На юге площади вдоль стены семенит крыса. Женщина замечает ее и бьет в ладоши, одновременно шшшикая.
Ничего не меняется. Констебль полиции Эдвард Уоткинс, совершая обход каждую четверть часа, прибывает по восточной улочке, пересекает площадь и, не заметив ничего необычного, уходит по западной. Его туфли скрипят. Северо-западный газовый фонарь подсвечивает желтым пуговицы его мундира и значок на фуражке. Будь свет получше, можно было бы рассмотреть, что у него рыжие волосы, лицо в красных прожилках и маленькие глазки. Двадцать минут второго. Мужчина, пришедший с Бернер-стрит по Коммершиал-роуд, движется через Элдгейт[10] ни быстрым, ни медленным, а нормальным шагом. Мужчина довольно высок, широкоплеч, черты лица, насколько можно рассмотреть, правильные, человек он упитанный, и его рот частично скрывают длинные светлые усы. Под расстегнутым черным сюртуком весьма строгого покроя виден серый жилет, перечеркнутый толстой золотой цепочкой от часов. На широком шелковом галстуке кремового цвета блестит булавка - тоже золотая, в виде подковы. На го-лоре - шапокляк, скрывающий в своей тени глаза. Обут мужчина в черные, лакированные, очень изящные ботинки. Он одет со вкусом, ценимым повсеместно, так же, как и его неизменная жизнерадостность. Вопреки обыкновению, сегодня вечером он без перчаток. В правой руке мужчина держит рыжеватую кожаную сумочку продолговатой формы, похожую на акушерский саквояж. Его тень движется вслед за ним, то суживаясь, то расширяясь в зависимости от освещенности, поочередно бледнея либо темнея, преломляясь о прямой угол на стыке тротуара со стеной или внезапно исчезая у него под ногами.
Полвторого.
Констебль полиции Эдвард Уоткинс прибывает по восточной улочке. Он слышит, как женщина заунывно кашляет. Затем он поглядывает через плечо на освещенное окно склада и видит силуэт ночного сторожа. Все спокойно. Полицейский отпихивает ногой бумажный пакет, принесенный ветром, не спеша приближается к западному краю площади и уходит. Стук его башмаков постепенно становится тише и смолкает. Час тридцать три минуты.
Мужчина, шагавший через Элдгейт, приходит по восточной улочке и быстро осматривается.
Женщина тотчас замечает его и выступает вперед, пытаясь выдавить из себя улыбку. Два верхних резца, когда-то выбитые кулаком, зияют черными дырами.
ИСТОРИЯ КРОКОДИЛА[11]
Возвращение на борт старого доброго «Муфаката» и - клотоки, клотоки, клотоки...[12] Изредка мы пришвартовываемся у деревушек, громоздящихся высоко на глинистых берегах. Дебаркадер почти всегда состоит из нескольких плавучих стволов - ряда поленьев, бросаемых в полужидкий ил до самой кокосовой пальмы с содранной корой, зарубки на которой служат ступенями.
Волна мягко бьется о понтон с отхожим местом и еще один - для стирки. Женщины наполняют бидоны, стирают, споласкивают волосы, словно деревья, искривленные течением, под спиралевидной корой своих саронгов[13]. Наверху склона - деревня. Крошечные огороды, затеняемые тростниковыми зарослями. Белье, что сушится на веревке меж бугенвилиями, и ультрамариновое цветение салака[14]. Бакалейная лавка китайца - прилавок в тени бараков. Это по-прежнему мир Олмейера[15], поменялись лишь названия. Геринг, Рукун-Дамай или Дата-Биланг с рисовыми амбарами, разукрашенными черно-белым узором, и тотемные столбы, обклеенные приношениями и облепленные мухами. Кениям из Апо потребовалось больше тридцати лет, для того чтобы расписать Дата-Биланг, медленно прокладывая путь сквозь джунгли, в соответствии с языком птиц, пока их не остановила Большая река.
Фред - малаец, но он христианин. В Нью-Йорке и Марселе, Греции и Саудовской Аравии он сменил немало профессий. Об одной он охотно рассказывает, об остальных - нет. Мелочно было бы упрекать Фреда за его нетрадиционную биографию и тайные доходы, поскольку он отличается непоколебимой жизнерадостностью, да к тому же познакомил меня с Сами. Ведь Сами - пожалуй, единственный человек на свете, держащий крокодила как домашнее животное, и не повидать его - грех.
Вот как это произошло. Старый махакамский рыбак Сами, с царственным достоинством прикрывающий свою худобу выцветшим саронгом, однажды обнаружил в сети недавно вылупившегося крокодила и выбросил его обратно в реку. На следующий день, вновь найдя крокодильчика среди своего улова, он опять бросил его в воду. В ту же ночь ему приснился сон. К нему явились три женщины: старая в черно-белом, молодая в желто-белом и женщина средних лет в черно-желтом саронге. Они возвестили Сами, что хотят втроем жить у него в облике крокодила. Назавтра, когда Сами, в третий раз обнаружив крокодильчика, уже собрался выбросить его в реку, он услышал сверхъестественный удар гонга. Тогда, вспомнив свой сон, Сами подобрал рептилию, теперь уже взрослую и достигавшую целых двух метров, и назвал крокодила Сетиа - «Преданный». Каждый день Сетиа меняет цвет, становясь поочередно черно-белым, желто-белым или черножелтым, в зависимости оттого, какая из женщин в нем воплощается.
Мне захотелось увидеть Сетиа, и Фред пообещал отвести меня к Сами. В десять вечера, в потемках и под проливным дождем, мы взбирались по берегу, скользкому и будто намыленному. На наш зов явился старик с фонарем, изваянный
из света и тьмы. Его жилище представляло собой лабиринт досок и бамбука - сараи без крыши вокруг деревьев, включенных в их архитектуру. Я извинилась перед Сами за наш поздний визит.
— Ничего страшного, добро пожаловать... А вот и Сетиа. Днем он сидит в саду и даже не пытается спуститься к реке. Потрогайте Сетиа, ему будет приятно...
Я робко потрогала Сетиа, искренне надеясь, что это будет мое первое и последнее соприкосновение с крокодилом. Я нахожу весьма неуместной их привычку превращать ванную в столовую. Лежа неподвижно на куске линолеума, Сетиа смотрел на меня угрюмо и хитро. Быть может, он воплощал также Великого Крокодила Таронгари - хозяина подземных рек, пожирающего неосторожных путешественников?
— Сегодня Сетиа желто-белый, - сказал Сами, — значит, здесь самая молодая из женщин.
Часами, днями, неделями - нескончаемые берега джунглей, светло-коричневые волны Большой реки и бескрайнее небо. А затем - деревня, лавка китайца, погрузка мешков и корзин, разгрузка бидонов и картонок, и снова в путь: клотоки, клотоки, клотоки... Слышен лишь шум мотора, а вдалеке - крики птиц, барабанный бой цикад да звуки леса. На этой великой переправе, каковой является Махакам, мы встречаем и другие суда: ветхие плоты, где китайские семьи ютятся в тростниковых лачугах, пироги, dug-outs[16], джалуры, клотоки, tugboats[17] и большие медлительные баржи, словно утопленные в воде. Сидя перед штурвалом, находа управляет ногами, куря кретек[18] или жуя лук, ароматы которого доносятся до самой кормы вместе с монотонным речитативом Али, читающего вслух газету.
Я взбираюсь на крышу полюбоваться закатом. На горизонте громоздятся пурпурные тучи с золотистой каймой и кучевые облака аспидного цвета, Махакам преграждают стены фиолетового пара. Над верхушками деревьев парят божества и титаны, тая и рассыпаясь оперением фламинго. Первые калонги[19] и маленькие летучие мыши, обитающие в полых стволах мертвого бамбука, сотрясают воздух над рекой. Весь мир погружается в чернильную синеву, в ирисовый сок, углубляющий оттенки, и спускается по шкале темноты, пока, наконец, светляки не начинают проворно сшивать ночной бархат. Звезды - созревшие плоды, готовые упасть. Танцующая луна перебирается с одного берега на другой по излучинам реки, появляясь то здесь, то там. Клик ночной цапли отступает в заросли нипы[20] и мангровых деревьев. Ужин всегда суетлив и поспешен, оттого что лампа привлекает мириады москитов и приходится ее максимально приглушать. Прежде рядом подвешивали стручок чили, хоть это и не помогало. Вскоре Али помогает мне развернуть мой небольшой капоковый[21] матрас и натянуть москитную сетку.
Борнео наводнен анту - фантомами, что появляются, едва закроешь глаза: это старухи с обезьяньими лицами, похожими на пустые и морщинистые кожаные оболочки, призраки, словно сошедшие с рисунков азиатского Гойи. Рассевшись вокруг спящего, упыри высасывают его кровь с помощью хлопковой нити, вставляемой в вены. Порой во время бессонницы по ночной реке безмолвно скользит большое судно - корабль-призрак с сигнальным огнем, краснеющим на конце мачты. Это плоты из стволов белиана, меранти, акажу, сандала, которые связаны большими бамбуковыми поперечинами, скрепленными индийским тростником. Нередко они достигают шестидесяти метров в длину, на высоких шестах горят огни, а в лиственных лачугах скрываются люди, которые своими огромными лопатообразными веслами направляют их по реке до самого моря.
Однажды в полдень, окрашенный в пепельно-белый цвет, когда призрак Банаспати[22] бегает на руках, я заметила погребальный корабль - гроб в форме лодки с изваянием ке-ньяланга[23] на носу. На пути в Страну Мертвых он тоже плыл к морю, весь черный от копошащейся вороньей стаи.
ИНТЕРВЬЮ НИКОЛЯ ДЕЛЕКЛЮЗУ
4 января 2001 года, в своем парижском гостиничном номере, Гэбриэль Витткоп дала это интервью, подготовленное по случаю публикации «Убийства по-венециански» и переиздания «Смерти К.» в издательстве «Вертикаль». Интервью транслировалось по радио «Кампус Лиль» в передаче «Палюд»24 января 2001 года.