенное бедностью, алкоголизмом и Брайтовой болезнью[9]. Груди свисают, точно пустые мешки, под дряблыми ляжками торчат золотушные колени, живот ввалился почти до самого позвоночника. Женщина отбрасывает на кирпичную стену четкую тень, изобилующую буграми и рожками, которая бледнеет и вырастает, как только женщина отходит на миг от газового фонаря. Четверть второго.